Хозяйка болот

39

21 апреля

Я сижу в кафе, которое граничит с прямоугольным парком Таллахасси. Вот бы увидеть птицу через это большое панорамное окно – воробья, крапивника, кого угодно. Прошлой ночью мне снились беспокойные сны, и я проснулась в страхе, что эта серость будет вокруг меня.

Кофеин поможет, но вид птицы обеспечит более надежное противоядие. По графику Тэмми именно мне сегодня идти в больницу, но после вчерашнего телефонного звонка меня просто ноги туда не несут.

Снаружи машины едут по Мэдисон-стрит, затем притормаживают и останавливаются на светофоре. Одна машина явно розовая. Встаю, но сигнал меняется, прежде чем я успеваю разглядеть, кто за рулем.

Подбегаю к своей машине, включаю зажигание и еду в том направлении, куда двигался розовый автомобиль, но он исчез. Я снижаю скорость, оглядывая боковые улицы, но кто-то позади меня сигналит, и я прекращаю опасное вождение. Пора отправляться на юг.

Вскоре я проезжаю мимо знака «Добро пожаловать в Тенетки: маленький, но гордый» и пытаюсь придумать еще какой-нибудь способ отсрочить свое прибытие в больницу. Останавливаюсь перед публичной библиотекой Тенетки, местом, которое мы с мамой любили – если не вместе, то одновременно. Это комната с высоким потолком, без кондиционера, с лопастным вентилятором наверху и струящимся солнечным светом. Я состояла в детском читательском клубе и заполнила карточку золотыми звездами, по одной за каждую книгу, которую прочла.

Хотя публичная библиотека находится на той же улице, что и сверкающий офис Фила, здания, которые раньше стояли по обе стороны от нее, исчезли, их заменили участки с сорняками, что сливаются с лугом позади, сменяясь влажным лоскутным лесом. Сразу за библиотекой вижу свежие пиломатериалы и что-то похожее на каркас нового дома.

Толкаю тяжелую входную дверь. Публичная библиотека теперь оборудована кондиционерами, но в ней по-прежнему высокие потолки и лопастные вентиляторы. Я блуждаю среди светлых деревянных полок, пока не замечаю стойку, заполненную буклетами Геологической службы. Они могут пригодиться в проекте с подземными водами. Я беру несколько штук и раскладываю их веером на поцарапанном деревянном столе.

Тонкие брошюрки имеют ласкающие слух названия: «Проницаемость водоносного горизонта Верхней Флориды», «Табулированные коэффициенты пропускания и аккумулирующие свойства системы водоносных горизонтов Флориды», «Характеристика карбонатного водоносного горизонта», «Поток подземных вод и водный баланс в поверхностных и флоридских водоносных системах», «Пористость и проницаемость карбонатных водоносных горизонтов».

Диаграммы «стадия – объем – площадь – периметр» заполнены цифрами, а в брошюрах поднимаются такие важные темы, как данные о гидравлических свойствах, эвапотранспирация, сток, инфильтрация, уровень воды в реке, поток грунтовых вод, пополнение водоносного горизонта, водомеры, осадки в зависимости от стадии, ненасыщенный зональный сток и биогеохимические компоненты водно-болотных угодий. Однако никаких образов для рисунков, которые я якобы имею право делать, не напрашивается. Я сажусь и закрываю глаза, позволяя фактам расплываться. Под моими веками дрейфуют яркие тепловые карты, растворяющиеся в цветных слоеных пирогах, земля в разрезе в духе Питера Макса, с почвой наверху и голубой водой в виде глазури между слоями. Интересно, как Боб Густафсон отреагировал бы на гидропористый известняк, выведенный неоном. Я открываю глаза и кладу брошюры туда, где их нашла.

Сажусь за свободный компьютер, чтобы проверить электронную почту. У нас с интернетом отношения натянутые, особенно когда я не в музее. У меня есть телефон, но в моей квартире в Вашингтоне есть только стационарный компьютер. В округе Колумбия меня вечно спрашивают, когда я планирую вступить в двадцать первый век. Здесь, в Тенетки, никто даже не поднял этот вопрос.

На домашней странице библиотеки есть множество ссылок, в том числе одна на «Общедоступные записи по округам». Сделки же будут в открытом доступе, верно? Может, я смогу узнать, кто купил дом Джолин Рабидо. Нажимаю и просматриваю данные.

Мистер «Аренда в Тенетки», Элберт Перкинс, сказал, что у дома Рабидо «неопределенные права собственности». Но я думаю, он знает больше, чем готов выложить. За последние двадцать или тридцать лет через руки Перкинса прошло почти все имущество, проданное в этом маленьком городке.

Я нажимаю «Сделки», затем «Округ Вакулла, Флорида», и поиск запрашивает диапазон дат и имя. Я набираю «Рабидо» и прикидываю год, когда они переехали, вскоре после смерти моего отца. Выскакивает список вещей, которые не имеют ничего общего с их собственностью, но я на верном пути, потому что фигурируют категории: покупатель, продавец, дата, округ и номер квартиры. Пробую еще несколько вариантов, а потом вижу «Рабидо» в графе «Продавец». Имя покупателя – «Инвестмент Инкорпорейтед».

Гуглю эту фирму, но поиск выдает 41 700 532 результата. Все, где есть эти два слова. И ничего, где были бы только эти слова, по крайней мере насколько я могу судить по первым нескольким страницам. Что на самом деле означала фраза Элберта – «неопределенное право собственности»? Я возвращаюсь к каталогу «Сделки», ввожу название округа и «Инвестмент Инкорпорейтед» и получаю еще несколько адресов. Два из них, похоже, находятся прямо рядом с библиотекой. Может, те пустыри?

Я толкаю дверь библиотеки и выхожу посмотреть участок по соседству. Что здесь было раньше? Не могу вспомнить. Среди сорняков до сих пор валяются битый бетон и ржавая арматура. Может, «Инвестмент Инкорпорейтед» собиралась провести реконструкцию, а затем, возможно, обанкротилась?

Ниже по улице раздражительная секретарша Фила Розалия Ньюберн выходит из офисного здания, ее прическа в стиле восьмидесятых годов развевается на горячем ветру. Я сажусь в машину и включаю кондиционер. Розалия заглядывает в агентство недвижимости Элберта Перкинса – может, надо передать что-то лично? Но она не выходит.

Я могла бы дойти пешком до Дворца престарелых, но на улице так жарко, что я вместо этого сижу и наслаждаюсь прекрасной прохладой моего расточительного кондиционера. Через мгновение сворачиваю за угол и паркуюсь на стоянке у больницы, купаясь в прохладном воздухе еще несколько минут и не желая заходить внутрь. К этому времени моя мать, возможно, забыла о вчерашнем телефонном звонке.

А вот я – нет.

Наконец приходит время.

– Привет, мам! Как сегодня дела?

Она смотрит на меня.

– Хорошо, дорогая.

Взгляд относительно ясный, без явной враждебности.

– Хочешь прогуляться?

Снаружи ветер утих до бриза. Спасибо Богу за тень над этой тропой. Моя мать молчит, предоставляя мне право начать разговор.

– Наконец-то я побеседовала с Тео, – сообщаю я.

– Это твой парень?

Я краснею. Откуда ей знать… почему она думает, что у меня есть парень?

– Нет, мама, Тео – мой босс в Смитсоновском институте.

– А.

– Он дал мне задание кое-что нарисовать.

– Так что тебе надо уехать и оставить меня.

В своем облаке замешательства она иногда удивительно проницательна.

– Ну да, скоро мне придется вернуться в Вашингтон, но он хочет, чтобы я поработала здесь. Я надеялась, он попросит меня нарисовать какую-нибудь редкую флоридскую птицу.

– Хм. – Она смотрит себе под ноги, медленно ступая.

– Но вместо этого он отправляет меня на поиски подземных рек!

– И как, ты нашла?

– Ну, я провела кое-какое исследование.

Она смотрит вверх.

– Ты нашла?

– Еще нет. Пока что я просто рисовала.

– Покажи мне.

Мы садимся на скамейку, и я достаю три рисунка, которые предшествовали погружению в сухой колодец библиотеки Тенетки.

– Это ящерица, – говорит мама.

– Пещерная саламандра. У нее нет глаз, потому что она всю жизнь живет во тьме.

Я попыталась запечатлеть то, как это животное обитает в пещерах. Оно не может видеть, но пробирается вдоль скал и воды, протекающей сквозь них. Это существо знает каждую скользкую поверхность, каждый ручеек.

– Это что, пещера?

– Да, но я ее еще не дорисовала.

На подлокотник скамьи садится стрекоза. Мама возвращает мне рисунки.

– У тебя был парень, который любил пещеры.

Кто сказал, что ее память ушла?

– Верно, мама. Эндрю.

– Да, мне нравился Эндрю.

Мне тоже. Но, как я сказала Эстель на днях в ее квартире, Эндрю был не для меня, потому что любил необоснованный риск. Он нырял с аквалангом в подводные пещеры, которые я теперь должна рисовать. По крайней мере, двое его товарищей-спелеологов умерли как раз в то время, когда я встречалась с ним. Они потеряли ориентацию в узких проходах, и у них кончился кислород. Люди умирают в этих пещерах каждый год, потому что забывают, где верх, а где низ.

Я обожала Эндрю – он был моей первой настоящей любовью в колледже. Милый, умный и весьма выдающийся в постели, хотя мало с кем встречался. Его тело было худощавым и мускулистым, и он любил меня с силой, сравнимой только с его желанием делать опасные вещи. Мы были неразлучны и все думали, что поженимся. Но пещерный дайвинг сводил меня с ума. Я лежала без сна и представляла себе эти последние минуты: иссякающий кислород, борьбу за то, чтобы найти поверхность, просчет того, какой тесный проход ведет наверх. Мне снилось, что это я застряла под водой.

Прячу рисунки обратно в сумку.

– Может, вернемся?

– Почему бы тебе не позвонить Эндрю? – предлагает мама. – Вероятно, он до сих пор живет неподалеку.

Конечно, я ж об этом и мечтаю – узнать, что Эндрю Марсден жив и здоров, что у него есть жена и трое детей и что он перестал заниматься пещерным дайвингом, как только я его оставила. Просто найду его в телефонной книге, позвоню ему домой и, после того как ребенок номер три попросит подождать минутку, скажу: «Привет, Эндрю? Как на самом деле выглядят пещеры? И вода. Не мог бы ты описать воду?»

Мы с мамой входим в здание и идем к ее комнате.

Она молчит, так что я заполняю вакуум.

– Я говорила тебе, что катаюсь на каноэ?

– Конечно, с твоим отцом. Вы двое всегда уходите и оставляете меня ради болота.

Ну вот, опять.

– Нет, я в основном плаваю одна.

– В основном?

– Однажды я сплавала с парнем, который арендует каноэ. – Я толкаю дверь в ее комнату.

– Он симпатичный?

– Вроде того.

И Эстель, и моя мать хотели бы, чтобы я поторопилась. Подруга предлагает, чтобы я занялась сексом в каноэ, а моя мать, возможно, уже представляет себе длинную белую фату. Если бы я упомянула парня, который упаковывал мои продукты в магазине, они бы обе спросили: «У вас все серьезно?»

Мама сидит на своем виниловом кресле.

– Однажды я каталась на каноэ с твоим отцом, – говорит она. – Только один раз. – И замолкает.

Я поправляю жалюзи и думаю о том, как искусно Адлай обращался с берестой.

– Почему только один раз? – Я поворачиваюсь к маме, но ее глаза наполняются слезами, те вот-вот выльются наружу. Ого. Моя мать не плачет.

– Мама, что с тобой? – Я касаюсь ее руки.

Она сбрасывает мою ладонь.

– Оставь меня в покое!

– Что… чем я могу…

– Я сказала, оставь меня в покое! Ты что, не понимаешь по-английски?