Хозяйка болот

29

Адлай спускает каноэ из стекловолокна.

– Хватит с вас алюминия! Правило компании: любой клиент, который арендует лодки три с половиной недели подряд, получает повышение класса обслуживания.

Он тянется за пепельным веслом.

– Боже, ну и размеры, – бормочу я.

Адлай оборачивается.

– Извините?

– Ой. Я имею в виду: как мне повезло! – Я меняю тему. – А вас назвали в честь политика Адлая Стивенсона?

Судя по вздернутой брови, слишком много людей задают этот вопрос.

– В честь моего деда.

– Красивое имя, – говорю я, чтобы загладить свою вину.

Он кивает и выходит на улицу. Мы тащим лодку, пока она не упирается в док, где Адлай ее и выравнивает. Только собираюсь ступить в каноэ, как над стеклянной водой низко стелется цапля. Птица целиком белая, с деликатными хохолками на голове и хвосте. Мы оба останавливаемся посмотреть. Цапля подтягивает длинную шею близко к телу, и ее крылья едва не касаются сияющей поверхности. Получается будто две птицы разом – одна выше, другая ниже. За ней тянется серия темных кружков, воздушный поток из-под каждого крыла волнует воду.

– Как она называется? – спрашивает Адлай, хотя точно должен знать.

– Цапля, – говорю я. – Снежная цапля.

– И вы могли бы ее нарисовать?

– Может быть.

Адлай следит взглядом, как она поднимается к деревьям.

– Люблю на них смотреть, – признается он. Когда птица исчезает, Адлай поворачивается ко мне, протягивает ладонь и говорит: – Карета подана.

Я вхожу, и он отталкивает лодку. Оглядываюсь на него.

– Спасибо.

Он салютует мне, затем сует обе руки в задние карманы и наблюдает, как я поворачиваюсь вперед и гребу.

Держись, Лони. Держись.

Кое-какие места из тех, что я прохожу, уже мне знакомы. Или же я познакомилась с ними заново. Мне все кажется – вот сверну и наткнусь на место, где мы с отцом рыбачили. Но эти водные пути могут даже не пересекаться с теми, по которым мы плавали. Конечно, вся вода каким-то образом связана, даже если только под землей. И сегодня, благодаря моему боссу в округе Колумбия, я приехала сюда исследовать эти водные хитросплетения.

Когда я позвонила Тео в прошлое воскресенье сказать, что и трех недель мне не хватило, то по глупости предложила:

– Знаете, если вам нужно, чтобы я что-нибудь нарисовала, я же могу работать и отсюда.

Он вздохнул.

– О, дел у нас предостаточно. Только вот задействовать тебя официально я не смогу. Нельзя нарушать правила об отпуске. – Тео пошуршал бумагами, а потом, казалось, оживился. – Но если тебе хочется чем-то помочь… строго во имя общественного блага. Боб Густафсон из геологии попросил меня об одолжении.

Камнелюбы? Когда я в последний раз что-то им рисовала? Да еще и бесплатно? И кстати, кто рисует птиц, пока меня нет?

– Густафсону нужен набросок карстовой воронки и несколько подводных флоридских пещер. И раз уж ты все равно там…

– Тео, я не знаю…

– Эй, ты же сама рвалась поработать. Просто не говори об этом отделу кадров. Или нашему общему другу Хью.

– Ну да. А то ж мы с ним каждый день болтаем.

В конце концов я согласилась, но затея все еще казалась глупой. Я повесила трубку, и мне стало не по себе. Пришлось вспоминать о достоинствах и компромиссах моей работы.

Вода, которая нужна Густафсону, – не та, по которой я гребу, а та, что течет через дырявый, как швейцарский сыр, известняк под землей Флориды. Подземные реки, которые питают болото, являются частью докембрийского прошлого полуострова, но перспектива рисовать их на бумаге как-то не слишком вдохновляла. Тем не менее уговор есть уговор, поэтому, едва забравшись поглубже в переплетенные потоки, я вынимаю свой альбом. Начну с болотной воды, потому что знаю ее лучше всего.

«Это не самое мое любимое блюдо» – так учила меня отвечать мама, если мне было не по душе содержимое тарелки, а взрослый спрашивал, ну как оно. Фраза позволяла говорить одновременно правдиво и вежливо. Мне никогда не разрешали сказать «фу, какая гадость». Вот и теперь говорю: «Рисование воды – не самое мое любимое занятие». Я даже фон не делаю, если есть такая возможность. Рисую птицу, а кто-то другой добавляет позади пересохшую пустыню, или хвойной лес, или величественные снежные горы, где она и обитает.

Но я сижу в каноэ и пытаюсь изобразить болотную воду, проверяя, могу ли вдохнуть в нее жизнь. Четкая форма? Не существует. Я знаю, что на ней и в ней, но саму воду могу лишь обозначить. Оттенок? Жижа чайного цвета, полная сомов, раков и прочих обитателей дна. Не говоря уже об аллигаторах и змеях. Ладно, к черту вежливость. Я не просто не люблю воду, я ее ненавижу. Ненавижу грязь и то, как она воняет при отливе. Ненавижу, как в ней вязнет обувь. Ненавижу, как топь колеблется при каждом шаге, да и вообще это и не земля, и не вода.

Но я старательно рисую болото, вместе с луком каноэ и тростником по бокам. Рисую само каноэ: волнорез, ручку весла, планшир. Ботинок, пара ботинок, а затем из них вырастает пара рабочих штанов цвета хаки, фланелевая рубашка с криво подвернутыми рукавами, рыжеватые волоски на предплечьях, щеки, заросшие щетиной. Уши, глаза… мой отец.

Каноэ со стуком останавливается. Меня снесло к берегу.

Так много веских причин ненавидеть эту воду. Каноэ на картинке не то, в котором я сейчас нахожусь. А то, где он и я провели так много часов, в котором папа был незадолго до того, как встретил Создателя. Каноэ, которое я уничтожила.

После похорон капитан Шаппель предложил пустить каноэ с молотка, и моя мама согласилась, даже не споря и не спрашивая меня. Я никогда не говорила ей, что пошла на тот аукцион. Он проходил в двух городах от нас. Я взяла все свои деньги, сто тринадцать долларов и пятьдесят семь центов, и поехала на велосипеде. Это был долгий путь. Я сидела в зале, пока не настал черед каноэ. Последний лот, и я в него вцепилась. Я не смотрела на людей, которые хихикали, глядя, как девочка с косичками каждый раз тонким голосом повышает ставку, когда большой толстый дядька на другой стороне зала поднимает цену еще немного. Мое лицо становилось все горячее.

Наконец толстяк вздохнул и сказал: «Сто долларов».

– Сто тринадцать долларов и пятьдесят семь центов! – заявила я, и тут уж рассмеялись все. Мое лицо горело, а сердце стучало, но не из-за смеха, а потому что я выиграла. Никто не мог предложить больше.

Повисла пауза, а затем толстяк сказал: «Сто двадцать долларов».

– Нет! – воскликнула я, глядя на аукциониста.

Тот, вероятно, сам имел детей и видел, что за меня некому заступиться, но ничего не мог поделать. Я проиграла. Аукцион закончился, и все пошли домой. Люди хорошо повеселились. Но я стояла рядом с каноэ, что по всем правам было моим, и когда толстяк пришел за ним, то залезла внутрь.

– Ну же, маленькая леди, пусть мужчина заберет свою лодку, – сказал аукционист.

Я не двинулась. Только предложила:

– Я заплачу вам сто тринадцать и добавлю сверху свой велосипед.

Он был почти новым, я получила его на Рождество.

Покупатель посмотрел на велосипед. Я хотела сказать: «Вы все равно слишком толстый для каноэ», но вряд ли это помогло бы делу. Видимо, у него был свой ребенок, потому что дядька долго разглядывал блестящую краску и спицы, а затем проверил седло и покрутил педали. Я бы добавила что-то еще, но у меня больше ничего не было.

Наконец он повернулся ко мне.

– У тебя деньги наличными?

Я кивнула.

– А ты и правда очень хочешь это каноэ.

Я сказала «да», и он ответил: «Ну тогда забирай». Толстяк усмехнулся и повел мой велосипед к машине.

Аукционист надел шляпу и нахмурился.

– Как ты собираешься отвезти лодку домой?

– Я и не повезу.

Так далеко вперед я не загадывала. Он просто покачал головой и ушел.

Я сидела в этом каноэ, пока солнце не начало клониться к закату. И тогда… ну, я ничего не планировала и вообще не соображала, что делаю, просто знала: каноэ – мое, и мне решать его судьбу. В поле рядом с аукционным двором лежала куча дров. Кто-то прислонил к ней топор, хотя, судя по короткой ручке, скорее резак. Тем не менее я себе чуть ногу не отрубила, пока его только поднимала. Я вернулась туда, где сидела весь последний час, замахнулась как можно выше и обрушила топорище на бок каноэ. Снова подняла и снова ударила. Мне было тяжело и страшно, но как только я проделала дыру, то подсунула ногу и сломала корпус еще больше. А потом ударила топором в другое место. Я разбила лодку, которую так любил мой отец, и даже не чувствовала себя плохо, пока все не закончилось. А потом я просто лежала внутри изрешеченного каноэ и плакала так сильно, что думала, глаза вытекут. И мне стало легче, впервые с тех пор, как я услышала тот разговор внизу. «Он вел себя странно? Был подавлен?»

Уже почти стемнело, и я пошла домой. Я знала дорогу, но сюда-то добралась на велосипеде, а теперь он принадлежал кому-то другому. Мне предстояла долгая прогулка. Рядом замедлился грузовик, и сердце помчалось вскачь. Я вспомнила все те истории, которые Джолин Рабидо рассказывала моей маме у нас на крыльце. Как молодые девушки пропадали, и больше их никто никогда не видел. Я смотрела прямо перед собой. Грузовик продолжал катить рядом. Я пошла быстрее и услышала, как опустилось окно.

– Эй, Лони Мэй. Что ты здесь делаешь? – спросил водитель.

Это был капитан Шаппель.

Он отвез меня до самого дома, и, как только высадил, мама задала мне взбучку. Где я болталась весь день и о чем только думала, если собралась домой после наступления темноты? Неужели ей мало тревог, надо еще волноваться, не погибла ли и я тоже? И где, бога ради, я посеяла свой велосипед, раз капитану Шаппелю пришлось подбирать меня на обочине дороги, как бродяжку? Я просто молча ушла в свою комнату, закрыла дверь и не появлялась до самого утра. И даже потом сдержалась и никогда никому не говорила, что сделала в тот день, даже Эстель.

– А вы сегодня быстро! – Адлай не ожидал меня так рано.

– Ага. Денек не слишком задался.

Он склоняется над моим чеком, будто это Кумранская рукопись. И выводит буквы так же неспешно, как кумранские писцы.

– Если не поторопитесь, я пропущу аллигаторский рестлинг.

– Простите? – Адлай поднимает голову.

– Видели знак на дороге? «Аллигаторский рестлинг, каждый день в полдень». Я туда все время хожу, боюсь пропустить.

Адлай щурится, прикидывая, шучу я или нет. Вообще, я и правда ходила, один раз, давным-давно, еще с родителями.

– А вы что, никогда не были? – спрашиваю я. И заряжаю целую речь на тему туризма Флориды и того, как он удешевляет штат и всех обитателей в глазах приезжих. У меня паршивое настроение, так чего бы им не поделиться?

– Интересное развлечение для такой городской девушки, как ты. – Он думает, что я из Таллахасси, ведь я дала ему адрес Эстель. – Ладно, так уж вышло, что я закрываюсь на обед. Поэтому пойду с тобой.

– Да ладно, я же не… Ты не должен…

– Почему нет? Ты все равно пойдешь, верно? Я просто упаду на хвост.

Что-то я сама себя перехитрила. Он ведь понял, что это все пустой треп. Смотрю на Адлая, и он смотрит в ответ.

– Ладно, почему бы и нет, – говорю я. Может, он думает, что я боюсь аллигаторов. Или его.