Хозяйка болот

8

26 марта

Неделю спустя, исторгнув из себя с потом галлоны соленой воды, пока мы с Тэмми сортировали и упаковывали вещи в доме, и проведя много часов в больнице, слушая жалобы матери, я иду в Музей науки Таллахасси, где трудится Эстель. Подруга разместила меня в студии, которую освободила Бриджит, штатная художница, ушедшая в декретный отпуск. Знаю, так Эстель пытается меня умаслить, но как же хорошо в прохладном темном месте, где можно включить единственную лампу над чертежным столом и просто рисовать.

Музей находится на окраине Таллахасси, в окружении зеленой зоны, достаточно далеко от центра города, чтобы не казалось, будто внутреннее и внешнее пространство могут иметь хоть какое-то отношение друг к другу. Небольшой жилой район по ту сторону леса скрыт от глаз, поэтому музей выглядит единственной рукотворной постройкой в округе. В выставочном пространстве представлены экспонаты, посвященные коренным обитателям Флориды – людям, животным, а также есть целый зал с птицами.

Прежде чем начать рисовать, я вношу десять коробок с мамиными книгами и складываю их на маленьком диване. Моя машина служила им хорошим убежищем, но я израсходовала слишком много топлива, возя их с собой, и теперь рада найти место с кондиционером, где Тэмми не дотянется до моего сокровища. Из окна с римской шторой видны карликовая и капустная пальмы, сквозь него хорошо проникает естественный свет. Что ж, вернемся к списку Эстель. Я прикрепляю к столу два листа бумаги: один для основного рисунка, а другой – для идей. Впервые этот метод предложил профессор искусства из штата Флорида, и иногда случайные мысли и картинки, выплескивающиеся на второй лист, бывают даже полезнее, чем основной предмет.

Моя модель – шкура мангровой кукушки, позаимствованная в отделе орнитологии Университета Флориды. Кукушка идет в списке под номером два, и я начну с нее, потому что университетский экспонат номера один – малая султанка – плохо сохранился, перья спутались и потускнели, теперь их оттенок не соответствует окрасу живой птицы. Кожа мангровой кукушки в лучшем состоянии. Легкими штрихами очень мягким карандашом 6B я набрасываю белые слезинки на хвосте кукушки. Работаю быстро, стремясь к чему-то большему, чем простая точность воспроизведения. Далее я смешиваю цвета. Оттенки на грудке постепенно переходят от светло-кремового к более темному, желтовато-коричневому.

Когда поднимаю голову, оказывается, что прошло три часа. Я встаю и потягиваюсь, затем иду через всю студию просмотреть книги. Замечаю ту самую тетрадь, раскрывшуюся передо мной на ветру, и вытаскиваю ее.

На лицевой стороне крупными буквами выведено слово «САД».

Открываю страницу наугад.

Нужно больше красок. Попробовать подсолнухи, лен. Если голубой цвет не пойдет вразрез с лиловыми, розовыми, белыми цветами барвинка. Первые саженцы мне дала Мэй. Как я по ней скучаю. Однажды, пропалывая их, она сказала: «Спорим, тебе нравятся барвинки», а я ответила: «Они хорошо растут». Мэй спросила: «Бойд никогда не говорил тебе?» И я уточнила: «О чем?» Она встала разогнуть колени. Мэй, в синем ситцевом домашнем платье и белых гольфах, продолжила: «Барвинок – любовный талисман. Съешь его с тем, кого любишь, и вы никогда не расстанетесь». Я засмеялась, а она спросила: «Не веришь? Твой Бойд так страдал от любви. Не спал, не ел, был уверен, что ты не захочешь с ним встречаться. Попросил меня о помощи, но пришлось делать все самому. Ты, наверное, и не заметила белые лепестки, которые он подмешал в тот яичный салат».

Мэй искренне верила в подобные вещи. Что ж, приворожил меня муж или нет, я пойду за ним на край света. Даже теперь, когда порой он ведет себя словно идиот, я прихожу сюда, сминаю цветок барвинка, и запах уносит меня в воспоминания о том пикнике, горчинке в яичном салате Бойда и вкусе его поцелуев.

Ого. Встаю, нахожу дверь наружу и иду по тропе. Похоже, тетрадь-то совсем не про сад, а название призвано отвадить любопытных варвар вроде меня.

Странно ли, что мама вела дневник? Она всегда гордилась своей колонкой в «Фламбо», куда писала, пока училась в университете. А еще мать вечно меня поправляла, хотя отца – никогда.

Независимо от ее писательских способностей, я не могу читать чужой дневник.

Возвращаюсь внутрь, запихиваю тетрадь поглубже в коробку и принимаюсь за следующую птицу. Свиязь. Круглая голова, короткая шея, черное пятно на клюве. Я не раз видела эту птицу, когда гуляла с папой. Ненавижу думать о нем, но дневник матери, конечно же, вызвал нежеланные воспоминания.

Однажды на участке открытой воды, вдали от деревьев, отец сидел на корме каноэ и насаживал на крючок живого червя, проткнув того в двух местах. Ветер тревожил поверхность, поднимая рябь. Болотная трава зашуршала, и ветерок мягко повернул наше каноэ.

– А теперь смотри, как я делаю, Лони Мэй. Вот как можно проткнуть червя, не убив его. – Папины большие пальцы были широкими, с порезами на подушечках.

Я отвернулась, не выдержав зрелища.

– Папа, а кто научил тебя ловить рыбу? Твой отец?

Он завел кончик удилища назад, потом выполнил заброс, и катушка зажужжала. Раздался тихий всплеск.

– Нет, Лони Мэй, думаю, я научился сам.

– А каким был дедушка Ньют, когда ты был маленьким? – Вдруг тогда дед казался лучше, не таким страшным.

Папа посмотрел на водную гладь.

– Лони Мэй.

– Да, сэр?

– Ты знаешь, что самое лучшее в болоте?

Я покачала головой.

– Здесь так тихо, – прошептал отец, сложив большой и указательный пальцы перед губами.

Он имел в виду меня. «Говори тише». Ветер трепал болотную траву, и кваканье лягушки гремело над ней, точно гулкий колокол. За папиным плечом появились три коричневые птицы, одна с блестящей зеленой полоской на глазу, они немного пробежали по воде, хлопая крыльями и ловя воздушный поток. «Кря-кря-кря», – прокричали они.

– Лони Мэй. – Голос папы был одним из звуков болота.

Птицы набрали высоту. Отец проследил за моим взглядом и пояснил:

– Свиязи.

Беру рисунок со стола. Колышется болотная трава, перепончатые лапы отрываются от воды, виднеется пара больших пальцев с порезами. Разорвать, смять, выбросить.

В дверях мастерской появляется Эстель, наматывая на палец длинный рыжий локон.

– Как там наша султанка?

– Никак, – отвечаю я. – Ты бы видела шкуру, которую они пытались мне всучить.

– Лони, ты во Флориде. Султанки здесь живут. Иди и найди. Рисунок нужен к понедельнику.

Я смотрю на Эстель.

– Предлагаешь мне отправиться в поля? Потому что на самом деле…

– Не будешь терять связь с реальностью, – перебивает она.

– Ты о чем? – ощетиниваюсь я.

– О том, что я твоя подруга и знаю, что для тебя хорошо.

– Нет, ты занудный куратор.

Она показывает мне язык.

– Хочешь пообедать?

– Не могу. У меня планы.

Мои планы на обед состоят из бутерброда с арахисовым маслом, который я выуживаю со дна сумки. Жую по дороге к стоянке каноэ. Это место мне подсказал парень из университета, я поинтересовалась, пока брала у него шкуры. Получается, выход в поля – затея не Эстель. Я сама первая о нем подумала.

По дороге захожу в магазин «Спорттовары Нельсона» за ремешком для бинокля. Это место существует еще со времен моего отца. Вся отделка выполнена из темного дерева, на стенах висят оленьи головы и охотничьи ружья, в витрине – мужские манекены, одетые в камуфляж. Над стойкой с приманками парит рыба в броске.

Отец иногда брал меня с собой, и я маячила рядом, пока он болтал с владельцем магазина мистером Барбером и клерком мистером Фелпсом. Кто какого размера оленя подстрелил и кто сказал, что в это время года была лань? Кто приготовил на обед рыбу, которую должен был отпустить? Однако отец приходил сюда не только за сплетнями. Мужчины рассуждали, какая приманка на окуня лучше всех показала себя в последнее время и в каких условиях, какая фаза луны влияет на рыбу, какого цвета должна быть вода, какая катушка, какой рисунок облаков. Мистер Фелпс клялся, что если надевал особую шляпу, то клевало больше.

Я нахожу ремешок для бинокля и брожу по проходам магазина, как встарь, когда отец разговаривал с владельцами. В помещении пахнет трубочным табаком. Человек за прилавком иссох и немного щурится, но вроде это не мистер Барбер. Он разговаривает с покупателем, но, когда я прохожу мимо, поднимает взгляд и почти незаметно кивает.

Когда мне было лет одиннадцать, я могла затеряться среди темно-зеленых и коричневых тонов магазина, зная, что нельзя прикасаться к опасным крючкам или массивным многоярусным коробкам для снастей. Иногда разговоры шли о погодных условиях, в другой раз – о самолетах, которые пролетали на небольшой высоте и сбрасывали в болото тюки. Помню, я еще гадала, кому там нужно сено.

– Вот что я скажу, – заметил папа. – Если поймаю этих парней, им крышка.

Я стояла в конце прохода, подняла глаза и спросила:

– А разве оно не промокнет? Ну, сено?

Все трое мужчин повернулись ко мне и резко замолчали.

– О, Лони Мэй, – сказал отец. – Слушай… не хочешь показать мистеру Фелпсу и мистеру Барберу, что сегодня нарисовала? – Он повернулся к ним. – Мы видели орлана-крикуна, и у этой девчушки вышло очень похоже.

Я покраснела как рак. Пришлось повиноваться, но мои кроссовки будто стали весить по тонне каждый. Еще и молния на рюкзаке заела. Я открыла его и вытащила свой альбом для рисования.

Мистер Фелпс удивленно вскинул бровь.

Мистер Барбер протянул руку.

– Можно взглянуть? – Взял у меня альбом, положил перед собой на прилавок и наморщил лоб. Затем вновь посмотрел на меня. – Ты сама это нарисовала?

Я кивнула.

– Не из книжки срисовала?

Я покачала головой.

– Я бы хотел купить у вас рисунок, юная леди. Сколько вы за него хотите?

У меня даже под волосами закололо.

– Вы хотите…

– Назовите свою цену, – повторил мистер Барбер без тени улыбки.

Он действительно вел со мной деловой разговор, будто я пришла ему рыболовные крючки продавать. Я посмотрела на папу. Он едва заметно улыбался. Мне не хотелось расставаться с рисунком.

– Десять долларов, – выпалила я. Никогда мне столько не заплатят.

– По рукам, – согласился мистер Барбер и вырвал лист из альбома. Затем открыл кассовый аппарат, достал оттуда купюру и вложил в мою руку.

Папа обнял меня за плечи и заметил:

– А я и не знал, что ты у меня такая крутая бизнес-леди. – И ухмыльнулся мистеру Барберу.

Тогда я впервые продала рисунок. Когда мы в следующий раз пришли в магазин, моя работа висела в рамке на стене.

Выглядываю ее – нарисованную детской рукой скопу, которую отец принял за орлана. Увы. Наверное, давно уже канула в Лету вместе с мистером Барбером.

Стою перед множеством мягких резиновых приманок: «Раздвоенный хвост», «Волнистый червь», «Мистер Твистер», «Пищалка», «Капля», «Суперсоль» и одна ярко-розовая, «Плавающий червяк». Папа знал бы, как именно используется каждая из них. Мне просто нравятся названия и цвета. Несмотря на его усилия, я так и не научилась ловить рыбу.

Старик за прилавком хлопает по полному бумажному пакету и рассказывает покупателю об огненных муравьях.