Хозяйка болот

У меня на эти средства большие надежды. Мы с Филом соглашаемся делать ежемесячные взносы, чтобы увеличить общую сумму, но, учитывая, как долго мама, вероятно, будет нуждаться в уходе, все предприятие обойдется недешево.

– Ты абсолютно уверен, что она не может жить одна? – спрашиваю я.

– Только с круглосуточной помощью, – говорит он, – и это даже дороже, чем больница. Я управлял ее счетами, но она цепляется за каждую благотворительную организацию, которая ей позвонит.

Читаю документы. Что бы подумал мой отец?

Не могу спросить об этом Фила. Он почти не знал папу. По крайней мере, мне повезло прожить с ним двенадцать лет. Для Фила Бойд Марроу – абстракция, картинка в фотоальбоме, кто-то, кто пощекотал пухлый подбородок своего сына, а потом повернулся и исчез с лица земли.

– Вы хотите сдавать дом с мебелью? – спрашиваю я.

– По большей части да. Некоторые вещи мы, гм, заберем. – Он топает ногой под столом.

Брат имеет в виду свой новый таунхаус. Мама не может пользоваться мебелью, я не могу ее перевезти, так, вероятно, она пригодится Филу и Тэмми.

Они женаты шесть с половиной лет, расписались сразу после окончания средней школы. До недавнего времени жили в меблированной съемной квартире, поэтому в материальном плане у них были проблемы. А как иначе, если они создали семью еще до того, как узнали, что такое жизнь? Фил понятия не имеет, что я помогла матери оплатить его обучение в колледже.

– Ребята, берите мебель, – говорю я, благословляя сделку. – Если арендаторы заупрямятся, я просто хочу сохранить книги и все, что дорого для мамы. В конце концов, это по-прежнему ее вещи.

Он вертит ручку между пальцами.

– Все книги?

– Посмотрим. – Я пожимаю плечами.

– Так. – Он берет один из листов бумаги. – Помнишь Барта Лефтона, верно? Его юридическая фирма снимает вместе с нами офис, и он помог мне с трастовым документом.

Мимо стены из дымчатого стекла офиса проходит тело.

– Эй, Барт! – Фил встает и открывает дверь. – Барт, здесь Лони. Есть секунда?

Входит Барт Лефтон и пожимает мне руку. У него широкое лицо и самодовольный вид мальчишки-переростка из Флориды. Они с Филом тусовались вместе, когда были подростками, хотя Барт на несколько лет старше и никогда не входил в число моих любимцев. Как только юридическую школу осилил?

– Рад тебя видеть, Лони. Извини, не могу задержаться. Назревает большое дело. Фил, ты посмотришь… точно. Ты в хороших руках, Лони. – Он подмигивает мне и уходит, закрыв за собой дверь.

– Так, – опять начинает Фил. Он снова берет документ и читает его молча, а затем вслух, как, я полагаю, делает и со своими клиентами в доказательство, что понимает эту чепуху. – «Попечители-преемники – то есть мы – в случае смерти второго супруга должны иметь дискреционные полномочия по управлению средствами в пользу лица, передающего им таковое право». Подожди-ка, – говорит он. – Розалия сделала ошибку в слове «смерти».

– Смерти супруга, – повторяю я.

– Угу. – Он делает заметку.

– Это о папе, – уточняю я.

Брат поднимает голову. Я нарушаю семейное правило.

Меня беспокоит грубая кутикула на большом пальце правой руки.

– Мама говорила о нем так, будто он все еще жив.

Фил кивает.

– Ты что-нибудь о нем помнишь? – спрашиваю я.

Он опускает подбородок.

– Ну… Кажется, я помню, как он поднимал меня над головой и смешил.

Фил почерпнул это воспоминание с фотографии, и я даже знаю, с какой именно.

– Ну а больше ничего, – признается он.

В голове вспыхивает другой образ: отец стоит в коридоре нашего дома, держит на руках Фила, которому всего несколько минут от роду, кожа младенца до сих пор покрыта беловатой накипью, а я застыла на месте с полотенцем, за которым папа меня послал.

Отмахиваюсь от картины. Мои воспоминания путаные, но, по крайней мере, они у меня есть. Пусть даже со временем от них осталась лишь череда улыбок и хмурых взглядов, несущаяся к ужасному концу. У Фила нет настоящих воспоминаний. Но и самое тяжелое обошло его стороной. Чистая, легкая история – отец ушел на болото, выпал из лодки и утонул.

Мой отец бросил нас намеренно, подорвал мою веру. Но мне не нужно этим делиться.

– А что ты о нем помнишь? – спрашивает Фил, и мой вопрос бумерангом возвращается ко мне. Конечно, брату стало интересно. Никто никогда не открывал ему эту дверь. Семейное правило лишило его даже отголосков истории. Брат хочет знать что-нибудь, что угодно.

– Он был превосходным рыбаком, – говорю я. – И очень хорошо знал болото.

Фил хмыкает.

Он ждет, что я скажу больше? Терзаюсь нерешительностью. Для меня говорить об отце – все равно что прикасаться к нарыву. Боль свежая, хотя рана давно должна была зажить.

– Так понимаю, тебе нужно, чтобы я их подписала, – говорю я, вновь просматривая страницы.

– Ага. – Он поднимает трубку. – Розалия, можешь прийти засвидетельствовать подпись?

Входит секретарша, становится, выпячивая бедро, и наблюдает, как я вожу ручкой в нижней части трех страниц, а затем сама подписывает, где нужно.

– Вот и хорошо, – говорит Фил.

Розалия уходит, и брат провожает меня до двери.

– Да, через субботу ты свободна?

Пот выступает у меня под мышками.

– В то воскресенье, когда все закончим, хочешь посидеть у меня дома?

Мое сердце замирает. Я планировала уехать в ту субботу вечером, вернуться в Вашингтон в воскресенье и на следующий день со свежими силами пойти на работу.

– Было бы неплохо… – Я умолкаю. Неужели придется провести целых два дня с невесткой?

– У Тэмми в тот день девичник, – продолжает брат, – так что будем только я и дети. И ты, если придешь. Поедим бургеры, ну, без изысков.

– Хорошая затея, – говорю я.

– Около четырех нормально?

– Да. – Я поворачиваюсь, размышляя, где мне переночевать в субботу вечером, когда дом перестанет быть моим. Может, Эстель приютит. Уже на пороге кабинета внезапно вспоминаю: – Слушай. Ты был у мамы, когда пришла эта леди Генриетта?

– Та, на розовой машине?

– Ага. Ты не запомнил ее фамилию?

В ответ пустой взгляд.

Я не говорю Филу, как мне нужно с ней поговорить и как ее письмо пробудило самое опасное из чувств – надежду.

– Ну, если вдруг вспомнишь, скажи мне, ладно?

Краткий кивок от моего счастливого в своем неведении брата.