Хозяйка болот

20

5 апреля

Сегодня я несколько часов сортирую хлам, и мне нужен перерыв. Я ложусь на покрывало из шенилла. Мамин дневник лежит в моей сумке. Ничего хорошего в нем нет, мне не следует смотреть. Но любопытство побеждает. Беру его и читаю.

Майоран – для успокоения ушедшей души.

Лаванда – защитница детей.

Бараньи ушки/чистец – «Продай последнюю рубаху, но чистец купи».

Лаванда по центру, низкорослый майоран вокруг. Калпепер говорит, надо сажать на могилу майоран, но у меня нет могилы. Мягкие «бараньи ушки» для внешнего края.

Пока пересаживала лаванду, наткнулась на выпавшего из гнезда птенца, бедняжка едва дышал. Конечности растопырены, шея вытянута вперед, жесткий желтый клюв будто слишком большой для головы. Крошечное тело могло потом вырасти. Но жизнь покинула его.

Бойд сказал: «Закопай его, Рут, пока муравьи не набежали». Но мне нужна еще минута. Так же, как и с ней. Обнять ее и не прощаться.

Глаза цыпленка – закрытые и большие, голова мягкая, кожа прозрачная, как мокрая папиросная бумага. Темные пятна под ней – сердце, органы. Ее кожа тоже была такой. Видны темные венки, недавно по ним бежала кровь. Маленькая птичка, я упокою тебя под моим новым кругом, а сверху посажу майоран. Одна могила вместо другой.

Я прижимаюсь щекой к покрывалу, которое теперь мое, раз его отвергла мать. В этой скудной квартире нужно что-то родное и знакомое. Когда я прищуриваюсь, кремовые шишки на ткани напоминают уменьшенную модель хлопкового поля. Тянусь к альбому, чтобы нарисовать этот образ, но рука выдает что-то другое: выпавшего из гнезда птенца.

С помощью дневника мама справляется с горем. Она разбивает физическое на составные части, пытаясь понять невыразимое. Никогда бы не сказала, что мы думаем одинаково, но я узнаю процесс. Так я сама делаю каждый день за своим чертежным столом.

Могла ли она так писать и после смерти моего отца? В те небольшие промежутки времени, когда я не была в школе и не помогала сидеть с братом, мы с ней расходились по разным концам дома. Я копила свое горе. Что она сделала со своим?

Перехожу к концу дневника, но последняя запись сделана до рождения Филиппа. А папа ушел от нас через полгода после этого. Интересно, есть ли другие дневники? Иду в зал и безуспешно обыскиваю все книжные коробки.

И все же нахожу кое-что. Между страницами детектива в мягкой обложке я замечаю импровизированную закладку с рукописными заметками. Это конверт с окошком и обратным адресом «Электросети Флориды». На нем почерком моего отца выведено: «Марвин > дополнительные двусторонние».

Буквы КРД ОПО, а под ними ряд каракулей, на которые я смотрю с минуту, прежде чем сообразить, что это направления движения: шоссе 319–263, направо к Содружеству. У меня так мало артефактов отца, что этот клочок бумаги кажется чем-то ценным, и его надо сохранить. Я буквально вижу, как папа сжимает карандаш левой рукой и наклоняет каждую букву.

Жужжит телефон. Фил.

– Эй, пробежаться хочешь?

Так то была не пустая вежливость. Он и правда хотел побегать вместе.

– Ну… да, – отвечаю я. – Прямо сейчас?

– Нет, давай в половине шестого? От моего дома?

– Ладно.

Мы вешаем трубки. Фил меня куда-то зовет. Как непривычно.

Смотрю на конверт, потом на часы. Может, успею до встречи глянуть, что это за направления.