Хозяйка болот

Мать смотрит на меня.

– А когда вы двое начнете собирать веточки для своего гнездышка?

Я замираю.

– Ой, я в машине кое-что оставила.

Остальные идут к зданию, а Адлай шагает со мной обратно на парковку. Рядом с грузовиком он кладет руки мне на бедра и мягко притягивает к себе.

– Если мы когда-нибудь построим вместе гнездо, Лони Марроу, давай обойдемся без веточек, хорошо?

Я ощущаю укол страха, который быстро сменяется желанием. Делаю вдох и выпускаю Адлая.

– Ты чертовски практичный мужчина, – замечаю я.

Он улыбается первым.

– Теперь давай займемся растениями. – Я поворачиваюсь и отцепляю заднюю дверцу.

Берем кедровый ящик, полный трав. Прежде чем зайти внутрь, сажаем высокую абрикосовую космею прямо под маминым окном.

Космея попроще пышной календулы, но этот неуклюжий стебель уже через неделю подарит полдюжины цветов.

Внутри мы останавливаемся в комнате отдыха, поливаем водой мяту, окопник и чистец. Я опираюсь на пианино, на котором обычно исполняют «С днем рождения» или «Держись на солнечной стороне».

– Интересно, будет ли мама когда-нибудь играть здесь на пианино? – замечаю я. – Ну, когда у нее запястье полностью заживет.

Адлай берет ящик со стойки.

– Судя по тому, что ты мне рассказывала, она может дождаться, пока стемнеет, а потом прокрасться по коридору сюда и сыграть ноктюрн.

Я кладу руку на его гладкий подбородок.

Растения оживляются, и мы несем короб в мамину комнату. Я ставлю наш подарок на подоконник и говорю:

– Из твоего сада.

Она смотрит на травы, а потом на меня.

– Я их умыкнула. – Я достаю из сумки дневник и сую маме в руки, а Фил включает маленький телевизор.

Мы слышим голос Каски Рабидо и видим кадры, на которых Элберта ведут в зал суда.

– Сегодня Перкинс предстал перед судом по обвинению в отмывании денег, незаконном обороте наркотиков и мошенничестве. Также была арестована предполагаемая любовница Перкинса, Розалия Ньюберн Дэвис.

Когда сюжет заканчивается, я встаю и выключаю телевизор на случай, если будут рассказы о других процессах, слушаниях о самообороне и тому подобном.

– Пора идти! – объявляю я.

Фил вопросительно смотрит на меня, потом подносит к уху воображаемый телефон, и я киваю. Он, Тэмми и дети прощаются.

Адлай и я провожаем маму в столовую. Напоследок Рут говорит Адлаю:

– Знаешь, Лони у меня оторва. – Она обнимает меня на прощание, тянется к моему уху и шепчет: – Пока-пока, моя малышка.

Мы возвращаемся в грузовик Адлая, и я смотрю куда-то вдаль.

Слишком о многом приходится думать. Адлай наклоняется ко мне и, когда я поворачиваюсь, нежно целует меня в губы. На вкус любимый – как соль, мята и что-то совсем простое, как гладкий камень.

Мы едем дальше, мамино «малышка» эхом звенит у меня в ушах, и я словно вижу на ее юной руке отпечаток ракушки, моего собственного маленького уха.

Моя машина все еще стоит перед офисом Барта, где я припарковала ее сегодня утром. Кажется, это было так давно. Мы подъезжаем, и Адлай оставляет грузовик работать на холостом ходу.

– Я… эм… Я не спросил тебя, как все прошло в округе Колумбия.

– Задержусь на год, – отвечаю я.

– Ладно, буду навещать, – вздыхает Адлай.

– Нет, здесь задержусь.

– На целый год? Здесь? – Он расплывается в улыбке. – Отличная новость!

– Точно. – Я улыбаюсь в ответ.

Делорес, мудрая женщина-ботаник, сказала мне в Вашингтоне, что каждые семь лет сотрудники с моей зарплатой имеют право на творческий отпуск, и я уже два года как могу его взять. Она помогла мне заполнить анкету. Я обозначила свою цель: изучение птиц юго-востока США с упором на болотистую местность Флориды.

Хью Адамсон возражал, но ничего поделать не смог.

Судя по всему, творческий отпуск – давняя традиция Смитсоновского института, для отмены которой фактически потребовался бы особый Акт Конгресса. Я не написала в бланке о другом своем намерении: стать фрилансером, заявить о себе и посмотреть, где же все-таки мое место, вдруг во Флориде?

Сидя за рулем своего грузовика, Адлай улыбается, почти затаив дыхание.

– Поедешь за мной домой? – спрашивает он.

Прежде чем я выхожу, он обхватывает мое лицо ладонями и снова целует.