Хозяйка болот

«Ты хорошо устроилась на севере, Лони Мэй» – так сказал Фрэнк. Другими словами, улетай, Лони Мэй. Или, короче говоря, янки, проваливай восвояси. Фрэнк подговорил Нельсона Барбера испачкать стекла моей машины? ВАШИНГТОН, ЖДИ МЕНЯ! Да был ли это вообще Нельсон Барбер?

Я с грохотом открываю дверь салона Тэмми. Еженедельная процедура Моны уже идет. Ее беззащитная шея склонилась над раковиной, и невестка облила теплой водой голову клиентки. Я выглядываю из-за плеча Тэмми, убеждаюсь, что Мона меня видит, и пересекаю комнату. Подруга Тэмми, Джорджия, тоже там, разговаривает с другими дамами, ожидающими своей очереди. Я сажусь в дальнем конце салона. Мона говорит Тэмми, как ей кажется, шепотом:

– Я знаю, что она вроде как твоя родственница, но мне не нравится эта девушка.

– Я вас слышу, миссис Уотсон, – отвечаю я со своего места.

Джорджия и Тэмми смотрят на меня. Остальные дамы тоже. В моем родном городе, если тебя обсуждают за спиной, ты должен притвориться глухим. Нарушение правила ввергает людей в шок.

Мона поднимает голову с подголовника раковины и смотрит на меня.

Распрямляется.

Тэмми хватает полотенце и изо всех сил старается, чтобы Мона не забрызгала стул водой.

– Ну Лони, – упрекает невестка.

Я не двигаюсь со своего места.

– Тэмми, я просто хочу знать, почему не нравлюсь миссис Уотсон.

Все в салоне слушают.

– Я скажу вам, юная леди, – отвечает Мона. Капли воды усыпали ее пеньюар. – Во-первых, из-за твоего фальшивого акцента янки.

– О, и всё?

– Не всё. Кто дал тебе право прилетать сюда с севера и совать нос везде, где вздумается?

– Ну Мона, – увещевает Тэмми, пытаясь скрыть радость.

– Миссис Уотсон, – отвечаю я. – На самом деле я зашла подстричься, но удачно встретила вас. Знаете, кто мне посоветовал поговорить с вами? Рита Шаппель. Также известная как Генриетта.

Мона встает, пеньюар взлетает за ее спиной.

– Она даже не живет здесь. – Она делает шаг ко мне. – Ты не знаешь, где она живет.

– О, знаю. Я только что из Панама-Сити, миссис Уотсон, и наш разговор имел непосредственное отношение к вам. Ваш муж делал то, чего не должен был делать.

– Ты… Ты прямо как твоя мать! – Она подходит к тому месту, где я сижу. – Гордая, заносчивая. Думаешь, ты лучше нас!

Я остаюсь в своем кресле.

– Миссис Уотсон, скажите, ваш муж…

– Мой муж был замечательным человеком!

Я беру пилочку со стола рядом со мной и принимаюсь шлифовать свои неровные ногти. Мои руки дрожат, но голос тверд:

– Давайте вежливо скажем, что ваш муж сделал неправильный выбор. Но потом решил поступить правильно.

– Он всегда поступал правильно!

– Ну что вы, миссис Уотсон. – Я качаю головой. – Мона.

– Во всем виноват твой папаша! Ума не приложу, почему Дэн решил навлечь на себя неприятности из-за твоего глупого мертвого отца.

Я заставляю себя сидеть на месте.

– Он видел, как умер мой глупый мертвый отец.

– Дурость какая.

– Он взял бумажник моего папы.

– Так Генриетта сказала? Потому что это наглая ложь. Дэнни там даже не было.

Достаю мятый отчет о происшествии.

– Нет, мэм. В этом заявлении вашего мужа говорится, что он был там. Дэн сам так написал.

– Потому что хотел выпутаться из истории! – Красная от гнева Миссис Уотсон вспоминает о других дамах в комнате. Она оглядывается на них с диким взором. – Он не хотел умереть, как глупый Бойд! – До нее дошло, что она сейчас выболтала.

Я изображаю спокойствие, которого на самом деле не чувствую.

– И он думал, у него есть способ освободиться от Фрэнка.

– Не упоминай при мне это имя, – шипит она.

– Капитан Шаппель, этот милый человек? Который купил вам дом?

Ее губы кривятся.

– Я заслужила этот дом, и если думаешь, что можешь прийти сюда и изменить то, что произошло двадцать пять лет назад…

Я встаю.

– Случившегося не изменить, миссис Уотсон. Можно только отыскать правду.

– Правда! Какой от нее прок? Доставляет людям неприятности, вот и все. Лучше не знать.

– Итак, – говорю я. – Дэн подобрал бумажник, который отлетел в сторону, когда Фрэнк ударил Бойда сзади. Веслом по затылку? – Генриетта не упомянула, какой именно тупой предмет использовали. Но по лицу Моны я вижу, что угадала верно. И что она знает эту историю. Услышала от надежного очевидца, своего мужа Дэна.

– А мой папа остался лежать без сознания, лицом в болоте. – Я произношу фразу без вопросительной интонации.

Мокрые волосы Моны падают с ее щек на поникшие плечи.

– Кто тебе сказал?

Дэн наверняка ей говорил. Но после того как ему выстрелили в лицо, его жена благополучно забыла подробности. Взяла дом и заткнулась.

Тэмми не пытается меня утихомирить. Она стоит в стороне и слушает.

Мона смотрит на нее, потом на Джорджию, потом на других женщин в салоне.

– Они отнимут мой дом! Это все, что у меня есть!

Тэмми подходит к ней.

– Сейчас, Мона. – Она кладет руку на плечо миссис Уотсон и снимает полотенце с ее шеи.

Едва взглянув вниз, Мона достает свою сумочку. Прямо в пеньюаре и не обращая внимания на свои неуложенные влажные волосы, она выходит за дверь.

Тэмми наблюдает за Моной в окно, проверяет, что та вне зоны слышимости, затем издает победный крик и дает мне пять. Она улыбается, как будто только что выиграла в лотерею.

Остальные женщины в салоне сидят с открытыми ртами. Тэмми объявляет, что их стрижки переносятся. Дамы все равно хотят скорее уйти и рассказать историю всем, кто готов будет слушать. Тэмми вешает табличку «ЗАКРЫТО» и вытаскивает меня за дверь. Она проезжает два квартала до офиса Фила, выводит меня из машины и тащит мимо Розалии. Тэмми рада ужасным новостям, которые каким-то образом доказывают ее правоту.

Мы садимся напротив Фила, и в основном говорит Тэмми, за исключением тех случаев, когда ей надо, чтобы я что-нибудь добавила. Что, например, сказала Мона или миссис Шаппель? И тогда невестка просит: «Скажи ему, Лони, скажи ему».

Фил никогда еще не слушал меня с таким вниманием. Он записывает каждое мое слово, выступая в качестве личного секретаря в этом самом личном деле. Его челюсть двигается, пока он пишет. Брат зол? Потрясен? Представлял ли он, как и я в течение многих лет, какими, наверное, были последние минуты жизни нашего отца? Только на сей раз нам, кажется, открылась правда.

Папа натыкается на торговцев наркотиками и пытается их остановить. Шаппель и Дэн Уотсон должны стоять на страже и прикрывать преступников от полиции. Но мой папа не видит своих так называемых друзей. В одной руке у него огнестрельное оружие, в другой – бумажник со значком, и сзади наносит удар его хороший приятель, нехороший человек Фрэнк Шаппель. Пистолет падает в воду, а бумажник летит в сторону. В суматохе Шаппель не замечает кошелька.

А вот другой замечает – Дэн Уотсон тоже был соучастником, пока не увидел, на что способен Фрэнк. Дэн, должно быть, поднял бумажник и спрятал его. Он подал свой отчет два месяца спустя. Пытался ли диспетчер выбраться из грязного бизнеса Шаппеля? Был ли отчет страховкой, способом удержать Фрэнка? Уотсон только и мог, что приложить свое дополнение к делу. Через неделю ему выстрелили в лицо. И без ведома Шаппеля или кого-либо еще этот клочок бумаги пролежал в открытом доступе в течение двадцати пяти лет, пока мой брат и его друг Барт не наткнулись на него. Не будь мама так ошарашена, не купись она на историю Фрэнка, не считай его таким верным другом – как и я, как и все до сих пор, – если бы кто-то сразу провел расследование, они бы нашли бумагу и стали задавать вопросы. Может, они вышли бы на старого доброго надежного Фрэнка Шаппеля.

Фил что-то строчит в блокноте. Мы закончили, а он продолжает писать.

– Я должен вызвать сюда Барта. Нам нужно обратиться в прокуратуру, – говорит брат, ни к кому конкретно не обращаясь.

Тэмми отвечает. Может, соглашается с ним, но я больше не слышу их голосов. Комната сужается до размеров булавочной головки. Я вижу только убийцу. Как он предлагает мне клюквенный сок в своем доме. Как сверкает своей улыбкой на миллион долларов. Как показывает мне свои камелии, свой чертов ревень.

Человек, который утешал меня по поводу «плохих поступков» моего отца. Человек, который бросил моего отца, и тот вдохнул в легкие коричневую воду. Шаппель, конечно же, тот самый «браконьер», который выстрелил в Дэна Уотсона в упор.

Фил пишет, его внимание приковано к блокноту.

– Мне нужно идти, – говорю я.

Возвращаюсь на парковку салона как зомби. Сажусь в машину, тихая, спокойная и горящая ненавистью к Фрэнку Шаппелю. Я убью его голыми руками. Я найду у него на кухне самый острый нож. Я выверну его внутренности, как будто он чучело птицы. Я подожгу его дом и буду слушать крики. Еще вчера я не считала себя способной на такое. Но кровожадные мысли пульсируют в мозгу; и всё, чего я хочу, – это задушить ублюдка, оторвать ему голову. А ведь он вел себя как наш защитник, пытался снискать расположение моей матери, приучил нас доверять ему без вопросов.

Солнце садится, когда я добираюсь до дома с жимолостью.

На лужайке перед соседним домом лежат брошенный бейсбольный мяч, перчатка, бита. Я хватаю биту и иду по ступенькам крыльца Шаппеля. Мое бьющееся сердце – это шарик фосфора, горящий так жарко, что может вылететь из груди. Я без стука распахиваю незапертую дверь и сжимаю биту двумя руками, крича: «Шаппель! Фрэнк!»

Пойди я в тот день с отцом, могла бы что-то сделать, как-то предотвратить трагедию. Отвлечь, предупредить. Теперь мне осталась только месть.

– Вылезай, где ты прячешься, ты, мешок с дерь…

Я пинком открываю дверь спальни. Пусто. Я заглядываю в каждую комнату, в каждый шкаф, даже в сад, но Шаппеля просто нет дома.