Выборы строгого режима: Как российские выборы стали невыборами, и что с этим делать?

Конституционный авторитаризм, конституционная диктатура, авторитарный легализм, президентский принципат?

Вынуждены констатировать, что это тот самый случай, когда юристы, оперирующие определениями, практически бессильны в точной постановке диагноза состоянию российского политического режима, достигнутому им к 2020 году. Специалисты определяют его по-разному. «Теперь следует говорить о режиме как о конституционном авторитаризме, даже конституционной диктатуре», — пишет Андрей Медушевский[227]. Он также использует термин «авторитарный легализм». «Закатом электорального авторитаризма» называет этот период Григорий Голосов и утверждает переход от постдемократии к диктатуре [228]. Кирилл Рогов называет новый режим «президентским принципатом», или диктатурой[229]. Такое же мнение у социолога Сергея Ерофеева, который поздравляет россиян с новым строем, констатируя, что в 2021 году Россия перешла от электорального авторитаризма к полноценной диктатуре[230].

На самом деле в политической науке нет четкого определения диктатуры, за исключением широко известного, выученного наизусть несколькими поколениями ленинского определения диктатуры пролетариата, в котором названы два существенных признака: опора на насилие и несвязанность власти никакими законами[231]. До четкой дефиниции таких режимов очень далеко, утверждает известная американская политолог Дженнифер Ганди. Какие случаи можно квалифицировать как «демократии»? Какие варианты стоит записывать в «диктатуры»? Когда мы сталкиваемся с жестокостью Иосифа Сталина или Пол Пота, на второй вопрос, как представляется, можно ответить с легкостью: никто не станет оспаривать отнесение их режимов к диктатурам. Все диктатуры — это, безусловно, автократии. Кроме того, диктаторы весьма изобретательны в вопросе о том, как организовать собственное правление. Принятие решений может сосредотачиваться в самых разных институтах, включая среди прочего хунты, политбюро, семейные советы [232]. Поэтому с институциональной точки зрения здесь все дефиниции будут не точны.

Исторический путь диктатур долог. Институт, зародившийся в Древнем Риме, первоначально нес в себе позитивные коннотации: под ним понимался набор эффективных средств, с помощью которых политическая система справлялась с внутренними и внешними угрозами. В трудные времена элиты выдвигали человека, способного предпринять решительные действия по восстановлению политического status quo. После разрешения наличных проблем диктатор, выполнив свою миссию, уходил со сцены.

Противопоставление демократии и диктатуры является феноменом XX века. По мнению Кельзена, «более целесообразно выделять не три, а только два типа конституций: демократическую и автократическую»[233]. В любом случае все диктатуры оказываются режимами, где нет конкурентных выборов, нет верховенства права, нет политических и гражданских прав, нет регулярного обновления власти. Принципиальный момент состоит в том, что они обретают власть, минуя «конкурентную борьбу за народные голоса».

Разнообразие диктатур, базирующееся на сторонних характеристиках, не должно затемнять главного отличия, присущего всем диктатурам и обособляющего их от демократий, — отсутствия конкурентных выборов. Хотя у диктатур есть и другие признаки. Например, угнетающая и деспотичная форма правления, установленная силой или запугиванием, позволяющая одному человеку или группе монополизировать политическую власть без конституционных ограничений, уничтожая тем самым представительное правление, политические права граждан и любую организованную оппозицию[234].

Например, режиму Александра Лукашенко, проигравшего выборы президента Беларуси в 2020 году, но продолжающего оставаться у власти, дается четкая дефиниция — «закрытая диктатура». В отличие от авторитарного режима закрытой диктатуре незачем играть в имитацию, можно сбросить все маски и удерживать власть исключительно с помощью силы — никто уже не сомневается в характере режима. Но в этой исключительной ставке на силу и кроется уязвимость диктатора. Приписываемая Наполеону фраза «Штыками можно сделать все что угодно, только нельзя на них сидеть», означающая неустойчивость основанных на голой силе режимов, верна лишь отчасти, как показывает современная политическая наука. Закрытые диктатуры, демонтировавшие институт выборов, к которым относятся как режимы военных хунт, так и режимы, выстроенные вокруг одного тирана, действительно живут меньше, чем другие типы автократий. Но проблема в том, что падение закрытой диктатуры почти никогда не приводит к демократизации — ее просто сменяет другая диктатура. Связано это с двумя процессами, происходящими в режимах такого типа.

Со временем диктатор, по сути, становится заложником силовых элит, которые с ростом полномочий приобретают все большую самостоятельность и политические амбиции. Столкновение с интересами и амбициями диктатора и его окружения может привести к конфликту и попытке госпереворота. Тогда один режим сменяется другим без изменения его сути. Альтернативный сценарий «мягкого переворота» реализуется, когда диктатор, подгоняемый постоянной необходимостью увеличивать уровень репрессий из-за действий несогласных, отдает все больше и больше полномочий и ресурсов силовикам. Тогда одномоментного госпереворота не происходит, но со временем ключевые решения принимаются представителями силовых элит уже без самого диктатора. В такой ситуации диктатор выступает ширмой действий силовиков.

Гарантии от преследований за совершенное насилие дает только сохранение характера текущего режима. И даже если диктатор, при котором были совершены эти преступления, не удержался у власти, стимулы к поддержанию статус-кво и продлению жизни режима в новой его версии у представителей силовых структур с такими накоплениями крайне высоки[235].

Опыт России свидетельствует, что по мере консолидации авторитаризма различия между постдемократическими режимами и авторитарными режимами других типов, многие из которых с самого начала носили высоко репрессивный характер, постепенно нивелируются. Соответственно, электоральный авторитаризм не только постепенно утрачивает черты внешнего сходства с демократией, но и в возрастающей степени демонстрирует динамику развития, свойственную автократиям (в том числе диктатурам) как таковым. Юристам, очень любящим определения, все же хочется выделить некоторые признаки, которые в целом свойственны диктатурам как особой разновидности автократий. И эти признаки, думается, состоят в степени репрессивности (людоедского характера) режима и полного пренебрежения к праву. Хотя границу уровня репрессивности, после которой мы уверенно сможем констатировать наступление состояния диктатуры, измерить все же сложно. Лукашенко явно и одномоментно превысил этот уровень. В России же нарастание репрессивности и государственного правового нигилизма происходило постепенно.

Юрист по образованию, Владимир Путин впервые публично употребил слово «диктатура», еще не будучи президентом, в феврале 2000 года в «открытом письме избирателям». Он говорил о «диктатуре закона». Неизвестная ранее формула озадачила правоведов, хотя сразу было понятно, что это некий дженерик, русифицированный паллиатив правовому государству, или Rule of Law[236]. То есть с самого начала Путин пошел даже дальше советской трактовки социалистической законности и правового государства. В официальных документах перестройки права и свободы граждан провозглашались как важнейший элемент социалистического правового государства, но ставились в твердые рамки определенных социально-политических связей — они ограничивались подзаконным дозволением и «приверженностью социалистическим идеалам», поскольку «открытая для всего лучшего из мирового демократического опыта советская политическая система основывается на собственных социалистических ценностях»[237]. По мнению авторов перестройки, «процесс создания правового государства — это прежде всего процесс обеспечения верховенства закона»[238]. «В условиях демократического и правового государства, к которому мы стремимся, не может и не должно быть иного способа политического действия, как опора на закон»[239].

Диктатура закона — это даже более изощренная концепция, имея в виду тот путь, по которому российская власть прошла с 2000 года, через формирование зависимого и полностью подконтрольного ей парламента, изготавливающего на гербовой бумаге с невероятной скоростью любые слова и правила, которые предписывается безоговорочно исполнять. Закон стал всего лишь одним из инструментов, не имеющим собственной ценности, который государство вольно переделывать под текущие нужды, а «диктатура» за прошедшие 23 года прояснила свой смысл в том, что суд здесь — лишнее звено. Поэтому с правовой точки зрения установившийся режим — это все же диктатура, состоящая в государственном принуждении к исполнению произвольно меняющегося регулирования неправового характера, но имеющего видимость права.

Ну что ж. Модель закрытой коррупционной диктатуры была блестяще юмористически описана Аркадием и Борисом Стругацкими еще в 1965 году в повести «Понедельник начинается в субботу». Один из бездарных ученых, вопреки предупреждениям коллег, пытался провести эксперимент по искусственному клонированию исполина духа. Эксперимент привел к катаклизму, когда заложенная горе-экспериментатором модель (полностью неудовлетворенный кадавр) попыталась «загрести все материальные ценности, до которых смогла дотянуться, закуклиться, свернуть пространство и остановить время». А экспериментатор все никак не мог взять в толк, что истинный исполин духа не столько потребляет, сколько думает и чувствует. Не правда ли, знакомо? Государственная коррупция, отъем чужой собственности, железный занавес, политическое одиночество, стагнация, неразвитие, деградация…

После конституционного переворота «Путин стал не столько гарантом выживания режима, сколько долгосрочной угрозой для него. Фактически отказавшись от либерально-демократической оболочки, личная диктатура все в большей степени опирается на силовой аппарат. При этом Путин совершенно не принимает во внимание ни риски, вытекающие из этой ситуации, которая в перспективе может разрешиться установлением прямой власти силовиков, ни недовольство части правящего класса засильем выходцев из силовых структур в экономической жизни страны»[240].