Крепость тёмная и суровая: советский тыл в годы Второй мировой войны

«Единый и нераздельный боевой лагерь»

Когда Сталин объявил, что у Красной армии есть необходимое ей для победы вооружение, на плечи рабочих легло тяжкое бремя выполнения производственных планов. Провозгласив фронт и тыл «единым и нераздельным боевым лагерем», Сталин признал важную роль рабочих в военных успехах, равно как и серьезные лишения и опасности, выпавшие на долю населения в тылу. Агитаторы уделяли много внимания теме производства. Зазвучали новые лозунги: «Ни одной минуты простоя на производстве! Кто в дни войны транжирит рабочее время, тот подрывает снабжение фронта боевой продукцией», «Рабочий! Станок и инструмент – твое боевое оружие. Храни и сберегай их как зеницу ока!» и «Каждый сбереженный киловатт-час электрической энергии, каждый сбереженный килограмм топлива помогает увеличить выпуск оружия и боеприпасов для фронта»[1209]. На каждом заводе проводили собрания, где агитаторы объясняли рабочим значимость каждой единицы продукции для солдат на фронте. Рабочие подписывали торжественные обещания, гласившие: «Победа не придет сама, ее нужно завоевать. От нас требуется утроенная энергия, высокая организованность, стойкость, железная дисциплина»[1210]. Шахтеров, рабочих оборонных предприятий и транспортного сектора, перевыполнивших норму, государство награждало такими же орденами и медалями, как и отличившихся в бою солдат[1211].

Рабочие внимательно следили за обстановкой на фронте, отмечая каждый успех и поражение. Двадцативосьмилетний механик Галина Барская, эвакуированная в Первоуральск, сама делала фронтовые карты и развешивала их на заводе. Она вспоминала свой разговор с начальником цеха:

Да, получилось так: когда я вывешивала эти сводки, останавливали молота рабочие и шли смотреть. Я же передвигала как бы линию фронта. Вот. И шли смотреть, какой город освобожден, какой район освобожден. Вот. Я дату ставила. И вот меня как-то вызывает начальник цеха и говорит: «Слушайте, – говорит, – <…> из‐за вас останавливается молоток». Я испугалась, знаете, была молодая такая. Вот. Растерялась, говорю – как так? – «А вот, вы вывешиваете сводку – останавливается молот». Слушайте, я так расстроилась, он меня похлопал по руке: «Ничего, – говорит, – умница, они потом стучат еще сильнее! И города, и села освобождают. Вы же делаете большое дело»[1212].

Ил. 17. Рабочие собирают пулеметы под плакатом «Отомстим немецко-фашистским мерзавцам за разграбление и разорение наших городов и сел, за насилия над женщинами и детьми! Кровь за кровь! Смерть за смерть!». Публикуется с разрешения РГАКФД.

Государственные кампании часто стимулировали новые инициативы снизу. Рабочие стремились следовать примеру ударников и стахановцев, но, кроме того, устанавливали и личные рекорды, перевыполняя норму: появились «200-процентники», «300-процентники» и даже «1000-процентники». Софья Половина возглавляла бригаду девушек-сверловщиц, производивших танки и регулярно перевыполнявших норму в два, а то и в три раза. Во время Сталинградской битвы девушки не прерывали работу ни на минуту: они ходили обедать по очереди, и те, кто оставался, работали за станками своих товарок – каждая сверловщица за тремя машинами одновременно. Когда одну из работниц спросили, как она справляется, она задумчиво ответила: «Подумаешь про себя: а на фронте разве легче? И новые силы появляются»[1213]. Многие работницы осваивали не одну специальность, поэтому могли выполнять разные задания. Сама идея обучения смежным профессиям первоначально исходила от рабочих, но вскоре приобрела общенациональный характер: стали устраивать соревнования и съезды, назначать премии. На съезде, посвященном социалистическому соревнованию и устроенном в начале 1943 года, молодой бригадир и «тысячник» (то есть «1000-процентник») Архипов заявил делегатам: «Мой отец и мать погибли в Смоленске в 1942 году. Я был бы самым последним человеком, если бы у меня не было такой дружной семьи, таких хороших товарищей. Много дел предстоит нам, молодым каменщикам. Я думаю о городах, которые мы построим, и о домах, которые украсят эти города». А вот слова другого молодого бригадира: «Мой отец и два брата ушли на фронт. Один мой брат погиб. Я хочу отомстить за своего брата и буду трудиться не покладая рук»[1214].

Партийные активисты, стремясь укрепить связь между фронтом и тылом, опирались на лозунг о «едином и нераздельном боевом лагере». Так, радио стало передавать новости в обоих направлениях. К 1943 году советские радиопередачи слушали в тылу, на фронте и даже в Европе. По словам одного историка, Московское радио воспринимали как надежный источник новостей, а благодаря таким популярным передачам, как «Письма с фронта» и «Письма на фронт», между ведущим и аудиторией выстраивались открытые, доверительные отношения. Ездившие по фронтам военкоры записывали солдат, читающих письма вслух, а в тылу люди зачитывали письма на радиостанции. По обе стороны линии фронта люди с нетерпением ждали этих программ, которые к тому же помогали воссоединиться разлученным войной семьям. Выездная редакция вела цикл передач «Говорит Западный фронт!»: журналисты приезжали в места расположения войск и передавали сводки непосредственно с фронта. Вскоре появились и другие программы, в том числе «Слушай, фронт!», «Урал – фронту» и «Труженики тыла с вами, товарищи бойцы», где рассказывалось о жизни рабочих и колхозников и их помощи фронту. Немцам передачи показались такими действенными, что они несколько раз пытались разбомбить Московский радиокомитет и назначили цену за голову Юрия Левитана, одного из самых известных дикторов[1215].

Мероприятия по гражданской обороне тоже сплачивали население в тылу и сокращали расстояние между фронтом и тылом. Хотя такие мероприятия не составляли часть государственной мобилизационной кампании, они являли собой пропаганду в действии. Партийные активисты привлекали к ним гражданское население в возрасте от семнадцати до пятидесяти четырех лет: людей обучали стрелять из винтовок и пулеметов, пользоваться радиосвязью. Рабочим предлагали называть выпускаемые ими танки в честь своих бригад или групп, жертвовавших средства на производство. Например, жители Иркутска собрали 52 миллиона рублей на строительство танковой колонны «Иркутский колхозник»[1216]. Тех, кто жил близко к прифронтовой полосе, регулярно мобилизовали, чтобы копать противотанковые рвы и строить укрепления для круговой обороны. В Чувашской АССР около 110 000 крестьян, рабочих, служащих и студентов временно мобилизовали на строительство 400-километровой линии обороны для защиты Казани зимой 1941–1942 года. Они жили в бараках и землянках, а работали лопатами в страшный мороз и метели. Сначала люди часто опаздывали и не приходили или подолгу грелись у костра. Когда к ним командировали несколько сот агитаторов с поручением проводить беседы и выпускать газету, заметки для которой писали бы сами рабочие, люди начали понимать, как их труд соотносится со снабжением армии. Один из мобилизованных рабочих, считавшийся бездельником, решился поставить рекорд по рытью траншей, за что получил несколько премий. Завершив задуманное, он присоединился к передвижной строительной бригаде и отправился строить линии обороны в других местах. Женщины вступали в специальные женские бригады, объединенные особым чувством солидарности. Работать приходили даже пожилые люди, уже не подлежащие мобилизации по возрасту. Из ближайшего колхоза на строительство укреплений явилась Елизавета Ефимова, пожилая женщина, – по слухам, она, взявшись за лопату, заткнула за пояс молодежь, перевыполнив норму в два с половиной раза[1217].

Если город бомбили, слова о «нераздельном боевом лагере» приобретали пугающую реальность. В августе – сентябре 1942 года немцы сбросили на Архангельск, портовый город, принимавший конвои судов с помощью от Великобритании, десятки тысяч зажигательных и фугасных бомб. На некоторых улицах не осталось ни одного не пострадавшего от бомбежек здания, сотни людей были убиты и ранены[1218]. Однако город был хорошо подготовлен: партийные активисты поделили его на четыре участка и в каждом проводили тренировки, обучая людей распознавать приближающиеся самолеты, дежуря на крышах, и гасить зажигательный бомбы. В числе наиболее активных защитников оказались пенсионеры, днем находившиеся дома. После взрыва фугасной бомбы рядом с хлебозаводом женщины-пекари работали всю ночь, не обращая внимания на языки пламени. Они не дали пропасть ни одному килограмму хлеба, и на следующий день жители Архангельска получили все, что им полагалось. Разумеется, не все вели себя так образцово. Когда сгорело несколько складов, где хранился сахар и другие продукты, кто-то разграбил то, что от них осталось. На лесозаводе имени Молотова один рабочий перепугал остальных. Его зловещие предсказания относительно надвигающейся оккупации сыграли на руку немцам, сбрасывавшим с самолетов листовки, где они советовали людям бежать. Некоторые действительно бежали; другие самовольно уходили с работы. Но после бомбежек секретарь горкома партии заявил, что подавляющее большинство жителей города проявили мужество и находчивость, когда на город начали падать зажигательные бомбы, а паники и смятения почти не наблюдалось. По многочисленным свидетельствам, бомбежки произвели впечатление, обратное тому, на которое рассчитывали немцы: они разозлили жителей города и укрепили их решимость[1219].

В недавно освобожденных городах партийные активисты связывали восстановительные работы с местью и увековечением памяти умерших. В праздновании годовщины освобождения Калинина приняли участие почти 150 000 человек. На центральной площади города собралось приблизительно 15 000 рабочих, учителей и школьников, пришедших к воинскому кладбищу посмотреть на установку нового – взамен разрушенного немцами – памятника Ленину и возложить венки в память об умерших. Местные жители, партизаны и ответработники выступали с речами, сначала призывая к мщению, а затем давая обещание повысить производительность. Один рабочий рассказал: «В числе жертв был и мой старый отец, которого немцы застрелили сонного на печке. Я сейчас все силы вкладываю в выпуск смертоносной продукции, которой мщу немцам за смерть старика отца, за издевательства над нашим народом. До сего времени я выполнял две нормы, беру обязательство добиться выполнения нормы [в три раза]»[1220].

Мобилизационные призывы государства встречали горячую поддержку у населения, но они сопровождались и новыми репрессиями против тех, кто, как считалось, представлял угрозу для советского строя. Выражения из лексикона 1937 года, такие как «враг народа», «троцкист», «вредитель», отступили на второй план, но другие, например «умение распознать врага, как бы хорошо он ни был замаскирован» или «недопустимость политической беспечности», все еще были в ходу. ЦК неоднократно предупреждал местные партийные организации о возможности диверсий, саботажа и шпионажа на оборонных предприятиях и электростанциях, на железных дорогах и прифронтовых территориях. Людей арестовывали за шпионаж и коллаборационизм; среди них был действительно виновные, но многие случаи напоминали дела, сфабрикованные в годы Большого террора по ложным обвинениям. Московские горком и обком партии разослали всем местным партийным организациям письмо, где сообщалось: «Немецкая разведка вербует шпионов и диверсантов из антисоветских элементов, в том числе из уголовников, бывших кулаков и белогвардейцев, выходцев из враждебных нам классов и политических партий, мечтающих о реставрации капитализма в СССР, а так же из числа неустойчивых местных жителей, захваченных в плен красноармейцев и командиров – трусов и предателей нашей родины»[1221]. Некоторые предупреждения оказались небезосновательными: часть жителей оккупированных территорий, особенно бывшие кулаки, действительно сотрудничали с немцами – то же касается генерала А. А. Власова и других советских военнопленных. Но после такого потока ложных обвинений было не всегда просто отличить настоящие саботаж, коллаборационизм и шпионство от сфабрикованных государством дел.