Крепость тёмная и суровая: советский тыл в годы Второй мировой войны

Серый и черный рынок

В годы войны рынки процветали повсеместно – официальные и неофициальные, открытые и закрытые: рынки, где покупали и продавали по ценам, обусловленным спросом и предложением[577]. Колхозные рынки поощряло государство, но статус остальных варьировался от относительной легальности до явной незаконности. Крупные рынки, полные людей, торгующих самыми разнообразными предметами, часто окружали колхозные рынки и существовали на виду у милиции и случайных прохожих. На другие, расположенные на складах или квартирах, можно было попасть только по приглашению. Нередко мелкий натуральный обмен, серый или черный рынок успешно соперничали с колхозными рынками. Скажем, в Красноярске на долю колхозных рынков приходилось лишь 13 % рыночного товарооборота. На колхозном рынке в Иркутске крестьян не было вовсе – только горожане, занимающиеся обменом или перепродажей[578]. Колхозники, разочарованные отсутствием потребительских товаров, переставали приносить продукты на рынок либо заключали договоры с заводами и другими государственными учреждениями[579]. Государство поощряло небольшие мастерские при заводах и прочих учреждениях, где рабочие изготавливали мелкокалиберные предметы, в том числе металлические инструменты, для так называемой встречной торговли – обмена на предлагаемые крестьянами продукты. Однако попытки открыть подобные мастерские оказались не слишком успешными из‐за нехватки рабочих рук и сырья. В 1943 году в Наркомате торговли отметили, что встречная торговля на рынке организована плохо и спрос, особенно на инструменты и инвентарь, превышает предложение[580]. Порой руководители заводов и работники местных торготделов вместо налаживания производства брали из центральных государственных запасов, предназначенных для рабочих, спички, мыло и водку, чтобы обменять их на продукты для столовых[581]. Хотя рабочие остро нуждались в дополнительном питании, утрата этих товаров, особенно мыла, наносила им серьезный ущерб. Из-за невозможности смыть грязь, мазут и ядовитые химикаты, с которыми они работали, они постоянно страдали от сыпей, нарывов и инфекций. Наркомат торговли, где об этой практике знали, запретил менять выделенные рабочим товары широкого потребления на еду. Подобные махинации, призванные спасти рабочих и городских жителей от голода, затевались не ради личной прибыли, а скорее представляли собой форму торговли в серой зоне – на стыке легального и незаконного.

В серой зоне существовали и другие формы торговли. Продажа личных вещей считалась законной, но рабочие порой продавали или меняли предметы, произведенные на их фабрике, например подушки и одеяла, не являвшиеся их собственностью. Подобная торговля, заставлявшая государство каждый раз заново оборудовать и без того плохо обставленные общежития, граничила с хищением государственного имущества – серьезным преступлением. Торговля продовольственными карточками и талонами – желанным товаром – тоже происходила в серой зоне. Такая торговля лишала смысла выработанную государством иерархию снабжения, позволяла людям, не имевшим отношения к заводу, кормиться из его запасов и провоцировала воровство. Сначала, в июле 1941 года, государство объявило продажу карточек преступлением, а в 1943 году заменило уголовное преследование штрафом, но затем позволило милиции закрывать глаза на разного рода мелкую торговлю и обмен[582].

В отношении многих серых зон рыночной торговли у прокуроров отсутствовала четкая позиция, но крупная кража и перепродажа ради прибыли однозначно считались незаконными. Когда выяснилось, что начальник ростовского облторготдела вместе с другими чиновниками брали из запасов, выделенных для выдачи по карточкам, водку, спички и табак, перепродавали эти пользующиеся спросом товары и делили выручку между собой, их приговорили к более суровому наказанию, чем чиновников, присвоивших те же товары и обменявших их на продукты для заводских столовых[583]. Можно привести и другие примеры откровенно противозаконных действий. В Рязанской области чиновники присвоили продовольственные талоны и перепродали их на рынке, выручив более 25 000 рублей. В Северной Осетии два чиновника брали продукты со складов Наркомата торговли, устраивали банкеты на широкую ногу и обеспечивали своих родственников, сбывавших полученные продукты на рынке[584]. Однако многие из совершавших крупные хищения действовали в сговоре с другими, поэтому не продавали товары открыто. На заводе № 33 в Молотовской области работники ОРСа систематически расхищали продовольствие рабочих и использовали квартиру одного чиновника как «магазин», где они продавали продукты с большими наценками. Литр водки, по карточке стоивший всего несколько рублей, продавали за 1000–1200 рублей[585]. В зависимости от того, продавались товары открыто или тайно, самими чиновниками или их родственниками, власти оценивали, насколько сбыт присвоенных товаров нарушал закон.

В отсутствие розничных магазинов люди отправлялись на толкучки, где с рук покупали, продавали и меняли дрова, одежду, обувь, продукты и продовольственные карточки. В 1943 году в Москве на этих шумных торговых площадках, переполненных колхозниками, рабочими, кустарями, инвалидами, нищими, жуликами, сиротами, фронтовиками и спекулянтами, скапливались такие толпы, что они выплескивались на трамвайные пути и перекрывали движение[586]. Наркомат торговли выражал крайнее недовольство такими беспорядочными скоплениями. Один проверяющий писал, что толкучки не только создают антисанитарию, но к тому же, если окружают основные рынки, не дают милиции и контролерам ловить воров, крадущих товары у покупателей и колхозников. По его словам, когда люди звали на помощь, к ним невозможно было пробраться сквозь толпу. Раненые солдаты собирались на окраинах, напивались и вели себя как хулиганы. Особенное беспокойство в Наркомате торговли вызывали неподконтрольные продавцы готовой еды, самогона и табака. Они ходили в лохмотьях, брали продукты грязными руками и готовили в антисанитарных условиях из небезопасных ингредиентов[587]. Однако обычным людям рынки давали необходимую возможность найти нужные товары. Когда на Кузнецкий металлургический комбинат доставили партию обуви для рабочих, женщины получили мужские парусиновые туфли с рваными подошвами и больших размеров. Они сразу же отправились с ними на рынок. К радости работниц, даже такие некондиционные изделия пользовались немалым спросом, поэтому женщинам удалось обменять туфли на действительно нужные им вещи[588].

Неофициальные рынки или торговые площадки вырастали повсюду. В Пензенской области крестьяне приезжали из деревень в города, останавливались у родственников или друзей и продавали продукты прямо на квартирах[589]. Толкучки стихийно возникали во дворах, в коридорах, на лестницах, в производственных цехах. По словам одного инспектора, чиновники заявляли, что не в силах бороться с этим явлением. На оборонном заводе в Саратове прямо в столовой образовался базар, где торговали талонами, хлебом и товарами широкого потребления[590]. Рядом с Магнитогорским металлургическим комбинатом с утра до вечера собирались толпы из сотен людей, торговавших крадеными продовольственными карточками, различными материалами и товарами[591]. На Кировском заводе в Челябинске сотни рабочих ежедневно толпились вокруг здания, где размещались администрация и отдел кадров. Они окрестили это место «Хитрым рынком» – так в народе прозвали нелегальную торговлю буквально на глазах у заводского руководства. Рабочие и люди со стороны приходили туда торговать одеждой, постельным бельем и продовольственными карточками. Местные власти почти ничего не предпринимали для контроля над торговлей, пока летом 1943 года «Хитрый рынок», равно как и другие сомнительные торговые площадки, не были закрыты в рамках кампании по борьбе с воровством в общежитиях[592]. Торговлю карточками пресечь не удалось. Деньги почти ничего не стоили, зато карточки обладали реальной ценностью, равной указанному на них количеству продуктов, и их легко было украсть, спрятать и перепродать[593]. Когда страна перешла на натуральный обмен, продовольственные карточки превратились в самый ходовой товар на рынках. Среди рабочих Кировского завода торговля получила столь широкое распространение, что каждой карточке и талону по договоренности была присвоена своя цена. Так, карточка на сто граммов хлеба стоила десять рублей, а хлебная карточка на месяц – пятьсот. Талон на первое в столовой стоил пять рублей, на второе – десять[594].

Толкучки, или неофициальные рынки, составляли источник дохода все более многочисленной группы мелких торговцев, живших исключительно за счет товаров, которые они покупали и перепродавали. Государство называло их «перекупщиками» или более уничижительно – «спекулянтами». Многие «предприимчивые» люди всех профессий, в том числе фронтовики, время от времени занимались мелкой торговлей. Колхозники, в ярмарочные дни приезжавшие со своей продукцией, часто имели смутные представления о ценах. Перекупщики быстро скупали у них товары и тут же перепродавали с большой наценкой[595]. И рабочие, и крестьяне относились к перекупщикам враждебно. Вместе с тем перекупщики оказывали желанные услуги: освобождали крестьян от долгой дороги в город, а рабочих – от стояния в очереди. Когда в 1943 году районная администрация Орджоникидзе запретила колхозникам использовать лошадей и телеги в каких-либо иных целях, кроме весеннего посева, а милиция заставила крестьян в запряженных лошадьми телегах вернуться в колхозы, образовавшийся вакуум немедленно заполнила армия перекупщиков и мешочников. Из городов они отправлялись в села, где покупали продукты, пешком тащили их назад в мешках и выгодно перепродавали. Продукты появлялись на рынках, но уже по завышенным ценам[596].

Партийные и государственные органы не одобряли вездесущей неофициальной торговли, но не могли ее искоренить. В сентябре 1944 года нарком торговли Любимов уведомил Берию, главу НКВД, что торговля с рук приобрела в Москве массовый характер. Люди торговали на улицах с утра до ночи. На вокзалах и оживленных улицах теснились мелкие торговцы. Любимов писал, что торговля идет открыто, с раннего утра до поздней ночи, на глазах у милиции, и просил Берию поручить начальнику московской милиции положить конец спекуляции. Однако милиция почти ничего не предпринимала. Через месяц глава инспекции при Наркомторге написал начальнику московской милиции, жалуясь на не в меру бойкую торговлю с рук на центральных площадях, улицах, на станциях метро и железной дороги, и просил пресечь спекуляцию продуктами и потребительскими товарами[597]. В Наркомторге проблему видели не в торговле как таковой, а в том, что большинство товаров было украдено из запасов, предназначавшихся для выдачи по карточкам, и перепродавалось по «спекулятивным» ценам.

Огромная популярность рынков свидетельствует об их значимости. Но насколько важную роль рынки играли в жизни рабочих? Часто ли они ходили на рынок и зачем, с какой целью? Подробный опрос, проведенный в сентябре 1942 года среди 84 молодых челябинских рабочих, позволил составить довольно точное представление об их бюджете и стратегиях выживания[598]. Большинство опрошенных рабочих занимало среднее положение на шкале зарплат, получая в среднем 437 рублей 50 копеек в месяц. Правда, исследователи сосредоточились всего на одном месяце, создав схематичный набросок, не отражавший колебаний, сопряженных с премиями, сверхурочной работой и разовой продажей личных вещей. В силу перечисленных обстоятельств в рассматриваемый месяц доход некоторых рабочих был выше обычного. Например, Плишко, машинист пятого разряда, в сентябре 1942 года заработал 1115 рублей, тогда как Хабаров, механик более высокооплачиваемого разряда, получил свои обычные 518 рублей. Те, кто проводил исследование, рассчитывали бюджет рабочих исходя из того, сколько денег у них было на руках, а не из их официальной заработной платы.