Крепость тёмная и суровая: советский тыл в годы Второй мировой войны

Карточная система и трудовая мобилизация

По мере того как партия и советы восстанавливали местные организации, Наркомторг расширял сеть продовольственного снабжения и карточную систему, чтобы она охватывала всех городских жителей, сельских наемных рабочих и людей, недавно мобилизованных для работы на освобожденных территориях. В августе 1943 года Совнарком и ЦК дали Наркомату торговли распоряжение пересчитать и зарегистрировать население, запросить нужное количество продуктов из центральных запасов, раздать продовольственные карточки и организовать столовые[1291]. В 1943–1944 годах государство внесло в списки на получение хлебных карточек не менее 12 221 000 человек[1292]. В Киеве, как и во многих освобожденных городах, не было ни электричества, ни водоснабжения, что затрудняло возобновление работы хлебозаводов. Хотя людям вскоре выдали продовольственные карточки, в поставках хлеба случались регулярные перебои, и его крайне не хватало[1293].

Профсоюз работников общественного питания играл важную роль в восстановлении системы столовых. Его члены расчистили немногие уцелевшие здания от огромных куч мусора и нечистот и открыли в них общественные и заводские столовые. Одной из первых зимой 1941–1942 года освободили Калининскую область. Поскольку город находился в оккупации более двух месяцев, магазины и столовые были разрушены. После освобождения города 16 декабря 1941 года членам профсоюза удалось открыть несколько новых столовых, а к 1 января 1942 года их работало уже пятнадцать. Вскоре столовых насчитывалось уже семьдесят четыре. Председатель профсоюза работников общественного питания вспоминал, как для восстановления столовых использовали спасенное из-под завалов оборудование:

Нужно сказать, что восстановительный период был чрезвычайно трудным и напряженным. Когда мы пришли в город, у нас не было света, у нас совершенно не было транспорта, абсолютно не было топлива. Работникам общественного питания приходилось на себе, на саночках возить из леса топливо. Пришлось почти всю зиму возить воду на саночках, ибо канализация совершенно не работала[1294].

С такими же затруднениями столкнулся персонал (преимущественно женский) столовых после освобождения Харькова, но за месяц работницам удалось открыть почти шестьдесят столовых, обслуживавших 20 000 взрослых и 4000 детей. В отсутствие электричества, водокачек, света, водоснабжения и топлива женщины таскали воду с реки, а дрова рубили в лесу. Передвигаться приходилось исключительно пешком: трамваи стояли, машин не было, а немногочисленные уцелевшие лошади нужны были колхозам. В столовых не осталось ни мебели, ни утвари, но работницы раздобыли столы, стулья, тарелки, кастрюли, ложки и даже занавески, чтобы обустроить общее пространство, где люди могли бы обедать. В харьковском профсоюзе сначала состояли всего три человека, но вскоре в него входило уже 1600 рабочих. Некоторые повара и подавальщики, утаившие от немцев старые профсоюзные билеты, пришли просить взять их на прежнее, довоенное место работы. Профсоюз изучал кандидатуру каждого, кто хотел устроиться на работу и вступить в его ряды, порой обнаруживая компрометирующие сведения о коллаборационизме[1295].

Так происходило не только в Калинине и Харькове, но и в других городах. Один красноармеец впоследствии вспоминал, как советские войска вошли в оставленный немцами Воронеж. От города остались одни руины, он был пуст, ни одной живой души[1296]. Немцы взорвали вокзал, десятки тысяч жилых домов и других зданий, трамваи и трамвайные пути. После освобождения города каждый трудоспособный житель обязан был по десять часов в месяц трудиться на восстановительных работах, но вот что рассказывал работник столовой: «Наши трудящиеся совершенно не обуты. По существу мы только первый год стали обутыми ходить. Наваляли валенки и обули своих работников, а вот возьмите заготовка леса – там мы в одних чувяках работаем»[1297]. А профсоюзный активист из Днепропетровска вспоминал: «Все сожжено, абсолютно не осталось ничего». Люди жили в землянках, и не было ни одного здания, где могла бы разместиться столовая. Рабочие открыли столовую в землянке: «Первые дни приходилось работать в таких условиях, что подали обед, а крыша течет и дождь льется в тарелку»[1298]. А профсоюзный активист из Николаева со скромной гордостью заявил: «Со снабжением наших рабочих мы справились и кормим неплохо»[1299].

На освобожденные территории теперь распространилась не только карточная система, но и трудовая мобилизация, и Комитет по учету и распределению рабочей силы (Комитет) начал открывать областные и районные бюро. Однако Комитет не мог осуществлять мобилизацию без местных советов и набирать людей до восстановления этих органов. В Белоруссии Комитет учредил свои бюро сразу после освобождения – в феврале 1944 года они появились в Гомеле, Могилеве и Витебске, – но прошел почти год, пока их удалось открыть в других областях[1300]. Всем заново сформированным административным учреждениям, включая суды, органы местного самоуправления, карточные бюро, школы и больницы, требовались квалифицированные, политически благонадежные сотрудники, обладающие элементарными навыками чтения, письма и счета. Сначала на вакантные должности в местных бюро Комитета набирали партизан, но недавние борцы были востребованы всюду. Многие из них сразу же записались в Красную армию, другие поступили в распоряжение партии[1301]. Комитет жаловался, что оказался последней организацией, которой выделяют сотрудников: не успевали назначить руководителей местных бюро, как их уже отправляли на другие должности. Каждой организации требовались надежные люди, не запятнавшие себя коллаборационизмом, но, как признавал представитель Комитета, на территории, находившейся под оккупацией, проблема отбора кадров вполне понятна. Иначе говоря, многие либо скомпрометировали себя, либо еще ожидали проверки. Несмотря на эти препятствия, Комитет сразу же занялся подготовкой нового штата, составленного из менее образованных людей. Областные бюро проводили семинары, где объясняли законы о мобилизации и уклонении от нее и учили оценивать численность трудоспособного населения. Областные и районные бюро, которым не хватало людей, оборудования и даже бумаги, использовали для повесток, списков и ведения записей какие-то обрывки и старые газеты. Дефицит бумаги был не просто досадной помехой. Если дело о трудовом дезертирстве или уклонении от мобилизации доходило до суда, прокурор имел право отклонить рассмотрение любого документа, составленного не на официальном бланке[1302].

В первую очередь перед Комитетом встала задача учета: сколько на освобожденных территориях трудоспособного населения? Никто толком не знал. Организации, обычно располагавшие такими сведениями – карточные бюро, местные советы, домоуправления, – либо отсутствовали, либо сами находились в процессе формирования. Дело дополнительно осложнялось тем, что население находилось в движении. Когда территорию освобождали, люди уходили на фронт, уезжали к родным или отправлялись на новое место работы. Начальник ростовского бюро Комитета отмечал, что даже в январе 1945 года учет местного населения еще практически не вели. Киевскому областному бюро удалось собрать статистику по городскому населению, но данными по сельской местности оно не располагало – в таком же затруднительном положении находились и все остальные бюро. Председатели колхозов и сельсоветов, стремившиеся сохранить немногочисленных оставшихся у них трудоспособных людей, отказывались сообщать о них Комитету и легко соглашались на уговоры односельчан вычеркнуть их имена из мобилизационных списков[1303].

Трудности с мобилизацией в тылу теперь повторялись на освобожденных территориях с той разницей, что здесь они только усугубились. Если не представлялось возможным даже подсчитать численность населения, еще труднее было рассылать повестки и набирать людей. Учитывая, что у многих было серьезно подорвано здоровье, людям не составляло труда убедить врачей освободить их от работы. Комитет неоднократно обращался в местные поликлиники с просьбой выдавать меньше справок о непригодности к работе, но после голода и ужасов оккупации у многих имелись веские причины потребовать признать их нетрудоспособными. Еще одна проблема заключалась в транспортной системе. Железнодорожное сообщение функционировало плохо, многие дороги и мосты стали непроезжими. Добраться до сельской местности было невозможно даже на телеге. Освобожденные территории часто оставались прифронтовой зоной, поэтому по железным дорогам везли в первую очередь продовольствие и боеприпасы на фронт. Наркоматы отправляли уполномоченных, чтобы те сопровождали мобилизованных на новое место работы, но им приходилось ждать пустого поезда сутками или даже неделями. Иногда не приезжали и сами уполномоченные. По закону в случае любой задержки, продолжающейся более десяти дней, мобилизованных следовало отправлять домой[1304]. Несмотря на все эти трудности, десятки тысяч недавно мобилизованных рабочих отправили на освобожденные территории. Всего лишь за сентябрь и октябрь 1944 года более 25 000 человек прибыли для работы на угольных шахтах Ростовской области[1305].

К 1944 году государство начало требовать от руководителей по всей стране улучшения жилищных условий и питания, а также строительства бань и наказывать тех, кто пренебрегал бытовыми услугами[1306]. 19 января 1944 года ГКО постановил, что мобилизованных людей можно перевозить только в отапливаемых вагонах и необходимо регулярно кормить в дороге[1307]. Отчасти постановление было мерой, принятой в ответ на несколько страшных случаев гибели рабочих из Средней Азии, отправленных домой больными в неотапливаемых вагонах с минимальным запасом продовольствия и умерших после задержек на нескольких станциях. Несколько месяцев спустя Молотов резко раскритиковал Комитет за то, что он не ценит людей и отправляет их работать в места, где не созданы нормальные условия. После выговора Молотова Комитет и наркоматы должны были не только обеспечить подходящий для перевозки мобилизованных рабочих транспорт, но и удостовериться, что руководители предприятий готовы их принять[1308].

Внимание к бытовым условиям способствовало новым бюрократическим попыткам установить контроль над отчетностью. Комитет отказывался отправлять мобилизованных рабочих на предприятия с плохими жилищными условиями, а наркоматы, будучи не в состоянии существенно улучшить условия, отказывались принимать новых рабочих. Коротко говоря, и Комитет, и наркоматы отказывались выполнять наряды на мобилизацию, на которых держалась вся трудовая система. Так, на ростовских угольных шахтах несколько раз отказались принимать мобилизованных рабочих. Система, зашедшая в тупик, начала ломаться под бременем необходимости улучшать условия. Комитет, ответственный за выполнение мобилизационных нарядов, оказался зажат между двумя противоречащими друг другу требованиями государства: обеспечить каждую отрасль требуемым количеством рабочих и удостовериться, чтобы на предприятиях для них создали хотя бы минимально приемлемые условия. Сотрудники Комитета и руководители предприятий обвиняли друг друга в неспособности обеспечить промышленность трудовыми ресурсами и обращались в суд. Решить затянувшийся конфликт было невозможно[1309]. Жалобы звучали отовсюду. В Одессе, портовом городе, областному бюро Комитета поручили мобилизовать более 46 000 человек для работы в области и за ее пределами. Однако в порту категорически отказались брать на работу женщин в качестве грузчиков, а Черноморский флот требовал присылать только квалифицированных рабочих. Комитет заявил, что не может предоставить квалифицированных рабочих, а женщин в порту брать не хотят. Один из работников областного бюро огорченно заметил: мало того, что нельзя найти квалифицированных рабочих-мужчин, – чуть ли не в половине областей вообще нет людей. Порой Комитет полностью игнорировал процесс планирования и распределения и просто мобилизовал людей сначала на уборку урожая, а потом на лесозаготовки[1310]. Сложившаяся за годы войны практика планового распределения трудовых ресурсов между оборонными предприятиями вырождалась в попытку элементарного выживания.