Крепость тёмная и суровая: советский тыл в годы Второй мировой войны

Проблема здравоохранения номер один: недоедание и дистрофия

В первые годы войны взрослые, как и дети, страдали от последствий эвакуации, тесноты и антисанитарии. В 1942 году смертность от острых желудочно-кишечных заболеваний и дизентерии резко возросла: только в городских районах они стали причиной каждой шестой смерти, то есть унесли жизни 116 000 человек от пяти лет и старше[1071]. В 1943 году, с окончанием эвакуации, смертность от заболеваний желудочно-кишечного тракта упала до предвоенных показателей и продолжала снижаться в 1944 году. Хотя в 1943 и 1944 годах санитарные условия в большинстве городов только ухудшались, положительный сдвиг произошел в результате энергичных действий работников системы здравоохранения, стремившихся усовершенствовать контроль, изолировать больных и строго следить за соблюдением мер по предотвращению эпидемий[1072]. Количество случаев желудочно-кишечных заболеваний удалось снизить, но рост смертности по другим причинам вскоре оттеснил это достижение на второй план. В отличие от младенческой смертности, заметно снизившейся после первых беспорядочных лет войны, смертность среди взрослого населения продолжала резко возрастать. В 1943 году смертность среди людей от пяти лет и старше в крупнейших городах в тылу превышала показатели 1940 года местами в пять раз, и такой резкий скачок невозможно было объяснить одним лишь ростом населения. Население Челябинска, например, за годы войны увеличилось на 46 %, но смертность в возрастной категории от пяти лет и старше выросла на 571 % – ее рост превысил рост населения более чем в десять раз. В Златоусте численность населения возросла немногим менее чем на 20 %, но смертность в той же возрастной группе подскочила на 335 %, что более чем в пятнадцать раз превысило рост населения. А в Саратове и Кирове разница между приростом населения и ростом смертности была более чем двадцатикратной[1073].

Основная причина резкого роста смертности заключалась в общем воздействии голода и туберкулеза. До изобретения антибиотиков туберкулез у человека, вызываемый палочкой Коха (Mycobacterium tuberculosis), считался неизлечимым заболеванием. Уровень заболеваемости туберкулезом среди разных групп населения почти не отличался[1074]. Большинство людей сталкивались с туберкулезными бактериями в юношеском возрасте (до двадцати лет), но заболевали не все. Некоторые сопротивлялись болезни, другие же переносили ее в легкой форме, после чего микобактерии «дремали» в легких, покрытые защитной оболочкой. У подавляющего большинства людей, соприкоснувшихся с туберкулезной палочкой, симптомы болезни до конца жизни могли так и не проявиться. Однако если иммунная система подвергалась серьезному удару, например при недоедании или серьезной инфекции, защита организма разрушалась. Бактерии покидали оболочку и вызывали активную фазу заболевания (как правило, в легких), чрезвычайно заразного и почти всегда смертельного. Таким образом, именно от среды в значительной степени зависели возвращение болезни и ее заразность. Раньше недостаток питания вскоре приводил к тому, что росло количество случаев активной формы заболевания и повышалась вероятность летального исхода, а теснота в жилищах и плохая гигиена способствовали быстрому распространению инфекции. Действенных лекарств еще не изобрели, и врачам приходилось ограничиваться доступными методами: изолировать носителей, выявлять людей, с которыми они контактировали, и внимательно наблюдать за ними, обеспечивать покой и улучшенное питание тем, кто уже заболел. Война создала идеальные условия для новой губительной волны туберкулеза. Скученность и антисанитария содействовали распространению болезни и повышали шансы заразиться другими серьезными инфекциями, что, в свою очередь, ослабляло контроль иммунной системы над латентным туберкулезом. И. А. Шаклеин, советский специалист по туберкулезу, объяснил:

В первое время войны возрастает эпидемиологическая опасность туберкулеза. Количество бациллярных больных нарастает в связи с эвакуацией в тыл туберкулезных больных. Сеть больничных и санитарных коек обычно снижается. Становится трудно изолировать бациллярных больных из бараков, увеличивается смертность на дому. Многие туберкулезные инвалиды возвращаются к станку, на завод, в учреждение… Вот в основном условия, вызванные войной[1075].

Большинство эвакуированных, как и население в целом, уже являлись латентными носителями туберкулеза, а суровые условия эвакуации и обустройства на новом месте повышали риск перехода заболевания в активную фазу. Массовая мобилизация рабочих еще больше увеличивала число туберкулезных больных в городских районах. Многие колхозники, деревенские подростки и непригодные к военной службе мужчины из среднеазиатских республик приехали в города с невыявленной латентной или даже активной формой болезни. В то же время фактически разрушилась выстроенная после революции антитуберкулезная инфраструктура. Ощущалась острая нехватка медицинского персонала, а число пациентов, требовавших пристального наблюдения, росло, поэтому все меньше людей удавалось обследовать и изолировать, и многие больные продолжали жить вместе с другими людьми в переполненных общежитиях и квартирах. Количество тех, кто нуждался в лечении, неуклонно росло, а свободных коек в туберкулезных стационарах и специалистов по этому заболеванию катастрофически не хватало по всей стране, включая такие крупные промышленные города, как Иркутск, Омск, Новосибирск, Свердловск и Челябинск, где доля больных туберкулезом еще до войны была высокой, а система борьбы с ним – не слишком развитой[1076].

Росту заболеваемости туберкулезом способствовали не только недостаточный охват медицинскими обследованиями и повышенный риск контакта с бактериями. Голод и истощение ослабляли иммунитет и способность организма противостоять инфекции. В случае с туберкулезом хроническое недоедание подтачивало как раз ту часть иммунной системы, которая сдерживала инфекцию и не позволяла проявляться ее симптомам. В Германии и Австрии в период острого продовольственного кризиса Первой мировой войны, в Варшавском гетто в годы Второй мировой и в блокадном Ленинграде врачи неизменно наблюдали, как вместе с голодом, пожирающим население, растет частота случаев туберкулеза и его заразность[1077]. При этом туберкулез сам по себе сопровождался потерей веса и крайним истощением (кахексией) и поэтому ускорял развитие дистрофии и повышал вероятность голодной смерти. Тесная взаимосвязь между двумя недугами порой не позволяла установить основную причину смерти, причем это утверждение справедливо не только применительно к периоду Второй мировой войны, но и к нашему времени[1078]. В СССР в годы войны два заболевания слились в единый смертельный «туберкулезно-дистрофический комплекс».

Сочетание дистрофии и туберкулеза нанесло сокрушительный удар по крупным городам в тылу[1079]. В 1943 году в городских регионах Советского Союза дистрофия и туберкулез стали причиной 40,9 % смертей среди мужчин и 27,5 % – среди женщин. В 1944 году смертность в целом снизилась, но туберкулезно-дистрофический комплекс оставался причиной смерти существенной части городского населения: 39 % мужчин и 29,4 % женщин[1080]. В крупнейших городах Урала, где особенно свирепствовал голод, как в 1943‐м, так и в 1944 году причиной более половины смертей в группе от пяти лет и старше стала либо дистрофия, либо туберкулез[1081]. Более того, во всех крупнейших регионах России, исключая Москву, сочетание дистрофии и туберкулеза в 1943–1944 годах оставалось единственной причиной большинства смертей. Только среди людей старшего возраста – женщин старше пятидесяти и мужчин старше шестидесяти – первое место занимала ишемическая болезнь сердца, тоже обострявшаяся на фоне дистрофии[1082]. Но сами по себе показатели смертности не дают полную картину ущерба, причиненного населению дистрофией и недоеданием. На каждого умершего приходилось много тех, кто не мог работать от слабости.

В статистических данных распространенность дистрофии скрывали, а в газетах замалчивали, зато о ней горячо и нередко ожесточенно спорили врачи, санитарные инспекторы, представители профсоюзов, сотрудники прокуратуры, местные партработники и комсомольские активисты. Проверочные комиссии, созданные всеми перечисленными группами и организациями, без колебаний сообщали о случаях смерти рабочих прямо в цеху. Было отмечено, что в декабре 1942-го – январе 1943 года на Кировском заводе в Челябинске 16 рабочих умерли от голода за станками, а еще 143 человека – в больнице. Работники профсоюза пристально следили за ситуацией. Тысячам рабочих Кировского завода, страдающих дистрофией, предоставили отпуск по болезни: в ноябре 1942 года такой отпуск получили 1426 человек, в декабре – 1407, в январе 1943 года – 1572, еще 265 рабочим дали длительный отпуск, а 149 человек освободили от работы по состоянию здоровья[1083]. В мае 1943 года представители профсоюза рабочих авиационной и оборонной промышленности честно описали положение дел на заводе № 63 – Высокогорском механическом заводе в Нижнем Тагиле:

Наиболее распространенной болезнью среди рабочих завода в настоящее время является дистрофия. Так, за февраль месяц через Здравпункт с этой болезнью прошло 240 чел., в марте 70, в апреле более 250. Имеется значительное количество больных умерших от этой болезни. Так за 1 квартал умерли 38 чел., из них 25 в больнице, причем 21 чел. из числа поступивших в больницу умерли в сутки. Остальные 13 чел. умерли в общежитиях.

В апреле умерли 14 чел. Всего с начала 1943 г. по 30.4.43 г. – 52 чел. В указанные цифры не вошли больные и умершие в семьях, учет каковых не ведется[1084].

К середине 1944 года завод № 63 потерял из‐за больничных рекордное число дней, особенно в июле, когда количество пропущенного времени на одного рабочего за месяц сравнялось с годовыми показателями, причем 43 % рабочих ушли на больничный с дистрофией, с большим отрывом опережавшей другие причины[1085]. Авторы многих отчетов полагали, что в основном дистрофией болеют находившиеся в группе риска «узбеки» и другие рабочие из среднеазиатских республик, но к январю 1944 года уроженцев Средней Азии, работавших на заводе № 63, уже отправили домой, а ситуация с дистрофией на протяжении следующих шести месяцев только ухудшалась. По словам одного врача, дистрофия была неизбежна: рабочие получали не более 1700 калорий в день, тогда как им требовалось 4000 калорий. Более того, с 1942 года государство направляло иссякающие запасы продовольствия в первую очередь на заводы; магазины закрывались, поэтому членам семьи, находившимся на иждивении рабочего, негде было отоваривать свои карточки. Тот же врач так оценивал положение дел, сохранявшееся до середины 1944 года:

Одной из очень важных причин роста заболеваемости я считаю невнимательное отношение ОРС [отдела рабочего снабжения] к снабжению иждивенцев рабочих. Это заключается в том, что ОРС иждивенческие карточки не отоваривает и поэтому рабочий вынужден кормить свою семью из своего личного пайка. Поэтому неудивительно наличие у нас случаев дистрофии у рабочих, получающих «килограммные» карточки [то есть килограмм хлеба в день – максимальный паек]. Естественно, что рабочий оставит себе 500–700 грамм хлеба – остальное отдает семье; ясно, что полагающийся ему, рабочему, обед – он полностью не съедает и часть его – процентов до 50 – несет домой. Я лично наблюдал случаи, когда рабочий съедает только суп, а второе заворачивает в бумажку или ложит в бидончик и несет домой[1086].