Крепость тёмная и суровая: советский тыл в годы Второй мировой войны

Трудовая мобилизация и вооруженное сопротивление

К 1945 году все области и республики страны пытались выполнить план по трудовой мобилизации. Особенно трудным для областных бюро оказался последний квартал 1944 года, особенно на освобожденных территориях. Некоторые начальники бюро уже не верили в реалистичность поставленных задач: трудоспособного населения не осталось. Руководитель ровенского бюро расстроенно объяснял: «Несмотря на наличие резерва рабочей силы в области, мы не можем обеспечить даже своих, внутриобластных потребностей. В результате разрушения немецкими оккупантами хозяйства области восстанавливаются медленно из‐за отсутствия рабочей силы и даже восстановленные предприятия из‐за отсутствия рабочей силы работают не на полную мощность»[1314]. Когда военкомату поручили провести мобилизацию для отправки людей на фронт, пришлось забирать рабочих с предприятий. Начальник бюро в Днепропетровске заметил, что мобилизовать людей для работы в промышленности почти невозможно из‐за острой нехватки рабочих рук в сельском хозяйстве: «Брать некого. Контингент исчерпан»[1315]. Короче говоря, все уже где-то работали.

Тех, кто занимался мобилизацией на местах, обязывали во что бы то ни стало выполнять поставленные задачи, поэтому они забирали людей даже без официальных повесток, включая тех, кто был освобожден, например подростков младше четырнадцати лет и женщин с маленькими детьми. Один работник Комитета негодовал, что местные советы освобождали от мобилизации родственников ответработников, зато забирали всех стариков и женщин с детьми. В Ростовской области четырех колхозниц, чьи мужья были на фронте, с маленькими детьми отправили работать на завод в Таганроге – за 80 километров к западу. Женщины написали письмо Михаилу Калинину, номинальному главе правительства, прося его о помощи:

Дорогой товарищ Калинин М. И.

Мы все вчетвером с своими малыми детьми жили и работали в колхозе имени Щеденко.

После освобождения от немецкого ига, мы сразу взялись за восстановление нашего колхозного хозяйства. Мы знаем, что тот хлеб который мы выращиваем на наших родных полях тоже является грозным оружием против ненавистного врага. Не считаясь с временем и силами добились хороших успехов, урожай у нас богатый, беда лишь в том не хватает рабочих рук и вот в самый разгар работ приезжает к нам в колхоз представитель Таганрогского завода имени Сталина и мобилизирует нас семейных с детишками на работу в завод. Пригрозив нам, что если мы не поедем, то нас посадят в тюрьму. Поплакали горько, забрали детей, бросили все хозяйство, скотину на чужих людей, даже часть детишек пришлось оставить с 70-летней старушкой и приехали в Таганрог. В Таганроге просили директора завода отпустить нас до-дому но он даже не ответил на наше заявление. Одна надежда на тебя, родной, заступись за нас, а мы тебя заверяем будем трудиться на наших полях не жалея сил и время, еще больше и еще лучше[1316].

Три женщины карандашом нацарапали свои имена детским почерком, а за четвертую, неграмотную, подписалась ее товарка. В письме, типичном для такого рода прошений, подчеркивался вклад работниц в помощь фронту, а главное – экономическая ценность их труда в колхозе. Вместе с тем женщины, вынужденные бросить детей, скот, хозяйство, описывали обусловленный мобилизацией хаос. Письмо вскоре было направлено в Комитет, а затем и к Прокурору СССР, который начал расследование, пришел к выводу о незаконности мобилизации и разрешил женщинам вернуться[1317]. Колхозницам удалось добиться справедливости, но их просьба была лишь одной из многих, так и не расследованных.

На освобожденных территориях реакция на трудовую мобилизацию и возвращение советской власти оказалась весьма неоднородной. Люди, бо́льшую часть войны отрезанные от советских новостей, не соприкасались ни с духом массовой мобилизации, ни со стимулировавшей его культурой военного времени. Городские жители, особенно рабочие, отнеслись к мобилизации более благосклонно, чем крестьяне. От восстановления промышленности и транспорта зависел их заработок, и они понимали, что коллективные общенациональные усилия – самый быстрый и эффективный путь к восстановлению. Крестьяне, жившие в сельской местности с менее развитой инфраструктурой, неохотно оставляли семью и хозяйство ради работы на далеких предприятиях. Кроме того, мобилизация проходила более успешно на территориях, входивших в состав Советского Союза до войны, чем на тех, что были присоединены после 1939 года. Так, в Днепропетровской области, промышленном регионе, было легче набрать нужное количество людей, чем в Ровенской и Волынской областях, где многие отказались регистрироваться. Руководитель ровенского бюро отметил: «Большая часть населения враждебно относится к мобилизации»[1318]. Люди отказывались работать за пределами родной области или бежали в лес. Однако работников Комитета раздражали жалобы новых руководителей бюро, которых они к тому же презирали за то, что те почти всю войну прожили в оккупации. Один чиновник советовал им перестать жаловаться и подчиниться закону: «Если вы сравните свое положение с положением Урала и Сибири, то вы должны изменить подход к делу. Там потребовалось большое напряжение сил и все-таки там учитывали положение, необходимость быстрого восстановления эвакуированной промышленности и мобилизировали максимум рабочей силы. Сейчас Украина сама восстанавливает свою промышленность. Надо так подходить к вопросу, что мобилизация будет»[1319].

Ил. 20. Восстановление Крещатика. Киев, май 1945 года. Публикуется с разрешения ГАРФ.

Вооруженные националистические отряды на границах враждебно встретили не только мобилизацию, но и возвращение советской власти в какой бы то ни было форме[1320]. Они сотрудничали с оккупантами, работая в местных органах власти и полиции. После освобождения те, кто не бежал вместе с германской армией, преследовали и убивали советских чиновников, членов Комитета, мобилизованных рабочих и родственников подростков, поступавших в ремесленные училища. В Украине крупнейшая из таких ультраправых, фашистских организаций, Организация украинских националистов (ОУН), и ее вооруженное крыло, Украинская повстанческая армия (УПА), убили десятки тысяч мирных жителей, евреев и поляков, чтобы создать «этнически чистую» Украину. Еще до войны ОУН заявила, что уничтожает евреев как главную опору московского большевистского режима. Когда в конце лета 1944 года Красная армия покинула Западную Украину, ОУН стала действовать более активно, убивая гражданских, сотрудничавших с советской властью или приезжавших, чтобы участвовать в восстановлении региона, в том числе агрономов, технических специалистов, железнодорожников из Восточной Украины или России и целые семьи тех, кто записался в Красную армию или обеспечивал советское государство зерном. Один из лидеров ОУН заявил, что организация должна уничтожить всех, кто признает советскую власть. Не запугать, а уничтожить, подчеркнул он[1321].

Вооруженные боевики следовали за группами мобилизованных на вокзал, нападали на руководителей и вынуждали людей разбегаться. Начальник ровенского бюро Комитета объяснил, почему в 1944 году не удалось набрать запланированное количество мобилизованных: население, рассказал он, запугивают и терроризируют националистические банды, не только подстрекающие людей не ходить на работу, но даже применяющие террор против тех, кто не отказывается от мобилизации, – их дома поджигают. Дорога стала такой опасной, что представители советов и партийных организаций не могли входить в села без оружия. Работники, занимавшиеся мобилизацией, передвигались группами по тридцать человек, вооруженные гранатами и автоматами. В некоторые регионы не могли пробраться даже вооруженные люди. Как только вербовщики входили в деревню, все население, за исключением детей и стариков, скрывалось в лесу. Мобилизованных везли в телегах под охраной. По словам начальника ровенского бюро, такие вооруженные мобилизации производили тягостное впечатление. Районные вербовщики были в основном из местных жителей, что давало им некоторое преимущество, но по своей необразованности они не могли толком объяснить, зачем проводится мобилизация. Доставленные в райцентр мобилизованные рабочие при первой же возможности бежали с вокзала или слезали с поезда. Как утверждал начальник ровенского бюро, большинство садившихся в вагон так и не добирались до пункта назначения. Например, из 635 человек, мобилизованных для работы на предприятиях черной металлургии, до места доехали только 46 рабочих. Из одного эшелона бежали все, кроме одного человека и двух уполномоченных, сопровождавших этот эшелон. Столкнувшись с такими препятствиями, начальник ровенского бюро попросил украинские власти временно не присылать в область новые наряды на мобилизацию, чтобы сотрудники бюро успели дать людям разъяснения[1322]. Сопротивление встретили и вербовщики в Западной Белоруссии. При их появлении деревни пустели – население пряталось в лесной гуще. Начальник одного бюро сообщал: «Есть районы, в которых совсем запретили мобилизацию. По Барановическому району ни одного человека не возьмешь без автомата. Как же проводить там мобилизацию»[1323].

Ил. 21. Семья молодого комсомольца Ивана Железнякова оплакивает его гибель – немцы убили его при отступлении из Гомеля в январе 1944 года. Публикуется с разрешения ГАРФ.

Члены Комитета яростно протестовали против такой вооруженной мобилизации. Сотрудница Комитета рассказывала, что во время поездки в одну из деревень наблюдала жуткую сцену. На двенадцати телегах везли девушек вместе с родственниками. Стоял дикий вой. Мужчина нес больную девочку лет четырнадцати. Впереди шел сотрудник Комитета с автоматом, а еще несколько с винтовками замыкали процессию. Увидев у них в руках оружие, женщина решила, что это не мобилизация, а арест. Люди не получили никаких повесток, никто к ним не обращался. Но когда она заговорила с девушкой и ее родными о мобилизации, они ответили, что благодарны за освобождение и понимают, как нужны сейчас рабочие руки. Комитет, обеспокоенный подобными нарушениями, решил отправить письмо государственному прокурору[1324].

Вместе с тем представителям местных советов трудно было бороться с вооруженными бандами одними объяснениями. Многие жители отказывались участвовать в проводимом советской властью восстановлении городов просто из страха. Один из членов Комитета сообщал о массовом запугивании. В Белоруссии убили троих сотрудников бюро и пятьдесят семей районных и сельских советских активистов. Местные жители говорили вербовщикам, что, если они явятся по повестке, националистические банды истребят их семьи. В Ровенской области националисты перерезали горло всем членам семьи подростка, добровольно записавшегося в ремесленное училище, и спалили дотла все их хозяйство. Другого подростка повесили во дворе, а всю его семью вырезали в назидание другим. Они сожгли завод и ремесленное училище, нападали на крестьян, мобилизованных на рубку и погрузку леса. Известен случай, когда члены банды остановили крестьян по пути в лес, отняли у них топоры и пилы, перерезали упряжь на лошадях и заставили сельчан самих тащить телеги обратно в деревню[1325]. Однако постепенно террор начал давать обратные результаты. По словам одного историка, крайне жестокие и неизбирательные меры в конечном счете увеличили число сторонников советской власти. Несмотря на вооруженное сопротивление, нехватку квалифицированных сотрудников и сложности с транспортом, на всех освобожденных территориях мобилизовали рабочих для восстановления городов. В Днепропетровской области Комитету удалось мобилизовать рабочих почти из всех районов и к концу 1944 года набрать 85 % от требуемого количества людей. Благодаря мобилизованным рабочим, поднимавшим города из руин, шахты, электростанции, заводы и транспорт постепенно оживали[1326].