Крепость тёмная и суровая: советский тыл в годы Второй мировой войны

Давление и сопротивление

Государство понимало, что в трудовой системе воцаряется все больший хаос. В феврале 1944 года Наркомат государственного контроля начал проверку в отношении Комитета и его работы. Исходя из предположения, что главным препятствием для мобилизации является вовсе не истощение трудовых резервов, проверяющие сосредоточились на отчетности Комитета и организации его работы. Обвинив Комитет в халатном отношении к отчетности, комиссия решила, что бо́льшая аккуратность в составлении отчетов и строгое следование всем требованиям решат проблему. Проверяющие заметили, что данные, ежемесячно присылаемые Комитету его бюро на местах, часто запаздывали, а из сельских районов приходили ненадежные сведения. Так как данные по сельским районам Комитет получал только раз в год, количество трудоспособных людей, оставшихся в той или иной области, Комитет вынужден был вычислять исходя из количества ранее мобилизованных, а такой метод неизбежно давал большую погрешность. Например, из общего количества потенциальных работников вычитали мобилизованных на сезонные работы, хотя они могли уже вернуться в деревню[861]. Комиссия пришла к выводу, что статистические данные явно занижены и что сельские районы располагают значительными трудовыми резервами, затерявшимися из‐за неверных подсчетов[862]. Картотека по каждой области с данными о незанятом населении так устарела, что, по словам проверяющих, не могла принести реальной пользы[863].

Особенно обеспокоили комиссию задержки и недоборы, грозившие подорвать всю систему планирования. Иногда Комитет аннулировал невыполненные наряды, но в целом цифры, которые местным властям не удалось набрать в данном квартале, механически переносились на следующий. Отчетность по сезонной мобилизации выглядела наиболее беспорядочной[864]. Комитет чересчур снисходительно относился к утверждениям областных чиновников об ограниченности трудовых ресурсов, поэтому требования к тем областным организациям, что проявляли настойчивость, смягчали, а то и вовсе освобождали их от мобилизации[865]. Наконец, Комитет создавал себе лишние препятствия. Часто он отправлял людей из какой-либо области в другой регион, а на их место присылал мобилизованных откуда-то еще. Так, в январе 1944 года Комитет отправил 3500 человек из Ставропольского края в Сталинград, а через пятнадцать дней – 1500 человек из Сталинграда в Архангельск. Зачем было отправлять рабочих в Сталинград, тогда как сталинградских рабочих мобилизовали в другие города?[866] Кроме того, обнаруженная проверяющими статистика в целом свидетельствовала о плохой отчетности: в 1943 году оборонная промышленность получила лишь 70 % предположительно мобилизованных рабочих, транспорт и коммуникации – 65 %, строительство – 58 %, а все остальные отрасли вместе взятые – 53 %[867].

Погребной решительно отвергал обвинения. Признавая, что у Комитета есть проблемы с данными, он предложил улучшения методов оценки, но прежде всего подчеркнул сложность задачи Комитета. Он напомнил проверяющим, что Комитет не в состоянии выполнить наряд, пока не получит от промышленных наркоматов информацию о том, куда они планируют отправить мобилизованных рабочих. Но наркоматы часто отвечали с опозданием. Сведения о трудовых резервах складывались из данных разных источников, но, учитывая присущую военному времени крайнюю нестабильность, совершенно точных и актуальных сведений не было. Погребной предложил, чтобы местные бюро Комитета принудительно регистрировали всех неработающих людей[868]. Тогда местные бюро уже не зависели бы от карточных бюро, председателей колхозов и управдомов в плане данных, а сами превратились бы в гражданские аналоги военкоматов. Трудовая повинность, и так обязательная для гражданского населения, стала бы полностью «милитаризованной». Однако этими предложениями так и не воспользовались. К 1943 году большинство мобилизованных рабочих набирали в сельских районах, и крестьяне не могли поехать в областные центры, чтобы зарегистрироваться в местных бюро. Комитету не хватало штата, транспорта и влияния для милитаризации гражданских трудовых резервов.

Проверяющие из Наркомата госконтроля точно определили недостатки работы Комитета. Но в главном тезисе – что благодаря более точным данным откроются значительные скрытые трудовые ресурсы – они ошиблись. К началу 1944 года все отрасли, не работавшие непосредственно на оборону, лишились работников, в том числе резервов, состоявших из матерей, подростков, людей с физическими или умственными расстройствами и стариков как в городах, так и в сельской местности. Хотя на промышленные предприятия можно было мобилизовать больше колхозниц и пожилых крестьян, дальнейшие потери лишили бы колхозы последних работников и поставили бы и так недоедающих наемных рабочих на грань голодной смерти. Происходящее служило как нельзя более наглядной иллюстрацией марксистского принципа: стоимость создается трудом. Но в разгар войны подтверждение отвлеченных теоретических постулатов их идеологии едва ли сильно утешало советских руководителей. Неудивительно, что попытки улучшить способы ведения отчетности не слишком повлияли на задержки и недоборы, сохранившиеся и в 1944 году.

В феврале спрос на топливо вырос, а энергетический кризис усугубился. Для работы на торфяных предприятиях Наркомата электростанций мобилизовали более 81 000 крестьян[869]. В феврале и марте крестьяне должны были срезать торф, а к началу весеннего посева вернуться в колхоз. Но из‐за насущной потребности в топливе мобилизация на добычу торфа продолжалась и весной: в марте и апреле было мобилизовано более 300 000 человек. Мобилизация считалась столь важной задачей, что членов областных и республиканских советов, а также сотрудников местных бюро Комитета созвали на всесоюзный съезд, чтобы дать им указания[870]. Местные партийные организации и советы, изо всех сил старавшиеся выполнить план по весеннему посеву, обратились к Комитету с просьбой освободить их от нескончаемой мобилизации. В частности, чиновники из Московской области настоятельно просили Комитет сократить число крестьян, которых требовалось мобилизовать на добычу торфа согласно последнему наряду – более 13 000 человек[871]. Потеря рабочей силы наносила колхозам непоправимый урон: более 60 % людей, мобилизованных в 1944 году, происходили из сельской местности, а временная мобилизация более чем 400 000 крестьян с телегами и лошадьми еще больше подрывала способность колхозов выполнять план сельскохозяйственных работ[872]. Тем не менее колхозам пришлось уступить крестьян, телеги и лошадей. В обмен Комитет прислал в колхозы более 3,3 миллиона людей, в основном учащихся начальных школ, для помощи с посевом весной и сбором урожая осенью[873]. От сельской администрации по всей стране поступали бесчисленные просьбы освободить их от мобилизации, но Шверник раз за разом отказывал. Он полагал, что нельзя ставить локальные сельскохозяйственные интересы выше национальных интересов обороны[874].

В августе 1944 года у Наркомата обороны не осталось в запасе рабочей силы для промышленности и строительства. К тому времени любой мужчина, признанный негодным к военной службе, вряд ли был способен и к физическому труду. Промышленные наркоматы начали отказываться от присылаемых им людей, слишком больных или слабых для работы. Особенно часто жаловался на дефицит рабочей силы Наркомат угольной промышленности. Когда освободили Ростовскую область, шахты расчистили от шлака, и теперь под землей требовались рабочие. Председатель военного совета на Северном Кавказе, которому поручили набрать мужчин призывного возраста, написал и в Комитет, и в Совнарком, объяснив, что у него нет людей для работы на шахтах. Наркомат обороны уже послал 1800 человек на шахты в Ростове, но директора шахт объявили, что трудоспособны из них только тридцать восемь. Глава военного совета с раздражением заметил, что наркоматы требуют «совершенно здоровых» мужчин, но эта категория находится на фронте[875]. Секретарь ростовского бюро Комитета подтвердил и без того уже известный всем факт: медкомиссия показала, что ни один из мобилизованных на ростовские шахты не годится в шахтеры[876]. Но Комитет продолжал настаивать, что наряд по мобилизации на шахты надо выполнить. Он отказывался слушать аргументы северокавказского военного совета, собственного бюро в Ростове и врачей. Погребной написал секретарю ЦК Маленкову, прося его поддержать решение Комитета. Погребной решительно заявил, что перед Комитетом стоит масштабная задача по мобилизации в Ростов[877]. В декабре 1944 года председатель северокавказского военного совета снова попросил сократить количество человек, указанное в распоряжении о мобилизации, пояснив, что недобор по его району превысил 250 000 человек. Он заявил, что более 45 000 человек в месяц мобилизовать невозможно. Даже если бы военный совет больше не получал запросов на рабочую силу, он не смог бы выполнить уже присланные наряды к маю 1945 года[878].

Руководители среднеазиатских республик тоже вскоре начали возражать против мобилизации. В октябре 1943 года ГКО приостановил мобилизацию уроженцев Средней Азии за пределы их республик, но мобилизации меньшего масштаба продолжались и в 1944 году. На тех, кого уже мобилизовали, новый порядок не распространялся, хотя некоторые среднеазиатские рабочие возвращались домой из‐за подорванного здоровья. В 1944 году Совнарком отдал приказ о демобилизации основной массы жителей среднеазиатских республик, все еще работающих в других регионах, но многие по-прежнему оставались на рабочем месте[879]. В апреле 1944 года группа из двадцати пяти узбекских и таджикских рабочих, впервые мобилизованных в начале 1943 года на железнодорожно-машиностроительный завод в Ивановской области, попросила разрешения вернуться домой, указав, что 20 % исходного количества мобилизованных умерло[880]. Множество просьб такого рода получали и казахские чиновники. В августе Николай Скворцов, возглавлявший Коммунистическую партию Казахстана, и Нуртас Ундасынов, председатель СНК Казахской ССР, написали совместное обращение к Маленкову. По их словам, с 1942 года Наркомат обороны мобилизовал более 87 000 жителей Казахстана для работы на промышленных предприятиях за пределами республики, в большинстве своем мужчин, признанных непригодными к службе в армии. Их отправили на заводы в Сибири и на Урале, где они выполняли самую тяжелую неквалифицированную работу. Ничего нового в этих сведениях не было. Однако Скворцов и Ундасынов обратились к Маленкову с просьбой, на которую никто до них не решался: вернуть казахов в родную республику[881]. Многие представители областной и республиканской администрации просили высшие органы власти сократить количество мобилизуемых, позволить им оставить людей на местах и отменить невыполненные наряды. Тем не менее авторы этих просьб все же признавали за Комитетом, ГКО и Совнаркомом право мобилизовать и перемещать миллионы людей. Письмо Скворцова и Ундасынова стало первым случаем, когда руководство республики осмелилось попросить ЦК вернуть ее жителей на территорию региона.