Крепость тёмная и суровая: советский тыл в годы Второй мировой войны

Применение военного трудового законодательства в 1942 и 1943 годах

Согласно закону, если работник не явился на службу и отсутствовал уже несколько дней, администрация предприятия должна была сначала установить причину. Однако сами условия, побуждавшие многих рабочих бежать, – отсутствие нормального жилья, отопления, элементарных удобств, пищи, одежды и обуви – могли расцениваться как смягчающие обстоятельства, оправдывающие их действия. Если выяснялось, что рабочий сбежал, предприятие обязано было немедленно поставить в известность местного прокурора, чтобы он начал расследование. Но само по себе такое уведомление необязательно вело к возбуждению уголовного дела. Прокурор должен был удостовериться, что обвиняемый и есть предполагаемый беглец и что бегство действительно имело место, ведь рабочего могли, например, призвать в армию, увезти в больницу или перепутать с однофамильцем, он мог умереть или иметь уважительную причину для отсутствия. Если же прокурор приходил к выводу, что все перечисленные варианты следует отбросить, он должен был найти беглеца. Без физического присутствия рабочего прокурору оставалось либо закрыть дело, либо передать его в военный трибунал, чтобы последний судил дезертира заочно.

Таблица 13. Количество зарегистрированных случаев трудового дезертирства, обвинительных приговоров и в реальности задержанных осужденных дезертиров. 1943–1944 годы

Источник: ГАРФ. Ф. 8131. Оп. 37. 1844. Л. 108, 110.

Примечание: Данные прокуратуры о зафиксированных случаях и осужденных охватывают период с 1 января 1943 года по 30 ноября 1944 года. Чтобы вычислить приблизительное количество за весь 1944 год, мы добавили примерные данные за декабрь на основе данных прокуратуры за октябрь – ноябрь (86 580). Оценка количества арестованных основана на данных прокуратуры за 1 января 1942 – 1 марта 1944 года, согласно которым 40 % осужденных действительно задержали и отправили отбывать наказание: ГАРФ. Ф. 8131. Оп. 37. Д. 1842. Л. 2. Мы сделали допущение, что с 1 марта по 31 декабря 1944 года этот процент оставался таким же.

Даже если прокуратура выполняла все формальные требования и передавала дело в военный трибунал, вероятность того, что трибунал либо отклонит его, либо вернет для дальнейшего расследования, составляла больше одного к пяти. Статистика показывает, что прокурор сталкивался с многочисленными трудностями. С 1 января 1942 года по 1 марта 1944 года Прокуратура СССР зарегистрировала 859 394 обвинения против рабочих и служащих, ушедших с оборонного предприятия[924]. 75 % этих дел Прокуратура передала военным трибуналам, оставшуюся четверть закрыла. Передача дела в военный трибунал означала почти неизбежный обвинительный приговор. Однако из 645 827 случаев, подлежавших судебному разбирательству, военные трибуналы вынесли обвинительный приговор только по 502 990 делам. Остальные, то есть более пятой части всех дел, переданных для судебного разбирательства, были отклонены либо после суда закончились оправдательным приговором[925]. Иными словами, по 41,5 % всех предполагаемых случаев «дезертирства», о которых директора заводов сообщили в прокуратуру за этот период, не был вынесен обвинительный приговор.

Как видно из приведенной статистики, декабрьский указ 1941 года оказался на редкость неэффективным. На всех этапах процесса установления, обнаружения и наказания дезертиров совокупность факторов – хаос войны, намеренное невмешательство и очевидная неприязнь к этому закону – мешала исполнению указа. На уровне предприятия табельщики и начальники цехов часто не знали, кто именно работает в их цеху, где живут эти рабочие и как различать однофамильцев или людей с созвучными именами. Из-за многочисленного пополнения, быстрого расширения штата и текучести кадров они не успевали запомнить всех рабочих в цеху и регулярно отмечать их в начале и в конце рабочего дня. В конце 1942 года властям пришлось отказаться от уголовного преследования буквально сотен рабочих, значительную часть которых составляли уроженцы Средней Азии: они открыто признались, что бежали с заводов Челябинской и других областей, но не могли или не хотели вспомнить название или адрес предприятия. В случае же тех, кто назвал место работы, выяснилось, что на указанных предприятиях зафиксированы лишь единичные случаи дезертирства. В результате никого из рабочих не судили. Лучшее, что могли сделать судебные органы, – обратиться в местные военкоматы с просьбой мобилизовать их обратно на заводы[926].

Руководители предприятий, думавшие прежде всего о производстве, порой не стремились преследовать тех, кто уклонялся от работы, чтобы лишний раз не терять трудовые ресурсы, а прокуроры, особенно в сельских районах, неохотно брались за неподтвержденные случаи или старались избежать конфликта с местными жителями. Довоенный опыт применения указа от 26 июня 1940 года уже вскрыл намечающиеся проблемы. Многие директора, районные прокуроры и народные судьи сомневались в экономической оправданности этого закона и действовали наперекор ему либо терпимо относились к тем, кто его нарушал. Их нежелание руководствоваться указом, безусловно, проявлялось тем сильнее, что среди рядовых рабочих он вызвал откровенный ропот. Только когда государство в ответ стало клеймить, увольнять и даже отдавать под суд халатных чиновников – в том числе народных судей, – применение указа более или менее вошло в повседневную практику[927]. Декабрьский указ 1941 года, предполагающий куда более суровые наказания, поставил перед руководством предприятий и судебными властями схожие вопросы. Некоторые, боясь, что их обвинят в излишнем либерализме, сообщали о каждом случае «дезертирства», «самовольного ухода с работы» и прогула при малейшем подозрении. Те, кто пытался таким образом обезопасить себя, тоже рисковали, что особенно очевидно в случае с прогулами. Уже к середине 1943 года около четверти всех работников в Советском Союзе признали виновными в отсутствии без разрешения начальства, что серьезно встревожило высшие инстанции по вопросам труда и судебные органы. В совместном обращении Н. М. Шверник, председатель Комитета, В. М. Бочков, Прокурор СССР, П. Г. Москатов, глава ГУТР, и Ф. М. Бутов, заместитель начальника Управления кадров ЦК ВКП(б), обвинили руководителей предприятий в чрезмерно поспешной передаче дел в суд без выяснения обстоятельств и раскритиковали народные суды за формальный подход:

В результате этих извращений незаконно подвергаются судебной репрессии за прогулы значительное количество невиновных лиц, в том числе кадровых рабочих, много лет проработавших на одном и том же предприятии и добросовестно относящихся к труду, что, безусловно, ослабляет борьбу с действительными дезорганизаторами трудовой дисциплины.

Руководители предприятий не утруждают себя необходимостью тщательно разобраться по существу в причинах прогулов и не берут на себя ответственности за решение вопроса об уважительности или неуважительности причин.

Между тем, прогулы и опоздания на работу в ряде случаев имеют место не по злой воле или преступной небрежности, а в силу недостаточно удовлетворительных производственных и бытовых условий, с чем не находят нужды считаться иной раз не только руководители предприятий, но и народные суды[928].

Авторы письма, несомненно, имели в виду случаи, подобные тому, о котором сообщал ВЛКСМ: девушка, работавшая под землей на угольной шахте, девять дней не выходила на работу, так как у нее не было обуви. Бригадир, категорически запретивший ей работать босиком, отдал ее под суд за прогул[929]. Необоснованные преследования за трудовое дезертирство тоже вызывали обеспокоенность. ЦК подготовил проект постановления, направленного против руководителей, которые подавали в суд на рабочих, переведенных из одного цеха в другой, ушедших на фронт, еще не выздоровевших после болезни или уже умерших. Директора предприятий не принимали во внимание обстоятельства, порой вынуждавшие рабочих, особенно женщин, пропускать работу. Известен случай, когда работница московского автомобильного завода имени Сталина попросила у начальника отгул на пять дней, чтобы поехать в Орловскую область ухаживать за раненым братом и больным отцом. Отлично зная, что она не сможет за пять дней съездить туда и обратно, начальник отдал женщину под суд, как только она вернулась на завод[930]. Руководителям приходилось выбирать: если они учитывали обстоятельства рабочих, старались войти в их положение и руководствовались здравым смыслом, то сами рисковали предстать правонарушителями. В середине 1944 года, в краткий период усиления репрессий, некоторые из уличенных в излишней мягкости получили серьезные лагерные сроки за укрывательство дезертиров. Давление с разных сторон и страх отчасти объясняют, почему директора предприятий передавали в местную прокуратуру или военный трибунал столько дел по неоднозначным и необоснованным обвинениям.

В мае 1943 года С. Г. Березовская, сотрудница отдела общего надзора Прокуратуры СССР, проанализировала ряд дел в Ивановской области, средоточии текстильной промышленности. Текстильные фабрики подвели под декабрьский указ 1941 года только в октябре 1942-го. В результате количество случаев незаконного ухода с работы резко упало, но вскоре опять начало расти. С 1 января по 30 апреля 1943 года директора сообщили областным или районным прокурорам о 2436 случаях предполагаемого дезертирства. За это время военный трибунал рассмотрел 1574 дела – или на полноценных судебных заседаниях, или на предварительных слушаниях, но четверть отправил обратно в прокуратуру для дальнейшего расследования. Поступая таким образом, трибуналы ссылались на юридические формальности: отсутствие личных документов и сведений о предыдущих судимостях, невозможность разыскать обвиняемых по месту жительства или сообщить им, какого наказания запросит для них на суде прокурор. Но больше всего Березовскую беспокоило, что следователи из прокуратуры не устанавливают, были ли смягчающие обстоятельства, побудившие рабочего нарушить закон. Березовская утверждала, что со стороны трибуналов неправильно откладывать судебные разбирательства из‐за технических формальностей, но оговаривала, что смягчающие обстоятельства, например отсутствие одежды, обуви или возможности обеспечить уход за ребенком, являются достаточным основанием для прекращения дела: «Речь идет о том, что директора предприятий во многих случаях, чрезвычайно формально, по-бюрократически подходят к разрешению вопроса об освобождении той или иной работницы от работы по ее заявлению. Между тем, в ряде случаев семейные обстоятельства работниц таковы, что требуют безусловного удовлетворения или же оказания серьезной помощи. Последствием такого формального отношения к заявлениям работниц, являются самовольные уходы. Органы прокуратуры, получая материалы на самовольно ушедших в подобных случаях работниц, отказывают в возбуждении уголовного преследования, что создает представление о безнаказанности самовольных уходов». Березовская винила не рабочих и прокуроров, а руководителей предприятий, отказывавшихся отпустить рабочих по уважительным причинам. Забота о больных родственниках и детях часто целиком лежала на женщинах, особенно если их мужья были на фронте, так что женщинам не оставалось ничего другого, кроме как уходить с работы, чтобы присматривать за ними. Сотрудники местной прокуратуры поступали правильно, не давая этим делам хода, но вместе с тем возникала опасность, что рабочие вообразят, будто могут сбегать с работы, не боясь уголовного преследования[931]. Березовская понимала, что прокуроры оказались в трудном положении: они должны были руководствоваться законами военного времени и одновременно принимать во внимание обстоятельства рабочих. Она предлагала руководителям предприятий тщательнее отбирать поводы для возбуждения уголовных дел.