Крепость тёмная и суровая: советский тыл в годы Второй мировой войны

Глава 2 На восток

Один завод уезжал на новое место, другой занимал его цехи. Два крупнейших предприятия со сложным, многообразным хозяйством! И все же никакого хаоса или беспорядка не чувствовалось. Круглые сутки, день и ночь шел монтаж завода. Всю ночь на его территории пылали огни, люди забывали о сне, отдыхе, пище, по 12–14 часов подряд, а иногда и целыми сутками не уходили домой. На фундаментах еще устанавливали и монтировали оборудование, а тем временем под открытым небом, в лютые морозы рабочие и инженеры собирали узлы первых уральских танков. Е. О. Патон, свидетель монтажа танкового завода, эвакуированного с Украины на Урал[240]

Вскоре после начала войны тринадцатилетняя Фрида Вальдман вместе с матерью отправились в долгий путь – в эвакуацию из родного Киева. После продолжительной и опасной дороги на Северный Кавказ, в Махачкалу, они на судне добрались до Астрахани, где сели на поезд в Центральную Азию. Зимой они были в дороге уже много месяцев, замерзшие и голодные. Вальдман вспоминала:

И нас посадили опять в теплушки, и нас отправили в Среднюю Азию. Ну, это был тихий ужас. Между прочим, еще у нас была маленькая девочка, Фира. Вот это ж ей дали имя Фиры, моей тети… Это Иосифа [брат ее матери] дочка, самая младшая. Когда началась война, ей было семь месяцев. И вот она у нас с Астрахани до Средней Азии, она у нас по дороге умерла. В поезде, в теплушке. Так тетя Соня [жена Иосифа, мать Фиры], они сидели на нарах там… И у нее ж нечем было кормить, так мой брат бегал, когда где-то в поле останавливались, он бегал, собирал этот снег свежий, и там у нас буржуйка была, и они растопили вот этот снег, кормили вот эту Фиру… что-то [есть] у нас было… Она [Соня] жевала, ей давала пережеванное… [У нее молока] не было. Ну, там, что она кушала – жевала, ей давала… Да, умерла [от голода]. Там много людей умерло в этом эшелоне, очень много. Там потом целый вагон мертвецов, когда приехали. Ну, там был специальный вагон, и в этот вагон всех мертвых туда. Но когда мы уже подъезжали к этой станции в Средней Азии, и мама говорит моей тете Соне: «Что ты сидишь?» – а она сидит так и держит ребенка, закутанную в одеяло, в пальто. А она сидит и молчит. Ни слова. Потому что она боялась. Что у нее заберут ребенка мертвого. Она уже была мертвая. А мы ничего никто не знал, а она уже держит мертвого ребенка, и никто ничего не знал. Тогда нас посадили, там был трактор, и прицеп такой был. И она сидит, а соседка, что с нами ехала, она и говорит ей: «Что-то Фира молчит, не плачет?» Она говорит: «Наверное, спит». И она взяла, посмотрела – Боже, она же мертвая! И подняла крик, что Фира умерла. Ну, тут же военные подскочили, мертвый – надо убрать в вагон. Так мой брат уже, она ж не могла двинуться с места, так мой брат взял эту Фиру, так с одеялом, с пальто, уже ничего не жалели. Так ее взял, и этот военный повел его в этот вагон, чтоб бросить этого ребенка. И он шел обратно – это был страх смотреть на моего брата. Когда он должен был положить ее в этот вагон, и он пришел. Вот такое у нас было по дороге. Мы похоронили вот эту Фиру, не знаю где[241].

Таких надрывающих душу историй за первый год войны произошло бесчисленное множество. Перевезти и устроить на новом месте миллионы людей, включая детей, инвалидов и стариков, оказалось трудной задачей для чиновников из Наркомздрава, руководителей заводов и представителей местных советов. Люди бежали от немецких оккупантов не только организованными группами, вместе с учреждениями и предприятиями, где они работали, но и в одиночку или с семьями. Государство проводило границу между теми, кто эвакуировался по официальному распоряжению вместе с эшелонами, и теми, кто сам решил бежать. Первой группе, собственно эвакуированным, часто было легче получить продовольственные карточки и жилье – в пункте назначения их ждали. Вторая группа состояла преимущественно из женщин, детей, пожилых и немощных людей, оказавшихся в положении беженцев. Им приходилось строить маршруты, искать пристанище и работу, полагаясь на собственную смекалку и помощь тех, кто встречался им в дороге. Но для обеих групп движение на восток было трудным и нередко прерывалось бомбежками, болезнью или смертью. Приходилось менять маршрут, делать долгие непредвиденные остановки, разлучаться с родственниками. В таких условиях четкие различия между двумя группами стерлись. Долгий путь зависел от непредсказуемых и пугающих поворотов судьбы. Самые везучие ехали в пассажирских вагонах, но подавляющее большинство теснилось в теплушках, в не приспособленных для перевозки людей товарных вагонах и вагонах для скота, на открытых платформах и в полувагонах. Порой рабочие втискивались в один вагон с заводским оборудованием. На опасном пути эшелон ждали остановки, заторы и бесконечные задержки. Иногда товарные вагоны требовалось срочно отправить обратно на фронт, людей высаживали на полдороге, и они ждали прибытия нового эшелона, чтобы продолжить путь.

В Наркомате здравоохранения выражали крайнее беспокойство по поводу риска эпидемий, но в условиях массовых перемещений бороться с несоблюдением санитарно-гигиенических норм, вшами и загрязнением воды оказалось трудно. К 1942 году, когда схлынула первая, самая масштабная волна эвакуации, Наркомздрав утвердил строгие санитарные требования, но среди населения уже свирепствовали две смертоносные эпидемии: сначала детской кори, затем тифа. Многие так и не доехали до пункта назначения; семьям приходилось оставлять умерших родных на неизвестных станциях по пути. Эвакуированные из блокадного Ленинграда уже стояли одной ногой в могиле: истощенные, больные, они часто были не в силах перенести дорогу.

Но и благополучное прибытие не гарантировало изнуренным людям отдыха. Добравшись до городов в восточной части страны, куда их направили, они, голодные, немытые, изможденные, обнаруживали, что должны снова собраться с силами и энергично взяться за дело. Городская администрация распорядилась, чтобы местное население приняло вновь прибывших в свои и без того переполненные комнаты, но жилплощади все равно не хватало на всех, кто искал пристанища. Руководители предприятий начали строить бараки и рыть землянки, чтобы хоть где-нибудь разместить такое огромное количество людей. Живя в тяжелых условиях, новоприбывшие и местное население зачастую обвиняли друг друга[242].

Эвакуированным заводам приходилось размещаться в одних зданиях с местными заводами, поэтому руководители, начальники цехов и рабочие не могли поделить между собой место и спорили о методах производства. Под одной крышей часто соседствовало несколько разных предприятий, что создавало новые вредоносные выбросы и опасные условия. Заводы размещались теперь в новых комбинациях и значительно расширялись. В местах, где никакой инфраструктуры не было, строительные бригады наспех сколачивали себе убежища, прежде чем начинали заново прокладывать линии электропередачи, водопроводы и железные дороги, возводить новые здания и ставить доменные печи. Старые методы производства уступали место новым, более эффективным, обстановка вынуждала заводы к быстрой модернизации. Война оказалась суровым испытанием, заставившим руководство всех ведомств – от органов здравоохранения до городской администрации и промышленных предприятий – решать задачи неслыханных масштабов.