Крепость тёмная и суровая: советский тыл в годы Второй мировой войны

Государственные проверки и рабочий контроль

Руководство страны, понимая, что значительную часть запасов разворовывают, пробовало разные тактики защиты карточной системы. Любимов, нарком торговли, впоследствии писал: «Не все шло гладко, были ошибки, нарушения, извращения, даже прямые преступления, и для борьбы с ними, а главное – для предупреждения их нужен был четкий, бдительный, повседневный контроль»[605]. Наркомторг, профсоюзы, комсомол и партия проводили проверки в столовых, магазинах и на складах, чтобы убедиться, что продукты в полном объеме достигают тех, для кого предназначены[606]. Госторгинспекция при Наркомате торговли контролировала торговые ведомства на местах. Милиция и судебная власть проводили расследования и судили за крупную кражу и хищение запасов, вынося суровые приговоры в виде длительных тюремных сроков. В конце концов ГКО с помощью профсоюзов организовал рабочих для контроля в пунктах распределения продовольствия.

Жалобы рабочих, особенно письменные, подписанные всем коллективом и направленные руководству в Москву, часто становились поводом для проверок, приводивших к улучшению ситуации и наказанию провинившихся чиновников. Например, письмо Ивана Беднова, рабочего челябинского завода боеприпасов, в ЦК послужило толчком к масштабному расследованию. Учитывая ключевую роль рабочих в помощи фронту и ложившуюся на их плечи нагрузку, партийное руководство внимательно относилось к жалобам рабочих. Предположение Беднова о пропасти, разделяющей рабочих и местных партийных деятелей, сразу же вызвало тревогу:

Большевики завода боятся вылезти к рабочим с разъяснением тех или иных недостатков, особенно больным сейчас вопросом – питания и снабжения рабочих, потому что руководители партийцы все замешаны в тех или иных неблаговидных делах самоснабжения или, проще сказать, неприкрытого расхищения продуктов; где это видано в истории большевистской партии, чтобы большевики боялись рабочих, этого не было никогда. Большевики, наоборот, всегда шли в рабочие массы и разъясняли им сущность того или иного вопроса и позор тем большевикам, которые боятся рабочих…

По словам Беднова, отношения между руководством и рабочими в Челябинске достигли крайнего напряжения: «У нас многие большевики руководители боятся даже на улице встретиться с рабочими, т. к. им прямо в лицо кричат „кровосос“, „пьяница“, „толстопузый“, „опился нашей кровью“»[607].

Письмо Беднова перенаправили Б. Л. Ванникову, наркому боеприпасов. Судьба Ванникова, как и многих партийцев его поколения, складывалась непросто. В 1930‐е годы он быстро продвигался по службе по линии промышленных ведомств, в разгар чисток был назначен заместителем наркома обороны и занимал этот пост до начала июня 1941 года, когда его арестовали. По удивительной прихоти судьбы месяц спустя Ванникова освободили и сразу после выхода из тюрьмы назначили заместителем наркома вооружения, поручив ему эвакуацию артиллерийских заводов. В 1942 году он стал наркомом боеприпасов и оставался на этом посту до 1946 года[608]. Ванников, извещенный о письме Беднова, быстро организовал комиссию для проведения проверки на заводе № 62; о результатах проверки она должна была доложить ГКО и ЦК. Ванников признал, что условия сложились исключительно трудные. После эвакуации завод разместили в помещении склада, а рабочих – за много километров от него. Совнарком дважды тщетно приказывал Наркомстрою обеспечить рабочих жильем. Как справедливо заметил Ванников, улучшить условия на заводе № 62 без стройматериалов не представлялось возможным. Комиссия подтвердила выдвинутые Бедновым обвинения в краже продуктов, и начальника ОРСа уволили. Хотя большинство трудностей, возникших на заводе № 62, Ванников приписывал «объективным» факторам, характерным для всей оборонной промышленности Челябинской области, он сделал все возможное, чтобы удостовериться, что завод получает выделенное ему продовольствие в полном объеме, нашел дополнительные талоны на еще 350 обедов в день и предоставил тысячу комплектов постельного белья[609]. Летом же Михаил Шамберг, заведующий Организационно-инструкторским отделом ЦК ВКП(б), в письме Георгию Маленкову подвел итоги проведенной проверки, отметив, что изложенные Бедновым факты подтвердились, а принятые Ванниковым меры способствовали улучшению условий. Начальника ОРСа исключили из партии и отдали под суд за хищение и растрату, его штат сменили. Свой краткий пересказ Шамберг завершил тем, что считает вопрос решенным[610]. Поводом для других проверок служили аналогичные жалобы[611]. Расследования были направлены на то, чтобы проверить поведение местного руководства и чиновников. Но, как заметил Ванников, условия на одном заводе не слишком отличались от условий на другом. Вмешательство высшего руководства могло положить конец беззастенчивому воровству, но не способно было избавить предприятие от повсеместного дефицита.

Наркомат торговли контролировал и подчиненных ему местных чиновников, зачастую руководивших кражами продовольствия. В первые месяцы войны значительная часть работников отрасли ушла на фронт. Ее заменили куда более малочисленным штатом, состоящим из людей без опыта, и контроль над распределением продуктов ослаб[612]. В июне 1942 года государство создало при Наркомате торговли Госторгинспекцию, следившую за тем, чтобы потребители в полном объеме получали продукты по государственным ценам, а служащие, повара и продавцы соблюдали правила гигиены. Каждый инспектор-контролер отвечал за конкретные магазины, ларьки и палатки, а о положении дел докладывал непосредственно директору торготдела[613]. Месяц спустя, в июле 1942 года, в местных торготделах учредили также контрольно-учетные бюро, подсчитывавшие численность каждой категории, которой полагались продовольственные карточки, и следившие за соблюдением норм выдачи продуктов и товаров. К концу войны существовало около 1900 бюро, где работало 12 000 человек[614].

Несмотря на усиленный контроль, остановить кражу продуктов оказалось трудно. ГКО взялся за дело более энергично, 22 января 1943 года издав постановление, распространявшее полномочия Гострогинспекции на все республики, регионы и области и призывавшее местных прокуроров бороться с ворами, растратчиками и криминальными элементами, которые пользуются трудностями военного времени для спекуляции и обмана покупателей. На практике прокуроры продолжали разграничивать воровство и незаконное распределение, назначая тем, кого признали виновным в «разбазаривании», штрафы, а не подвергая их уголовному преследованию[615]. За первые шесть месяцев 1943 года инспекторы в тесном сотрудничестве с милицией и прокуратурой отдали под суд 36 000 человек, в результате признанных виновными в краже, незаконном распределении, спекуляции и обмане покупателей. В большинстве случаях речь шла о крупных преступлениях; лишь 2 % приговоров было вынесено за обвес и обмер – нарушения, обычно приравниваемые к мелкому воровству[616].

Однако партийные руководители не были удовлетворены результатами. Весной 1944 года первый заместитель прокурора СССР Г. Н. Сафонов заявил, что ни Госторгинспекция, ни прокуроры не относятся к продовольственным преступлениям с достаточной суровостью. Госторгинспекция отправляла отчеты в прокуратуру с большим опозданием. В некоторых республиках, например в Татарии и Таджикистане, где хищения и незаконное распределение стали обычным явлением, и вовсе не принималось никаких мер. Сафонов призывал своих подчиненных активнее преследовать нарушителей в судебном порядке[617]. Он также сетовал на неудовлетворительную работу инспекторов, которые, вместо того чтобы отдавать нарушителей под суд, ограничивались увольнениями, маленькими штрафами и выговорами[618]. Тем не менее инспекторы, прокуроры и судьи по-прежнему неохотно возбуждали дела по продовольственным преступлениям, и даже когда чиновников судили, процент признанных виновными оставался невысоким. В июле Иркутский обком партии отметил, что из сорока случаев лишь в пятнадцати дошло до суда, а из них обвинительный приговор был вынесен только в пяти[619]. Инспекторы, прокуроры и судьи понимали, что незаконное распределение – способ накормить голодающих за счет рабочих – отличалось от самоснабжения и воровства. Однако граница часто была размытой, и блюстители закона испытывали затруднения при анализе нюансов.

Госторгинспекция сталкивалась и с другими проблемами. Будучи частью Наркомторга, она контролировала чиновников из собственного ведомства, защищенных многочисленными покровителями. Например, в Якутске осенью 1944 года после проверки, проведенной Госторгинспекцией, в злоупотреблениях обвинили тридцать одного чиновника, подчиняющегося Наркомторгу, но виновными признали только семерых. Суд вылился в яростное сражение. Глава Госторгинспекции возбудил дело против наркома торговли Якутской АССР, Лаврова, и наложил взыскания на инспекторов, изгнав их из служебного помещения и лишив жилья, дров и воды. Обвиняемые чиновники пришли в бешенство и запросили повторного расследования. Начальник Госторгинспекции отказался отступать, настояв, чтобы обком партии создал необходимые условия для работы его комиссии, и, более того, потребовав, чтобы суд пересмотрел дела тех, кого оправдали[620]. Госторгинспекция сеяла повсюду раздоры, поскольку проверки приводили к взаимным обвинениям[621]. Незаконное распределение и воровство так укоренились в основанной на покровительстве системе, что инспекторы почти отчаялись их изжить.

Поскольку Наркомат торговли испытывал трудности с контролем над собственными подчиненными и местными руководителями, вступавшими в сговор, ГКО параллельно организовал систему контроля снизу. Профсоюзам поручили провести среди своих членов выборы, чтобы решить, кто войдет в новые комиссии по рабочему снабжению для контроля над ОРСами. Предполагалось, что эти демократически избранные представители – так называемый общественный контроль – будут работать безвозмездно, как добровольцы: проверять запасы в столовых, магазинах и подсобных хозяйствах, отмерять порции и следить за тем, чтобы никому, формально не прикрепленному к магазину или столовой, не отпускали продукты «по запискам». О подозрениях относительно злоупотреблений общественные контролеры должны были сообщать непосредственно в свой местный профком, обязанный, в свою очередь, в течение трех дней передать дело в прокуратуру. Каждые три месяца контролеры отчитывались перед избравшими их рабочими. Профсоюзы обязаны были следить за весами и мерами, создавать мастерские для ремонта сломанного оборудования и проводить регулярные собрания общественных контролеров на каждом предприятии для обмена информацией. Общественный контроль постепенно набирал силу. По всей стране было выбрано более 600 000 контролеров, причем на крупных заводах работало по несколько сотен контролеров[622]. По мере роста этого движения профсоюзы начали проводить всесоюзные съезды общественных контролеров по всему СССР[623].

Общественные контролеры улучшали систему снабжения, но часто вступали в конфликт с руководителями предприятий. Контролеры, как и другие рабочие, их товарищи, полагали, что руководители, зацикленные на производстве, мало заботятся о людях, обеспечивающих производственный процесс. На многочисленном собрании общественных контролеров Баранова, делегатка от хлопкопрядильной фабрики в Алма-Ате, заявила, что руководство фабрики не считает проблемы, с которыми к нему обращаются работники, достойными внимания. Она особенно подчеркнула необходимость общественного контроля в центрах по уходу за детьми. Баранова возмущалась, что в таких центрах отсутствует какой-либо контроль, а иногда дети и вовсе чуть не умирают от голода. Она предложила непрерывно следить за тем, чтобы в детских садах и яслях соблюдали все предписания. Такие контролеры, как Баранова, прекрасно знали, что происходит в их собственных столовых, так как сами там питались. Они ощущали, когда творог разбавлен водой, в то время как инспектор со стороны, скорее всего, пропустил бы такую деталь[624]. Вместе с тем контролеры часто упускали из виду более сложные схемы. Так, в Киргизии руководство, вместо того чтобы отправлять рабочих за дровами для кухни при столовой в лес, покупало их на рынке с большой наценкой. Платя по несколько тысяч рублей за кубометр дров, руководители скрывали их стоимость – подняли цену на кашу в столовой с тридцати копеек до рубля. Схема, призванная компенсировать отсутствие транспорта, представляла собой форму нелегального распределения. Стоимость дров оплачивали рабочие – вместе со стоимостью каждой порции каши с них взимали «налог» в семьдесят копеек, но общественные контролеры не замечали этой уловки[625]. Но, несмотря на слабые стороны общественного контроля, сам факт, что потенциальные жертвы злоупотреблений контролировали тех, кто чаще всего нарушал закон, делал его эффективным инструментом искоренения воровства и снижения его масштабов.