Крепость тёмная и суровая: советский тыл в годы Второй мировой войны

Мобилизация подростков в ремесленные училища

Стремясь вовлечь в трудовую деятельность как можно больше людей, Комитет распорядился об отправке сотен подростков в ремесленные училища. Местные советы, старавшиеся найти нужное количество, часто записывали тех, кто не подходил по возрасту или состоянию здоровья. Один инспектор отметил, что среди мобилизованных много нетрудоспособных. Из восьмисот подростков, отправленных в июле 1942 года из Калининской, Смоленской, Воронежской и Московской областей за сотни километров на север в ремесленные училища, 70 % оказались младше четырнадцати лет, а четверть страдала серьезными хроническими заболеваниями. Схожие медицинские проблемы обнаружились у подростков, присланных в ремесленные училища, и в других областях. Когда ребят сажали на поезда в родных регионах, никто не проверял, хорошо ли они одеты и обуты, достаточно ли обеспечены провизией. Эшелоны с сотнями подростков сопровождал один взрослый[691]. Часто им не хватало еды на дорогу. Два мальчика-подростка так описывали свое путешествие:

На четвертые сутки нам дали по кусочку хлеба с ладошку и неполное ведро супа на 44 чел. Ехали почти 12 суток, питание у всех кончилось. В вагоне началось воровство, воровали друг у друга продукты, у кого еще остались они. На крупных станциях и в городах наш эшелон уже не стали останавливать, потому что ребята стали грабить базары, так как все были голодные. Даже посмотреть страшно, как вся орава на баб налетала[692].

Неудивительно, что многие бежали домой. Так, из тысячи подростков, мобилизованных в августе 1942 года в Воронеже для отправки за 2250 километров на восток, в Омск, к моменту прибытия поезда в пункт назначения оставалось всего тридцать пять. За время двухнедельной дороги эшелоном руководило три разных человека, но ни один не получил список находившихся в поезде. Власти нередко не могли отследить отсутствующих, поскольку в списках значились только фамилии без адресов[693]. Одна девочка впоследствии вспоминала, как испарялись пассажиры ее эшелона по пути в Казань:

Собрали нас в поселке и отвезли на станцию Торопец. Там мы прожили целую неделю на улице. Потом нас посадили в телятник и повезли. В пути нам ничего не давали, если только что было с собой – сухари, хлеб… В вагоне нас ехало 112 человек, но потом разбежались и осталось только 86 человек. Во всем эшелоне нас было 1000 человек, а в Казань приехало только 700 человек[694].

Н. А. Михайлов, первый секретарь ЦК ВЛКСМ, позднее отметил, что та же история повторялась в большинстве областей[695].

Многие ремесленные училища были совершенно не приспособлены к приезду новых учеников. После нескольких недель пути одна группа в пять утра наконец прибыла в Молотов, промышленный город на востоке страны. Продрогшие и голодные, они несколько часов прождали в поезде. Когда директора школ наконец пришли, они отвели подростков в продуваемые сквозняками бараки с разбитыми окнами, где мальчики и девочки спали вповалку на грязном голом полу. Около пятидесяти приехавших страдали от чесотки, крайне заразного кожного заболевания, но им не оказали медицинской помощи и не изолировали их от остальных. В первый день ребятам выдали форму, но не покормили. В следующие несколько дней им давали немного супа. «Решил я оттуда бежать потому, что очень плохо кормили – вода и вода, бесед с нами никаких не проводили, в общежитии воровство, обмундирования не дают», – рассказывал один мальчик[696]. Михайлов обвинял руководство ГУТР, неоднократно получавшее сообщения о бездушном обращении директоров с детьми, но ничего не предпринимавшее. «Главное управление трудовых резервов, посылая для проведения мобилизации в области своих уполномоченных, не руководит ими, не требует от них ответа за допускаемые недостатки и извращения, – негодовал он. – <…> Начальник эшелона, как это видно из фактов, не считает себя ответственным за побеги в пути, а директора нередко прямо заявляют – мы еще не успели ребят принять, что вы от нас хотите. Мы не считаем себя виновными за то, что они разбежались»[697]. Даже когда подростков уже устроили, ремесленным училищам по-прежнему было нелегко их удержать. Как показала проверка, проведенная в 1942 году в восемнадцати областях и республиках, убежало почти 49 000 подростков[698].

Председатели колхозов, желавшие возвращения ребят, часто закрывали глаза на вновь объявившихся беглецов. Они снова и снова обращались в разные органы с просьбой отменить распоряжение о мобилизации. Председатель колхоза «Пограничник» в Калининской области представил поименный список из двадцати девяти подростков, которых попросил отпустить домой: «Ввиду того, что уборочная кампания настала, но рабочей силы у нас нет. А главное – лен в колхозе хороший, но таскать некому». Другой председатель сетовал, что из колхоза забрали ребят и некому собирать хороший урожай[699]. Накануне войны сельское хозяйство почти не было механизировано, а с ее началом лошади, тракторы и машины понадобились армии и промышленности. Посев и уборка урожая в значительной степени осуществлялись вручную силами женщин и подростков. Председатель одного колхоза просил о мобилизованных ребятах: «Так как наша местность не эвакуировалась, так просим отпустить их в наш колхоз. Так как урожай хороший, а убирать некому… поэтому верните их к нам в колхоз»[700].

На возвращении мобилизованных подростков настаивали и семьи, где их помощь нужна была старикам, инвалидам и матерям с маленькими детьми. Некоторые родственники умоляли власти отпустить ребят из ремесленных училищ, другие писали и телеграфировали детям напрямую. Одна девочка отправила брату телеграмму: «Мать сломала ногу немедленно приезжай». Иногда вербовщики забирали единственного трудоспособного члена семьи. Председатель колхоза обращался по поводу отправленного в училище подростка: «Отец его (Шиланова) на фронте, оставил дома мать с тремя маленькими детишками, в силу чего и просим дирекцию школы фзо, если возможно, вернуть данного гражданина». Сами подростки тоже уговаривали отпустить их. Девочка написала директору, предупредив, что, если ее не отпустят, она убежит: «Убедительно прошу директора школы отпустить меня домой, так как я оставила отца 70-летнего больного раком желудка и сестренку 6 лет, требующих за ними большого ухода и обеспечения их питанием, одеждой и обувью. Если вы, товарищ директор, не отпустите, то я вынуждена буду убежать самовольно, как это делают многие. Я на произвол судьбы больного отца и маленькую сестренку оставить не могу»[701].

Беглецов было много также среди выпускников ремесленных училищ и молодых рабочих, отправленных на работу вдали от дома; во многих отраслях промышленности их доля значительно превышала 50 %[702]. На уральские шахты мобилизовали тысячу молодых рабочих, но почти все они разбежались. Высокая текучесть рабочей силы серьезно затрудняла обучение и производство. Например, за первые девять месяцев 1942 года Кировский танковый завод принял почти 130 000 рабочих, из которых около 9500 человек не остались на заводе[703]. Рабочие, уезжавшие вместе с семьями, обычно жили лучше, чем холостые, что лишний раз свидетельствовало о самоотверженном труде женщин для своей семьи[704]. Так, многие жены квалифицированных рабочих в эвакуации устраивались на работу и поддерживали в доме порядок, пусть даже жила семья в землянке: они прибирали, чинили и стирали белье, заботились о родных. Дополнительный труд, которым женщины занимались без всякой награды и зачастую после долгого рабочего дня, существенно менял жизнь остальных членов семьи и даже влиял на их способность выжить. Молодые рабочие, отправленные на отдаленные предприятия без семьи, сталкивались с огромными трудностями. На «Сельмаше» в Узбекистане и на заводе № 714 в Саратове не успели построить бараки, поэтому молодые рабочие были «вынуждены отдыхать по разным углам завода – там „где не гонят“»[705]. На Кировском танковом заводе, заводах № 200 и № 78 и Магнитогорском металлургическом комбинате рабочие спали на лестницах, в конторских помещениях, в коридорах. В Магнитогорске произошел страшный случай: двое молодых рабочих уснули у доменной печи и сгорели заживо, когда расплавленный металл вылился наружу и их обдало дождем огненных брызг[706].

Летом и осенью 1942 года ВЛКСМ и ВЦСПС начали проводить проверки, выясняя, в каких условиях живут молодые рабочие. Первая инспекция, прибывшая в Челябинск в июне, обнаружила, что из 9500 молодых рабочих, присланных на семнадцать предприятий, 5830 человек бежали. Причины были очевидны. В общежитии треста № 22 отсутствовал потолок. Зимой рабочие спали на заводе, чтобы не замерзнуть насмерть. В общежитии оборонного завода имени Колющенко, оборудованном многоярусными нарами, в комнате теснилось по пятьдесят человек; молодые люди спали вповалку. Женское общежитие Кировского завода представляло собой тесное, скудно обставленное подвальное помещение. Девушки, которым повезло больше, спали на нарах; остальные ночевали на заводе[707]. Один инспектор заметил:

Безобразия, которые имели место в общежитиях Кировского завода, буквально не поддаются описанию. И все потому, что ни директор завода, ни нач. цехов, ни партийные и профсоюзные организации даже не заглядывали до последнего времени в общежития и сами не представляли себе, что в них делается и кто в них живет. Бараки, где живут взрослые рабочие, представляют собой проходной двор, любой посторонний человек, не имеющий отношения к заводу, мог придти в любое время дня и ночи в барак и занять койку[708].

Не лучше обстояло дело и в общежитиях других предприятий: грязь, вши, никакого надзора и контроля. Двери не запирались, в общежития мог проникнуть любой человек с улицы, в них процветали воровство, травля и хулиганство. У многих молодых рабочих не было запасной смены белья или одежды. Один из проверяющих сообщал: «Учащиеся ходят везде в одних и тех же грязных промасленных блузах и куртках, в которых работают на производстве. Плохо поставлено дело с ремонтом одежды, обуви и со стиркой белья». Стирать и чинить одежду было негде, иголки и нитки для личного пользования рабочим не выделяли. Когда рабочие ходили в баню, после мытья они надевали ту же засаленную одежду, которую только что сняли[709].

Из-за постоянного холода, грязи, клопов, скудного питания и физического напряжения подростки часто заболевали, но большинство врачей и медсестер ушло на фронт. На медицинскую помощь выделяли мало средств, малочисленным был и персонал. Некоторые подростки, не привыкшие заботиться о себе самостоятельно, умерли от недостатка внимания и ухода. Один мальчик, учившийся в ленинградском ремесленном училище и вывезенный в Челябинск, три дня пролежал в общежитии, пока врач не диагностировал у него воспаление легких. Через несколько дней мальчика забрали в больницу, где он умер. На Магнитострое, обширной стройплощадке Магнитогорского металлургического комбината, молодого рабочего, у которого нашли вшей, отправили на санпропускник. Вернувшись, он обнаружил, что его койку занял другой рабочий. Он пошел на завод искать, где бы прилечь. Через восемь дней изможденный рабочий, едва стоявший на ногах, доплелся до общежития и лег прямо на голом полу. Два дня спустя он умер[710]. Эти рассказы, передаваемые инспекторами, относятся к числу самых страшных примеров повсеместных лишений военного времени и небрежности руководства. По словам одного инспектора, порой подобная халатность «граничила с издевательством и преступлением». На молодого рабочего, потерявшего глаз, бригадир завел дело за прогул, когда тот был в больнице, и суд постановил вычесть 25 % из зарплаты обвиняемого. Ни бригадир, ни судья, по-видимому, не были осведомлены о смягчающих обстоятельствах. Бригадиру, обеспокоенному текучестью кадров и поглощенному производством, некогда было выяснять причины отсутствия. На одном только Магнитострое более чем тысячу молодых рабочих наказали за неявку, многих – невзирая на независящие от них обстоятельства: болезнь, отсутствие обуви или верхней одежды, трагедию в семье. Инспекция в отчете возлагала ответственность непосредственно на директоров и других руководителей, прося наказать не только «нарушителей трудовой дисциплины», но и «руководителей предприятий, которые показывают бездушное отношение к молодым кадрам»[711].