Крепость тёмная и суровая: советский тыл в годы Второй мировой войны

Подавляющее большинство – более 90 % – заключенных работали в лагерях, колониях и спецпоселениях под непосредственным контролем НКВД. Тех, кого признали трудоспособными, ежедневно выводили на работу на разные промышленные объекты. В докладе, сделанном летом 1944 года, начальник ГУЛАГа В. Г. Наседкин заявил, что с середины 1941 года по середину 1944‐го на подобных объектах было занято в общей сложности 1 517 000 заключенных: более двух третей – на строительстве железных дорог, промышленных предприятий, аэродромов и шоссе; еще треть – на лесозаготовительных работах, в горнодобывающей промышленности и металлургии. Однако речь шла о совокупных показателях, тогда как число занятых в любой отрасли в конкретный момент было значительно меньше[732]. Со временем государство стало использовать труд заключенных ГУЛАГа прежде всего не на стройках, лесозаготовках и шахтах, а непосредственно на оборонном производстве. Например, за первые тридцать шесть месяцев войны усилиями заключенных было изготовлено 15 % всех снарядов[733]. Кроме того, заключенные строили важные для обороны объекты, включая авиационные заводы в Куйбышеве, металлургические предприятия в Нижнем Тагиле, Челябинске и Актюбинске, Норильский никелевый комбинат в Заполярье, Богословский алюминиевый завод в Свердловской области, многочисленные шоссе и железные дороги[734].

Поскольку дефицит рабочей силы усугублялся, потребности фронта росли, а ослабленное состояние заключенных повторяло происходившее с вольнонаемными рабочими, только в более тяжелой форме, лагерная администрация, как и Комитет, вынужденно прибегала к мобилизации все более слабого и нетрудоспособного контингента. Ярким примером этих процессов служит Безымянлаг, располагавшийся в Куйбышеве. По меньшей мере за год до начала войны государство решило построить в Куйбышеве, вдоль восточного берега Волги новую базу для авиационной промышленности. Новые авиационные заводы планировалось возвести к востоку от города, в пригородном районе Безымянка. Работу поручили НКВД, учредившему Безымянлаг, разбитый на несколько отгороженных участков. В период с февраля по апрель 1941 года число заключенных выросло более чем вдвое – до 88 600 человек, а к концу года сократилось до 77 000. С началом войны значительно увеличилось число строительных проектов, порученных Безымянлагу, особенно входящему в него Особстрою – Управлению особого строительства НКВД; к ним относились здания, где должны были разместиться авиационные предприятия, эвакуированные из Москвы и Воронежа, бараки для новоприбывших рабочих, а также строительство или перестройка зданий для размещения эвакуированных из Москвы правительственных органов. Нагрузка на лагерь увеличивалась, а плановые сроки выполнения работ укорачивались. Смена длилась теперь двенадцать часов. Лагерное начальство поощряло рабочих, способных перевыполнять норму, в частности обещая досрочное освобождение, но продовольственные нормы при этом снижались. С ноября 1941 года по январь 1942‐го 6 % заключенных лагеря умерло от болезней или голода, что составило 24 % всех умерших за год. Четверть узников Безымянлага так ослабли, что лагерная медкомиссия признала их полностью или частично непригодными к работе. Требования к производству были столь жесткими, а смертность столь высокой, что заключенные и их непосредственные начальники подделывали цифры в отчетах, чтобы получать дополнительные пайки, вести работу в более приемлемом темпе и выжить. В 1942 году, по мере того как строительство приближалось к завершению, Безымянлаг сжимался, а часть его рабочей силы перевели на другие объекты за пределами Куйбышева[735]. На пике своей деятельности Безымянлаг, одно из крупнейших подразделений ГУЛАГа, во многом способствовал успеху советской авиационной промышленности. Но цена этого успеха была страшной. Безымянлаг стал одним из первых примеров, демонстрирующих ужасающий уровень смертности и заболеваний, который в 1942–1943 годах отличал весь ГУЛАГ. Аналогичным образом развивалась ситуация в Тагиллаге, созданном для развития черной металлургии и оборонной промышленности в Нижнем Тагиле, втором по величине городе Свердловской области[736].

Помимо лагерей и колоний, в число трудовых ресурсов НКВД входили и ссыльные. Представителей депортированных групп считали не подходящими для военной службы, поэтому из них образовали объединение, в народе известное как трудовая армия; более официально они именовались «трудармейцами». Термин «трудармейцы» неоднократно встречается в правительственных постановлениях и документах – в отличие от «трудармии», не получившей широкого распространения, поскольку эта так называемая армия представляла собой не единое целое, а скопление разрозненных бригад, колонн и батальонов[737]. Как рабочая сила трудармейцы занимали промежуточное положение между мобилизованными Комитетом свободными гражданами и узниками ГУЛАГа, работавшими на предприятиях, или, если воспользоваться выражением историка Григория Гончарова, предполагалось, что трудармейцы будут жить как заключенные, а работать как вольные. Как и мобилизованные вольнонаемные рабочие, они получали зарплату, находились на предприятиях вдали от дома и не могли уйти с работы, когда захотят. За ними не числилось никаких преступлений. Но, как и заключенные, они жили в охраняемых казармах или лагерях под надзором НКВД. В отличие от обеих категорий, они принадлежали к социальным или этническим группам, вызывавшим недоверие у государства, и, как предполагалось, должны были находиться под контролем НКВД лишь на время войны. Их зарплаты составляли примерно три четверти того, что получали гражданские рабочие, и они платили те же налоги, что и вольнонаемные, но НКВД вычитал с них деньги за жилье, питание, одежду, постельные принадлежности и социальное страхование, чтобы возместить затраты на содержание их лагерей. Размеры их зарплат определяло лагерное начальство с учетом поведения рабочих. Трудармейцам полагались такие же продовольственные нормы, как и вольнонаемным, но, чтобы получить их, они должны были выполнять больший объем работы. Те, кому не удавалось выполнить план, порой получали всего триста или четыреста граммов хлеба, самое большое – восемьсот калорий. Кроме того, в отличие от предприятий, в такие лагеря не поступали дополнительные продукты с огородов, колхозных рынков или из подсобных хозяйств. Выжившие вспоминали, как люди, доведенные голодом до отчаяния, предлагали поварам и другим работникам столовой обручальные кольца или золотые коронки за одну только лишнюю миску каши. Самым слабым, тем, кто уже не в состоянии был выполнять норму, оставалось лишь копаться в помойных ведрах в поисках рыбьих костей и объедков[738]. На танковый завод № 183 (Уральский танковый завод) в Нижнем Тагиле привезли 12 000 трудармейцев в крайне потрепанной одежде, без обуви и пальто, а поселили их в худших бараках, где не было ни кроватей, ни постельного белья, ни отопления, ни воды. Многие уже болели, а некоторые были истощены. Нескольких человек поймали на воровстве в полях ближайшего совхоза, но ни у милиции, ни у районного прокурора не хватило духу их осудить[739]. Тем не менее условия, в которых жили трудармейцы, не слишком отличались от обстановки, окружавшей многих молодых вольнонаемных, а смертность среди них, несмотря на высокие показатели, все же была значительно ниже, чем среди заключенных. В лагерях, где в 1943 году жили как арестанты, так и трудармейцы, смертность среди заключенных достигала 21,3 %, цифры, близкой к общему уровню смертности в ГУЛАГе, тогда как среди трудармейцев этот показатель был вдвое меньше. Однако за средними показателями стояла существенная разница между лагерями – важную роль в судьбе заключенных играло отношение к ним лагерного начальства[740].

Исаака Сермана, еврейского солдата из Эстонии, после эвакуации в Омск попросили помочь в формировании эстонской дивизии, в конце концов разросшейся до размеров Эстонского корпуса. Тогда он обнаружил, что многие его новобранцы успели побывать в трудармии. Вот как он описывал их состояние, когда они прибыли для прохождения воинской подготовки:

Они воевали южнее Эстонии, уже Эстония была в руках немцев. И вот, перешли к немцам очень большое число солдат и офицеров, особенно офицеров. И после того сняли с фронтов всех эстонцев. А нас оттуда, так как был приказ Сталина, нас тоже сняли. <…> Ребята, например, которые были мобилизованы из Эстонии, и были в рабочих полках [трудовой армии] на севере, когда приехали, они там голодали. Они были больные, и умирали, как мухи. Но они все стали здоровыми людьми в Сибири, когда их вывезли. Так что все же такого голода настоящего не было. Зато голодали наши родители и те, которые были в тылу, у них же ничего не было, кроме 200 г хлеба в день – и все. Я считаю, что очень хорошо на нас действовал сибирский климат, чистый воздух. Климат без влаги, без моря, в сосновом лесу. Из сосновых побегов делали настой и пили, так что цинги и авитаминоза у нас не было. У нас были хорошие, очень хорошие врачи. Было, конечно, очень тяжело, бывали тяжелые дни. Бывали дни мороза, и было очень тяжело вначале с ребятами, довести их до порядка, до дисциплины армейской[741].

В конце концов дивизию послали сражаться на Калининский фронт, где она понесла серьезные потери. Серман получил орден Красной Звезды за участие в Великолукской операции в декабре 1942 года.

По оценкам историков А. А. Германа и А. Н. Курочкина, за годы войны в трудармию зачислили более 315 000 этнических немцев, то есть 30 % тех, кто находился в ссылке[742]. Депортация этнических немцев началась через два месяца после начала войны. 28 августа 1941 года Верховный Совет СССР издал указ, где утверждалось, что среди поволжских немцев притаились десятки тысяч диверсантов и шпионов, поэтому немцы подлежат массовой высылке в сельские районы Сибири, Казахстана и прилегающих регионов. В тот же день еще 96 000 граждан немецкого и финского происхождения выслали из Ленинграда и близлежащих областей. Три дня спустя Политбюро объявило, что этнических немцев мужского пола в возрасте от шестнадцати до шестидесяти лет, живущих в крупных промышленных регионах Украины, будут отправлять в строительные батальоны. Исполнить это постановление помешало стремительное наступление немцев в начале сентября, но 18 600 мужчин все же успели отправить в трудовые лагеря Молотовской и Свердловской областей. Новые распоряжения следовали одно за другим: 6 сентября 30 000 немцев выслали из Московской и Ростовской областей; 8 сентября этнических немцев вывели из рядов действующей армии и отправили в тыл на строительство военных объектов; 11 сентября их и вовсе изгнали из Красной армии и послали в рабочие батальоны под контролем наркоматов угольной и лесной промышленности, черной и цветной металлургии или НКВД. Депортации продолжились в сентябре и октябре[743]. К концу войны в ссылке оказались более миллиона этнических немцев. К ним примыкали и другие народности, высланные позднее; самыми многочисленными из них были чеченцы и крымские татары[744].

В ссылке около половины этнических немцев трудоспособного возраста поначалу направили на сельскохозяйственные работы, но с течением времени все больше мужчин и женщин зачисляли в трудармию. Первым постановлением – от 10 января 1942 года – 120 000 этнических немцев от семнадцати до пятидесяти лет, находившихся в ссылке в Сибири, передавались в рабочие колонны под контролем НКВД для работы на лесозаготовках и стройках или в распоряжении Наркомата путей сообщения для строительства новых железных дорог в Сибири, Казахстане и на Урале. В середине февраля этот приказ распространили на всех трудоспособных советских немцев-мужчин в возрасте от семнадцати до пятидесяти лет. Следующей осенью, 7 октября 1942 года, группу, предназначенную для отправки в рабочие колонны, вновь расширили: теперь в нее входили мужчины в возрасте от пятнадцати до пятидесяти пяти лет и трудоспособные женщины от шестнадцати до сорока пяти. От мобилизации женщин освобождали только в случае беременности и наличия ребенка до трех лет. Тех матерей, чьи дети были старше, обязывали отдать их на попечение членов семьи либо родственников – или же, если родных у женщины не было, в колхоз, где жили этнические немцы. Однако колхозы в Казахстане ликвидировали после мобилизации взрослых жителей. Несчастных детей опять перевезли на новое место, где поселили у других колхозников, уже не немцев, или отдали в детский дом. Мужчин посылали работать на угольные предприятия, женщин – на нефтяные. 14 октября 1942 года этнических венгров, румын, итальянцев и финнов тоже начали отправлять в рабочие колонны. Мобилизации продолжались до окончания войны[745]. Учитывая все более острую нехватку рабочих рук, ни одна группа населения, свободная или несвободная, в родных краях или в ссылке, не была защищена от трудовой мобилизации.