Том 3. Русская поэзия

Параллели и подтексты

1–2. Чуть мерцает призрачная сцена, Хоры слабые теней: «Орфей и Эвридика» Глюка. На русском языке поставлена 15 апреля 1868 года, Мариинский театр. На советской сцене впервые поставлена 1 мая 1919 года, б. Мариинский т-р (дирижер Фительберг, постановка Мейерхольда и Фокина, худ. Головин)[392].

«Орфей» требует сцены, декораций, движения и действия, но всего этого в каком-то минимальном количестве. Погребальная, загробная, полусонная атмосфера застилает и туманит все движения, блаженная дремота теней распространяется на нежные звуки, и чувствуешь себя наполовину живым, наполовину мертвым, скорбно и благородно (Кузмин, «Театр неподвижного действия»); Второе действие, по сдержанной силе <…> и неизъяснимой «елисейской» сладости и гармоничности <…> принадлежит не только к лучшим страницам Глюка, но и вообще к едва ли превзойденным изображениям мрачного и блаженного царства теней. <…> три различных песни Орфея <…> завершающиеся одинаковыми, постепенно стихающими хорами (Кузмин, «„Орфей и Эвридика“ кавалера Глюка»)[393]; И в хоре светлых привидений (Пушкин, «Козлову»); — Эвридика! Эвридика! — Стонут отзвуки теней (Брюсов, «Орфей и Эвридика»).

3. Окна храмины своей: Здание первого придворного театра при царе Алексее Михайловиче называлось «комедийной храминой» (М. Н. Сперанский. История древней русской литературы. Московский период. 3‐е изд. М., 1921. С. 262).

8. И горячий снег хрустит: На грязь, горячую от топота коней, Ложится белая одежда брата-снега (Чурилин); Он хорошо знал и помнил чужие стихи, часто влюблялся в отдельные строчки, легко запоминая прочитанное ему. Например: На грязь, горячую от топота коней… <…> Чье это? (Ахматова, 184; авторство Тихона Чурилина установил Р. Д. Тименчик.)

9–10. Понемногу челядь разбирает Шуб медвежьих вороха: Еще усталые лакеи На шубах у подъезда спят («Евгений Онегин»)[394].

12. Розу кутают в меха: Но напрасно ты кутала в соболь Соловьиное горло свое. Дочь Италии! С русским морозом Трудно ладить полуденным розам (Некрасов, «О погоде»)[395]; Но бури севера не вредны русской розе (Пушкин, «Зима. Что делать мне…»); Когда под соболем, согрета и свежа, Она вам руку жмет, пылая и дрожа (Пушкин, «Осень»).

17. Кучера измаялись от крика: И кучера вокруг огней Бранят господ и бьют в ладони («Евгений Онегин»)[396].

19–20. Ничего, голубка Эвридика, Что у нас холодная зима: ср.: …они испугаются дерзости этого царственного хищника, похитившего у них голубку Эвридику для русских снегов (об Анненском, «О природе слова»). Голубь <Орфей> нежный, вечно верный Друга кличет в тоске безмерной (либретто «Орфея и Эвридики». Пер. В. Коломийцова)[397]; Голосистые южные гости, Хорошо ли у нас по зимам? // Вспомним — Бозио. Чванный Петрополь Не жалел ничего для нее. Но напрасно ты кутала в соболь Соловьиное горло свое (Некрасов, «О погоде»)[398].

(Общий тематический подтекст темы итальянской певицы Бозио, «южной птицы», прилетающей петь на север, — бытовой в стихотворении Некрасова «О погоде», лирико-философский в стихотворении Фета «За горами, песками, морями…»: В холодок вашей северной ночи Прилетаю и петь и любить.)

21–22. Слаще пенья итальянской речи Для меня родной язык: полемический подтекст: Лишь лодка, веслами махая, Плыла по дремлющей реке: И нас пленяли вдалеке Рожок и песня удалая… Но слаще, средь ночных забав, Напев Торкватовых октав («Евгений Онегин»).

23–24. Ибо в нем таинственно лепечет Чужеземных арф родник: Когда студеный ключ играет по оврагу И, погружая мысль в какой-то смутный сон, Лепечет мне таинственную сагу Про мирный край, откуда мчится он (Лермонтов, «Когда волнуется желтеющая нива…»); Они не любят наших стран, И ничего им здесь не надо. А если надо, то родник, Лепечущий темно и странно (Гумилев, «Актеон»); Разлейся в море зорь бесцельных, Протяжный голос свой послав В отчизну скрипок запредельных (Блок, «Голоса скрипок», Арфы и скрипки)[399].

25. Пахнет дымом бедная овчина: И дым отечества нам сладок и приятен (Грибоедов, «Горе от ума»; < Державин < Овидий < Гомер). Ср.: 21–22. Слаще пенья итальянской речи Для меня родной язык.

27. Из блаженного, певучего притина: ср.: Еще дрожит Звезда в притине (Бартель, «Молодой рабочий», пер. Мандельштама, 1924). Из страны блаженной, незнакомой, дальней Слышно пенье петуха (Блок, «Шаги командора»).

28. К нам летит бессмертная весна: В условный час слетает к вам Светла, блаженно-равнодушна, Как подобает божествам (Тютчев, «Весна»); (Весна-Красна на журавлях, лебедях и гусях спускается на землю, окруженная свитой птиц): В урочный час обычной чередою Являюсь я на землю берендеев. Нерадостно и холодно встречает Свою весну угрюмая страна (Островский, «Снегурочка»).

30. «Ты вернешься на зеленые луга»: «Хор блаженных теней» из II акта «Орфея и Эвридики» Глюка[400].

31–32. И живая ласточка упала На горячие снега: И Ласточку свою, предтечу теплых дней, Он видит на снегу замерзшую (Крылов, «Мот и Ласточка»); И прячешься в бездны подземны, Хладея зимою, как лед, Во мраке лежишь бездыханна, — Но только лишь придет весна И роза вздохнет лишь румяна, Встаешь ты от смертного сна; Встанешь, откроешь зеницы И новый луч жизни ты пьешь; Сизы расправя косицы, Ты новое солнце поешь. Душа моя, гостья ты мира: Не ты ли перната сия? (Державин, «Ласточка»); Когда настали холода, она [ласточка] окоченела и упала на землю (Андерсен, «Дюймовочка»; отмечено И. Бродским); А слышу свист полозьев на снегу И ласточки весенней щебетанье (Тютчев, «Впросонках слышу я…»); «Но озябли мы, друг наш угрюмый! Пощади! — нам согреться пора!» «Вот вам случай — взгляните: над Думой Показались два красных шара <…>» <…> в морозы трескучие В Петербурге пожарные случаи Беспрестанны <…> (Некрасов, «О погоде»); ср. описание смерти Анджолины Бозио во время пожара в «Египетской марке»; Из стран чужих, из стран далеких В наш огнь вступивши снеговой (Блок, «Вячеславу Иванову»). Ср. также общую тему огненной страстной муки и смерти на снегу у Блока: И нет моей завидней доли — В снегах забвенья догореть («Не надо»); «На снежном костре»; И под знойным снежным стоном Расцвели черты твои («Вот явилась. Заслонила…»).