Том 3. Русская поэзия

11

Наконец, заключительная часть композиционной схемы — призыв или прославление. Прославление в узком смысле слова у Маяковского редко и тематически ограниченно: это «славься… Красная армия…» в «Десятилетней песне» и «Нашей Красной армии — слава!» в «Лозунгах-рифмах». К ним, может быть, можно добавить «Да здравствуют битвы! Долой прошения!» в финале «9 января», «Миру — мир! Война — войне!» в «Пролетарий… задуши войну» (тоже военная тема), «Война, война, война дворцам!» в первой части «Двух маев» («хижины» упоминались двумя строчками выше). Больше таких «готовых лозунгов» у Маяковского нет. Из лозунгов перефразированных можно отметить «Надо в одно человечество слиться всем, всем, всем!» — по смыслу первомайский («день международной солидарности рабочего класса»), но употребленный Маяковским в «Октябрьской песне»: показатель того, как быстро десемантизируются праздники и лозунги. Может быть, прямолинейная «слава!» избегается Маяковским после того, как еще в 1921 году он кончил «Последнюю страничку гражданской войны» словами «слава, слава, слава!» и начал следующее стихотворение, «О дряни», словами: «Слава, слава, слава героям! Впрочем, им довольно воздали дани…» и т. д. Ассоциации со старорежимным «славься, славься» вряд ли существенны: ведь в такой же мере Маяковский избегает и формулы «да здравствует!».

Самая употребительная форма концовки — призыв в повелительном наклонении: 16 раз, более половины стихотворений. О том, что минимум в четырех случаях эта призывная директива захватывает и срединную часть стихотворения, уже говорилось; в пятом случае («XIV МЮД») восклицания полностью перешли в середину стихотворения и исчезли в конце. Реже всего появляются финальные императивы в стихах о малых революционных праздниках (один раз из шести), чаще всего в стихах о трудовой пятилеточной годовщине, о МЮДе и (в дополнение к лозунгам «слава!») в стихах к военным дням (девять раз из 13). Майские и октябрьские стихи опять ближе не к революционным поминаниям, а к праздникам, обращенным в будущее: пять раз из семи. Подавляющее большинство повелительных наклонений — в обычном 2‐м лице: «готовьтесь!..», «выступай походом!..», «веди!..», «лейся, лава!..» и т. д. Реже — призывательное будущее: «выжжем!..», «раструбим!..», «догоним и перегоним!..». Один раз призыв спрятан в придаточное предложение: «я хочу, чтоб кончилась такая помесь драк…» («Вместо оды»). Один раз повелительное наклонение сдвинуто с главного действия на второстепенное: «Буржуи, дивитесь…» («Американцы удивляются»; главное действие — «догоним и перегоним»).

Четыре раза императивный призыв заменен более спокойным утверждением в будущем времени: в «Разговоре с товарищем Лениным» (вместо конца — в середине: «Мы их всех, конешно, скрутим…»), в двух стихотворениях о Коммуне («…мы будем держаться столетья», «… явится близкая, вторая Парижская коммуна») и в ослабленной форме, в косвенной речи — в «Мае» («мы знали — …настанет — …и выйдут…»). В стихотворении-рассуждении «Октябрь» бóльшая часть концовки тоже выдержана в будущем времени («будет знамя… будут пули… будет бой…»), хотя в последней строфе и прикрыта второстепенным императивом «будоражь». Видно, что все эти стихотворения относятся к революционным поминальным праздникам (здесь к ним примыкают и Май, и Октябрь) — то есть к тем, где основная часть обращена в прошлое: ей и противостоит будущее время концовки. Наконец, полностью отсутствует заключительная часть в стихотворениях «Было — есть» (перечень перемен обрывается, как обрубленный), «Февраль» (с его последовательно-историческим рассказом), «Два мая» и «Корона и кепка» (в которых само повествование относится к будущему времени).

О переходе от основной части к заключительной сигнализирует только эта смена времени на будущее и/или наклонения на повелительное (пять раз; смена прошедшего на настоящее — один раз, в «9 января»; смена императива на «слава!» — два раза); таким же сигналом может быть и переход от 3‐го лица к «мы» (три раза), а один раз даже к «я» («Вместо оды»). Два раза вводятся суммирующие слова («недочеты» в «Первомайском поздравлении», «царские манатки» в «Короне и кепке»). Во «Всесоюзном походе» концовка дополнительно отбита двустишием среди четверостиший. Шесть раз, как сказано, конец опознается по кольцевому повторению начальной строфы. Таким образом, о приближении конца стихотворения читатель предупреждается в трех четвертях наших текстов.

Упомянутые три случая перехода в концовке на «мы» («Пролетарий… задуши войну» и два стихотворения о Коммуне) — конечно, исключения. Обычно поэт говорит от лица «мы» на протяжении всего стихотворения. «Я» появляется в праздничных стихах очень редко. В первый раз — в «Разговоре с товарищем Лениным» («…двое в комнате — я и Ленин») — как кажется, именно поэтому «Разговор…» не воспринимается как стихотворение на случай, к дню памяти Ленина. Во второй раз — в «Вместо оды» («Мне б хотелось вас воспеть… и, не растекаясь одами к восьмому марта, я хочу…»). В третий раз — в «Мае» («Помню старое 1‐е Мая. Крался тайком за последние дома я…» — и далее переход в «мы»): «я» здесь так же откровенно условно, как в описании 25 октября в поэме «Ленин», доставившем столько хлопот биографам. В четвертый раз — в «Двух культурах»: «пошел я в гости (в те года)…» — здесь условность этого «я» обнажается тем, что на третьей же строфе оно теряется и далее описывается сцена с кухаркой, заведомо происходившая без гостей-свидетелей.