Том 3. Русская поэзия

4

Все сказанное относилось только к одной позиции в рифме — интервокальной и женской. О финальной позиции в женской, о мужской рифме, о дактилической сейчас говорить нет времени, да и подсчеты еще не обработаны. Заметим только, что в дактилической рифме у Цветаевой свобода замен гораздо больше, чем в женской: там на каждом шагу такие отдаленные созвучия, как „краснощекая — затопала“, „сыплется — по щиколку“, „фартучку — так-таки“», «грех-таки — ксхе-кху-кху». Здесь Цветаева уже приближается к королю расшатанной рифмы тех лет — к Илье Эренбургу.

Я обещал еще два слова о неравносложной рифме Цветаевой, хотя у Цветаевой ее мало, 1–3 %, тогда как у Маяковского, например, около 11 %. Она образуется прибавлением слога: или в конце созвучия, или внутри него. Цветаева предпочитает прибавление в конце: в «Верстах» на одной странице читаем «обедне — последнего», «Богослова — златоголовые», «колокольни — семихолмие» и лишь с трудом находим прибавление в середине созвучия: «отрок — оторопь», «валкие — расталкиваю». У Маяковского наоборот: в «Облаке в штанах» господствуют прибавления внутри — «бешеный — нежный», «бронзовый — звон свой», «нате — знаете», «ненастье — династия», и лишь с трудом находим «серые — химеры», «в канавах — на ухо». Процент внутренних прибавлений в «Верстах» — около 15 %, в «Облаке» — около 70 %, у Пастернака в «Поверх барьеров», как всегда, промежуточная цифра — около 25 %. Другие поэты того времени тоже предпочитали более легкое концевое прибавление, так что Цветаева в данном случае идет общим путем, а Маяковский — особенным.