Том 3. Русская поэзия

Все это, конечно, не значит, что между одами Ломоносова и Сумарокова нет разницы. Есть прежде всего в объеме, почти вдвое: средняя длина ломоносовской оды 22,5 строфы, сумароковской — 12,5 строф[127]. Есть в тематике: у Сумарокова появляются, хоть и не сразу и не помногу, разделы программного содержания, в одах к Екатерине — политического (о просвещении, о приглашении колонистов), в одах к Павлу — морального; у Ломоносова их нет (только славословия насаждению наук — потому что его оды подносились от Академии наук). Есть разница в композиции: у Ломоносова зачины, концовки, кульминации (в виде картин и вещаний) гораздо более единообразны, у Сумарокова их схематика расшатывается[128], их границы размываются[129]. Есть разница и в стиле: у Сумарокова действительно язык прозрачнее почти вдвое — тропы, т. е. слова в несобственном значении, у Ломоносова возникают в 90 % строк, а у Сумарокова в 50 %[130]. Однако по совокупности всего сказанного вряд ли можно вслед за Гуковским говорить, что это небо и земля и тем более что Ломоносов — это язык «верхушечной придворной культуры», а Сумароков — язык «общедворянской просветительской культуры». Спрашивается, как же осмыслить возникновение этой разницы?

Я позволю себе высказать только несколько предположений. Первое: от внешнего бытования. Ломоносов сочиняет свои оды не от себя, а от всеподданнейшей Академии наук — только с 1750 года на них появляется имя «всеподданнейший раб Михайло Ломоносов». Стало быть, он крепче связан нормами обычая и традиции. Сумароков же с самого начала выступает только от себя, он свободнее. Второе: оды от Академии (и последующие подражания им) воспринимаются как часть придворного праздника, вне литературного контекста, они теснее связаны (например) со стихами для иллюминации, чем с другими одами, и только начиная с ломоносовского однотомника 1751 года выстраиваются в самостоятельный литературный ряд. Сумароковские же оды с самого начала принадлежат литературе и говорят от ее лица. Третье: оды Ломоносова почти без исключений принадлежат придворному календарному циклу, на день рождения, на день восшествия, на день тезоименитства, это само задает им единообразие содержания, а через него и единообразие формы. Сумароков же с самого начала пользуется случаями выйти из этого круга, писать не на даты, а на события, сперва на прусскую войну, потом на турецкую войну, а это вводит в оду новый материал и заставляет экспериментировать со способами такого ввода. У сумароковских учеников оды на события уже решительно вытесняют календарные оды. Четвертое: сумароковские оды, сразу вписываясь в литературный ряд, начинают взаимодействовать не только с действительностью, а и со смежными членами литературного ряда, прежде всего — с духовными (точнее, медитативными) одами: через это в торжественную оду проникает назидательное содержание, т. е. политическая и моралистическая программа. Конечно, нужно помнить, что духовные оды тоже были разные и у Ломоносова держались на пафосе, а у Сумарокова на вразумлении, но это уж нужно прослеживать параллельно. Пятое: ощущая за собой этот литературный контекст, уже сложившуюся литературную традицию, сумароковская ода может позволить себе сократиться до знака, до отсылки к этой традиции: поэтому его оды укорачиваются, становятся как бы конспективными, а потом, при переработке для сборника «Оды торжественные» 1774 года, превращаются вообще в антологию малосвязных избранных строф, предназначенных служить стилистическими образцами целого жанра. Как в масштабах всего своего творчества Сумароков старается дать для продолжателей образцы всех жанров классической литературы, так в масштабах своего одического творчества — дать для подражателей образцы одического стиля.

Повторяем, это лишь предположения. Чтобы их проверить, нужно рассмотреть ломоносовские и сумароковские оды в исторической перспективе: во-первых, на фоне прошлого — европейской одической традиции XVII–XVIII веков и, в частности, очень важно, на фоне немецких од петербургских академиков; во-вторых, на фоне одновременного — других жанров творчества Ломоносова и Сумарокова; и, в-третьих, на фоне будущего — как эти признаки одического жанра развивались в поколении учеников Сумарокова и у Василия Петрова. Можно думать, что и здесь удастся уточнить некоторые положения Гуковского; а если и не удастся, то мы хотя бы получим много новых полезных наблюдений.