Происхождение тебя. Как детство определяет всю дальнейшую жизнь

Второй этап: зависимость психопатологии от виктимизации

Когда мы определились с независимыми и зависимыми переменными, наступил следующий этап подготовки к нашему эпигенетическому приключению, который заключался в том, чтобы определить, можно ли, как мы предполагали, по степени виктимизации в подростковом возрасте предсказать, разовьется ли у человека психопатология в молодости. Поначалу анализ показывал зависимость «доза – реакция» между поливиктимизацией подростков и каждым из четырех показателей психопатологии, описанных в предыдущем абзаце. Таким образом, чем большему количеству видов виктимизации подвергался подросток, тем больше у него наблюдалось проявлений расстройств внешнего спектра, внутреннего спектра и мышления (Диаграмма 16.1) и, следовательно, тем выше был показатель p (Диаграмма 16.2). Не менее примечательно то, что мы также обнаружили зависимость «доза – отклик» между каждым отдельным видом виктимизации, которому подвергались участники, и четырьмя зависимыми переменными. Однако важно отметить: на показатель р сильнее всего влияли такие виды виктимизации, как жестокое обращение со стороны родителей, пренебрежение и сексуальное насилие. Тем не менее, когда мы вновь свели все виды виктимизации вместе, оказалось, что каждый из них независимо влияет на показатель p. Другими словами, каждый из видов виктимизации оказывал свое отдельное влияние на показатель p. Это, конечно, объясняло, почему показатель p был тем выше, чем большему количеству видов виктимизации подвергался участник.

Любой, кто прочитал хотя бы несколько предыдущих глав книги, знает, что будет дальше. Конечно же, на этом наше приключение не закончилось. Мы, как и обычно, подвергли полученные свидетельства сомнению и проверили, можно ли объяснить полученную связь одним или даже всеми четырьмя обстоятельствами, способными оказывать на нее пусть и непрямое, но влияние. Во-первых, что, если выявленная зависимость, на которой будут строиться грядущие этапы исследования, на самом деле ложная и возникла из-за предвзятости респондентов? В конце концов, как об опыте виктимизации, так и о психопатологических проявлениях нам рассказывал один и тот же человек – участник подросткового возраста. Что, если, например, какая-нибудь восемнадцатилетняя девушка под влиянием психологических трудностей исказила и преувеличила свой опыт виктимизации? В таком случае связь между виктимизацией и психопатологией в действительности слабее, чем та, которую обнаружили мы. Напомним, что в пятой главе (посвященной преемственности в воспитании) мы рассматривали недостатки ретроспективных исследований и преимущества проспективных. Тогда мы пришли к выводу, что полагаться на воспоминания участников – сомнительная затея. Кроме того, общие преимущества проспективных исследований, посвященных человеческому развитию, в сравнении с ретроспективными мы рассматривали еще в самой первой главе.

ДИАГРАММА 16.1. Зависимость среднего уровня различных психопатологических проявлений в молодости от степени поливиктимизации. По Дж. Шеферу, Т. Моффитт, Л. Арсено, А. Денизу, Х. Фишер, Р. Хаутс, М. Шеридан, Дж. Вертц и А. Каспи (2018 г.). Adolescent victimization and early-adult psychopathology: Approaching causal inference using a longitudinal twin study to rule out alternative non-causal explanations. Clinical Psychological Science, Vol. 6(3) 352–371, figure 1. CC-BY.

ДИАГРАММА 16.2. Зависимость среднего уровня проявления психопатологии (р) в молодости от степени поливиктимизации. Дж. Шефер, Т. Моффитт, Л. Арсено, А. Дениз, Х. Фишер, Р. Хаутс, М. Шеридан, Дж. Вертц и А. Каспи (2018 г.). Adolescent victimization and early-adult psychopathology: Approaching causal inference using a longitudinal twin study to rule out alternative non-causal explanations. Clinical Psychological Science Vol. 6(3) 352–371, figure 2a. CC-BY.

К счастью, когда мы спрашивали участников исследования E-Risk о том, подвергались ли они виктимизации, то сравнивали их показания с показаниями второго близнеца и родителей, которых опрашивали отдельно. Таким образом, мы могли проверить, сохранится ли зависимость между поливиктимизацией и психопатологией, если обратиться к свидетельствам не самих участников, а осведомителей. Когда мы оценили показатель p для каждого близнеца уже на основе свидетельств осведомителей, то вновь обнаружили связь: чем выше была степень поливиктимизации (на этот раз согласно словам второго близнеца или родителя), которой подвергался участник, тем больше проявлений психопатологии у него наблюдалось (уже по его собственным словам). Судя по всему, дело было не в предвзятости. Она никак не сказывалась на выявленной нами зависимости.

Во-вторых, стоило принять во внимание, что виктимизация могла быть следствием психических проблем, которые наблюдались у участника еще в детстве, а не причиной психопатологии в молодости. Таким образом, мы задали себе следующий вопрос: что, если мы столкнулись с обратной причинностью и это психологические трудности привели участников к виктимизации, а не наоборот? Чтобы ответить на этот вопрос, мы отправились в кладовую данных и подняли сведения о состоянии психики участников в возрасте двенадцати лет; о том, сталкивались ли они в пятилетнем возрасте (согласно показаниям родителей и учителей) с эмоциональными и поведенческими проблемами, а также о том, наблюдались ли психопатологические проявления у родственников участников. Поскольку от всех перечисленных обстоятельств могло зависеть, разовьется ли у участника к восемнадцати годам психопатология (то есть показатель p), мы вполне могли иметь дело с обратной причинностью.

Тем не менее, когда мы сделали поправку на каждое отдельное обстоятельство – и на все одновременно, – зависимость между показателем p и поливиктимизацией сохранилась. Другими словами, виктимизация все равно приводила участника к психопатологии, пусть даже и наблюдалась зависимость между состоянием психики участника в детстве и вероятностью того, что его подвергнут виктимизации, в юности. По правде говоря, у нас получился замкнутый круг: чем больше психических проблем участник испытывал в детстве или чем выше была вероятность развития у него (вслед за родственниками) психопатологии, тем выше была вероятность, что в подростковом возрасте его подвергнут поливиктимизации, а от этого, в свою очередь, зависела склонность участника к психопатологии в молодости, то есть количество проявлений проблем с психикой.

В-третьих, нам следовало ответить на вопрос, поразительно важный для нас как для исследователей в области человеческого развития: что, если виктимизация в подростковом возрасте, которая вызывает психологические проблемы в молодости, на самом деле вызвана виктимизацией в детстве? Существует ли в детстве тот самый «важный» возраст, когда виктимизация сказывается на жизни человека настолько сильно, что повышает вероятность его виктимизации в юности, а это, в свою очередь, повышает вероятность развития психопатологии в молодости? Чтобы ответить на этот вопрос, мы вернулись в кладовую данных исследования E-Risk и обратились к сведениям о том, был ли тот или иной участник свидетелем насильственных отношений между матерью и ее партнером, подвергался ли травле, жестоким телесным наказаниям, сексуальному, эмоциональному насилию и пренебрежению и/или физическому пренебрежению. Данные об этом мы собирали тогда, когда участникам было пять, семь, десять и двенадцать лет. К счастью, почти три четверти участников исследования E-Risk в детстве не подвергались серьезной виктимизации, однако 20 % подвергались ей единожды, почти 4 % – дважды, и чуть менее 4 % – три раза и более.

Оценив степень виктимизации, которой участники подвергались в детстве, мы сделали на них поправку и посмотрели, сохранится ли зависимость между виктимизацией в юности и психопатологией в молодости.

Оказалось, что даже с учетом детского опыта виктимизации связь между виктимизацией в юности и психопатологией в молодости сохраняется.

Однако мы также обнаружили, что виктимизация в детстве и подростковом возрасте независимо и по-своему влияли на показатель p, то есть на уровень проявления психопатологии в молодости. По правде говоря, выяснилось, что развитие психопатологии к восемнадцати годам вернее всего предсказывать по виктимизации как в детстве, так и подростковом возрасте, а не по виктимизации в каком-то одном возрасте.

В некотором отношении проверка четвертого объяснения далась нам тяжелее всего, однако в то же время она как нельзя лучше вписывалась в исследование E-Risk. Все потому, что мы включили в выборку как однояйцевых близнецов, у которых гены совпадают на 100 %, так и разнояйцевых близнецов, у гены совпадают только на 50 %. Как мы не раз говорили, гены способны определять как влияние внешней среды (например, когда человек выбирает себе некоторую ипостась или собственным поведением склоняет окружающих к определенному отклику – мы обсуждали это во 2-й главе, посвященной темпераменту), так и фенотипические признаки, которые мы на страницах этой книги зачастую рассматриваем как исходы (например, антисоциальное поведение и склонность к азартным играм). Тогда получается, что связь между неким внешним обстоятельством (например, поливиктимизацией) и неким исходом (например, психопатологией в молодости) может быть отнюдь не прямой. Что, если на оба обстоятельства влияют некие гены? Что, если существуют гены, от которых зависит и вероятность того, что человека подвергнут виктимизации, и его склонность к психическим расстройствам? Тогда то, что кажется влиянием внешней среды, на самом деле является влиянием наследственности, а потому обнаруженная связь между виктимизацией и психопатологией в действительности непрямая.

Вероятность того, что дело в генетике, была довольно высока: мы обнаружили некоторые свидетельства, которые заставили нас всерьез задуматься о подобной возможности. У однояйцевых близнецов чаще, чем у разнояйцевых, наблюдались похожие показатели p и уровень виктимизации. Благодаря этим данным можно заявить, что наша оценка как степени виктимизации, так и уровня проявлений психопатологии зависела, хотя бы отчасти, от генотипа участников, пусть даже по генетике поведения (см. 12-ю главу) мы и не могли сказать наверняка, какие гены приводят к тому, что показатели у однояйцевых близнецов ближе друг к другу в два раза, чем у разнояйцевых. Однако определяющий вопрос был следующим: возможно ли объяснить наследственностью обнаруженную нами связь между уровнем поливиктимизации и степенью психиатрических расстройств? Оказалось, что нельзя.

Чтобы было предельно ясно, как именно мы пришли к этому выводу, проще всего рассказать, что мы обнаружили, когда решили сделать поправку на разную степень генетического сходства у однояйцевых и разнояйцевых близнецов. Оказалось, что если один близнец подвергался виктимизации больше, чем другой, у него наблюдалось больше проявлений психических расстройств. Связь сохранялась даже в подвыборке, состоявшей только из однояйцевых близнецов. Раз даже у однояйцевых близнецов, у которых гены совпадают на сто процентов, различия в психическом состоянии соотносились с уровнем виктимизации, которой их подвергали, то изначально выявленную связь нельзя было объяснить генетикой. В итоге мы поняли, что связь между виктимизацией и психопатологией нельзя полностью списать ни на влияние семьи (она у близнецов, что однояйцевых, что разнояйцевых, одна), например на то, воспитывают их двое родителей или один, или на то, насколько беспорядочна жизнь в семье, – ни на наследственность. Если вкратце, то единственным, что различало близнецов, была степень виктимизации, а потому она наверняка была связана с психическим состоянием участника напрямую.