Петр I. Материалы для биографии. Том 1, 1672–1697

II. От Москвы до шведского рубежа

2 марта двинулся в путь передовой отряд посольства «с соболиною казною и с золотыми, и с салдаты, и со всем посолским нарядом и платьем и иными всякими припасы»[690]. Этот отряд должен был ожидать посольство во Пскове. К 5 марта были изготовлены заказанные Петром еще в декабре одновременно с первым указом о посольстве две печати. «По указу великого государя сделаны в Посолском приказе две печати серебряные, одна государственная большая, а другая поменши той. И марта в 5 день нынешнего 205 (1697) г. боярин Лев Кирилович Нарышкин, смотря у себя на дворе тех новосделанных дву великого государя серебряных печатей… которые сделаны для нынешней посолской посылки во окрестные государства с великими и полномочными послы… осмотря тех печатей приказал их отвезть в поход к великому государю… в село Преображенское думному дьяку Емельяну Игнатьевичу Украинцову. И думной дьяк Емельян Игнатьевич к великому государю в село Преображенское те печати отвез того ж числа, и те печати изволил великий государь принять у него, думного дьяка, в своих, великого государя, хоромех сам, и указал великий государь ту отдачу тем печатем впредь для ведома записать в Посолском приказе в книгу»[691].

5 марта вечером Петр сдержал, наконец, обещание, данное Гордону: приехал к нему и оставался до полуночи. 9 марта давал перед оъездом прощальный пир Лефорт. «Я принял участие на празднестве у генерала Лефорта, — пишет Гордон, — после которого все поехали в Никольское, в 15 верстах от Москвы, где я провел ночь с другими. 10 марта, — продолжает он, — его величество там же после раннего обеда простился со всем обществом, состоявшим по большей части из бояр (сенаторов) и именитых иностранцев. Затем мы простились с послом и другими»[692]. Итак, Петр вместе с посольством покинул Москву 9 марта. «С Москвы марта с 9 числа, — как читаем в бомбардирском „Юрнале“, возобновившем с этого дня свои записи, — генерал Лефорт, собрався со всем обозом, поехали в путь и ночевали в селе Никольском. День был красен, а ночь была с небольшим ветром»[693]. Проведя в Никольском ночь в веселой компании и утром 10 марта распростившись с провожавшими его московскими друзьями, царь двинулся вместе с послами в заграничное путешествие. Текущее управление государством должны были продолжать бояре-министры. В частности, управление Москвой было поручено — «Москва была приказана» — князю Ф. Ю. Ромодановскому. Но царь официально считался присутствующим в Москве: все бумаги должны были поступать на его имя и исходить от его имени, и само посольство присылало свои донесения на имя государя в Москву. Отъезд его был покрыт строгой тайной; о нем было запрещено сообщать за границу. Приняты были суровые меры на почте: письма, адресованные за границу, доносит цесарю Плейер, вскрываются и уничтожаются, если в них сообщается что-либо, касающееся государства. Купцам, которые ранее ради их торговали пользовались большей свободой в сношениях с заграницей, запрещено вкладывать в свои письма письма других лиц, и купеческая переписка также вскрывается и задерживается. Сам Плейер в своем донесении от 28 марта 1697 г. уведомлял цесаря о выезде Петра, прибегая к шифру[694]. Какая была цель такой тайны? Следует признать справедливыми соображения проф. Шмурло, что инициатива этих мер принадлежала не самому Петру, а окружавшим его правительственным лицам и что тайна обусловливалась и необычайностью самого путешествия царя за границу, и несочувствием к этой поездке в некоторых кругах общества, и тем обстоятельством, что война с турками была еще не закончена и что поэтому «спокойнее было бы видеть государя у себя дома или перед вражеской армией, чем в роли туриста по Западной Европе». Петр же, не будучи инициатором мер своего правительства для охранения тайны, ничего, однако, против них не имел и, не соблюдая тайны до конца, выехал инкогнито и пользовался именем Петра Михайлова только ради удобства, но за границей, когда было надо, постоянно выступал, делал и принимал визиты в качестве московского государя[695].

Обратимся теперь к его путешествию. Выехав с послами утром 10 марта после раннего обеда из села Никольского, царь к полудню прибыл в село Чашниково, вотчину Л. К. Нарышкина, находящееся в 40 верстах от Москвы, где стоял до вечера. Послы остались там ночевать, а Петр, опережая посольство, отправился вечером далее и ехал в течение всей ночи. По «Юрналу» можно проследить, что и на этот раз он применял свой обычный прием в путешествии: днем делать продолжительные остановки и затем, выезжая с вечера, всю ночь проводить в дороге. Очевидно, Петр обладал отличной способностью спать в санях, в которых совершал путешествие. Путь лежал через Тверь на Новгород и Псков к границам шведской Лифляндии, и перед царем, в предыдущие годы познакомившимся с северными пределами своего государства — с Поморским краем во время поездок на Белое море, а затем во время Азовских походов с южными — с Поволжьем и донскими степями, — открывался теперь новый край: Тверская, Новгородская и Псковская области. При продолжительных остановках, которые делались, так как на этот раз путешествие совершалось с большой медленностью, Петр имел возможность присмотреться к особенностям этого северо-западного края своих владений. До Новгорода он с бомбардирами ехал впереди посольства. 11 марта утром прибыл в село Архангельское, где обедал, переправился через Волгу при селе Городецком и ночевать приехал в город Тверь[696]. День 12 марта проведен был в Твери; в дальнейший путь Петр двинулся с вечера. Совершая переезды по ночам, день 13 марта он провел в Торжке, а 14-го — в Вышнем Волочке. Выехав вечером 14 марта из Вышнего Волочка, он ночью миновал села Коломну, Хатилово, далее деревню Березовую и Коженкино, переправляясь через реки Березай — приток Мсты — и Ядровку. 15 марта приехали обедать в село Едрово. Отобедав, двинулись дальше, миновали деревни Дабилово и к вечеру достигли Зимнегорского яма (села Зимогорья), где и ночевали. 16 марта из Зимогорья тронулись после обеда, миновали село Валдай. «Подле того Валдая, — отмечает „Юрнал“, — озеро, словет Валдай же; на том Валдае на острову стоит в правой стороне монастырь Иверской Богородицы». Проехали далее деревни Миронеги, Яжелбицы, Рахино, к вечеру прибыли на Крестецкий ям, «переменили подводы», пустились ночью в дальнейший путь через деревню Вины, село Зайцево, деревни Подлитовье, Красные Станки, Кривое Колено, Бронницкий ям и Руску[697]. Перемена подвод, отмечаемая «Юрналом» на Крестецком яме, происходила во время этого путешествия Петра, видимо, не часто: приходилось ехать на тех же лошадях, чем и объясняются продолжительные остановки для отдыха и корма лошадей. Поэтому и путешествие на этот раз совершалось так необычно медленно. Новгорода Петр достиг только 17 марта утром, проведя в дороге от Москвы целую неделю.

В Новгороде была остановка на три дня: 17, 18 и 19 марта. К сожалению, совершенно ничего не известно о пребывании Петра там в эту поездку; о том, как и кем он был встречен и как проводил время. Остановкой он пользовался, чтобы написать московским друзьям: Кревету, Гордону, Л. К. Нарышкину, Г. И. Головкину, А. М. Головину, А. С. Шеину и Виниусу; но из всей этой переписки сохранились только доклад Кревета с положенными на нем собственноручными резолюциями Петра, помеченными: «Iзъ Новагорода, маръта въ 17». Прочие письма его не сохранились, и о них известно лишь только по ответам их адресатов. Доклад Кревета заключал в себе три пункта относительно находившегося под его управлением лесопильного завода-мельницы в Преображенском и разного рода наемных мастеров-иноземцев: когда все бревна будут напилены, говорится в первом пункте, покупать ли новые и что делать с досками, которые будут из них напилены, продавать ли их или лежать им до указа? Если бревен больше не покупать, то держать ли при заводе иноземца-мастера терщика (пильщика) или его отпустить? Этому иноземцу в год идет по 150 рублей, и если бревен вновь не купить, то он останется без дела. «Доски тереть, — отвечает на эти вопросы Петр, — а iноземца, будетъ новоя мелница поспѣетъ, вѣлеть там быть, чтобъ не гулял; а естли i безъ нево умѣютъ, отпустить». Второй пункт касается предложения двух иноземцев-ткачей парусного полотна, которые хотели бы наняться на службу: «о том, — спрашивается в докладе, — как ваше благоволение будет: наймать или нет?» «Ткачей нанять, — отвечает Петр, — а деньги пополам с кумпаней, которые не послали для полотна за моря». Наконец, в третьем пункте Кревет спрашивал относительно иноземца-кузнеца, который делал плотничьи инструменты: немецкие топоры, тесла и долота — и которому в апреле доходит третий год найма, нанимать ли его на следующий год или отпустить его домой за море? «Кузнеца держать для того, — гласит резолюция царя, — чтобъ онъ на въсехъ Немецъкихъ плотникоѳъ дѣлалъ на Воронеже снасти; а пълатить ему такъже с кумпаней. Да ему жъ выучить к нашему возвьрату одного iли дву человекъ, i то спросимъ на васъ. Piter». Из этого документа видно прежде всего, что, уезжая за границу, Петр не освобождал себя от руководства теми делами, которые его особенно занимали.

Затем резолюции обрисовывают нам Петра как рачительного и расчетливого хозяина, бережливо относящегося к интересам казны: наемного мастера-терщика устроить на новый завод, чтобы он напрасно не гулял; деньги парусным ткачам платить из казны пополам с теми кумпанствами, для которых паруса должны будут понадобиться, но которые не послали покупать их за границей; иноземца-кузнеца на Воронеже также держать на средства кумпанств с тем еще, чтобы он непременно выучил своему мастерству до возвращения царя одного или двух русских. Резолюции Петра прекрасно раскрывают также перед нами суть отношения его к иноземцам. Иноземец нужен, чтобы выучить русского человека мастерству, которым тот не владеет, а раз эта цель достигнута и русский человек выучен — «если и без него (иноземца) умеют», — он более не нужен, и его можно отпустить[698].

Письма к Виниусу, начиная с отъезда за границу, имеют одну отличительную особенность: они пишутся тайнописью, особыми чернилами, при употреблении которых написанное становится видным и возможным для прочтения только тогда, если строки письма помазать специально для него приготовленным составом. Об этой тайной переписке Петр условливается с Виниусом в собственноручном письме, отправленном, по-видимому, еще с дороги в ответ на записку Виниуса с советом, как пользоваться открывающей тайнопись жидкостью. «Пишешъ в сей цыдуле, — говорит в этом письме Петр, — чтопъ во ону материю прибавить укъсусу ренъскова; а я еше i рецепта оной не iмѣю. Пришъли черезъ почъту, не мешкоѳъ. А в писмахъ тѣхъ тайныхъ буду я писать на верху iли внизу черниломи, гдѣ пристойно будетъ, для признаки, такия слова: (пожалуй, покъланись господину моему генералу i побей челомъ, чтобъ пожаловалъ, не покинулъ дамишъка), чтоб не познали. Да [о]тпиши, отъ ково это i i[зъ] которого города, чтобъ намъ тамъ, естли будемъ, в семъ опастися»[699]. И это письмо, кроме слов, заключенных Петром в скобки, написано тайными чернилами. Под генералом, которого Петр просит не покинуть домишка, может подразумеваться А. М. Головин. С дороги также написано было к Виниусу и следующее письмо, в котором Петр сообщает, что из полученных от Виниуса трех записочек (цыдул), написанных тайными чернилами, две малые он потерял, не помазав еще их проявляющим составом, а в третьей записке нашел рецепт этого состава: «Присъланы были отъ тебя [съ] симъ писмомъ три цыдулы, i iс тѣ[хъ] двѣ малаи потерялъ, еще не помаза[T]ъ. Буде надабъныя были, отпиши апять; а естъли нетъ, не пиши. А въ третей написана вотка помазалная. А что я писалъ к тебѣ оп сихъ расписяхъ, i тѣ росписи я нашелъ после у Алексашъки. Побей челомъ генералу, чтобъ не покинулъ дамишъка». Что такое за росписи, о которых идет здесь речь, без письма Виниуса, на которое это письмо Петра служит ответом, неясно. Алексашка — Александр Меншиков, бомбардир, отправившийся за границу в том десятке, над которым десятником был Петр. Это первое письменное упоминание о нем, свидетельствующее о его близости к царю. Последние слова «Побей челом» и т. д. — условный знак, что дальше следовала тайнопись. Но конец этого письма утрачен[700].