Петр I. Материалы для биографии. Том 1, 1672–1697

Думный дворянин и бывший верхотурский воевода был женат на дочери боярина Я. С. Пушкина и этим брачным союзом был связан с русскими боярскими домами и настолько сумел стать близким с их хозяевами, что мог себе позволить там интимные и весьма рискованные беседы. Мы видим его в доме окольничего А. П. Соковнина, который и выступает на процессе как сообщник Цыклера. А. П. Соковнин — брат известных упорных раскольниц Федоры Морозовой и княгини Авдотьи Урусовой, приятельниц протопопа Аввакума, в свое время причинивших столько досады и огорчения царю Алексею Михайловичу. В доме Соковниных, из которого вышли такие стойкие защитницы старой веры, твердо держались предания старины. Вспоминая в своих записках об участии Алексея Прокофьевича в заговоре, граф А. А. Матвеев называл его «потаенным великой капитонской ереси раскольником». А со времени трагедии с боярынями в этом доме, конечно, гнездилось оппозиционное отношение к новшествам. Эта оппозиция теперь, при виде стольких и столь решительных отступлений от обычаев старины, должна была принять еще более резкий характер. Могло быть, что неприязнь к новым порядкам и явлениям, надо полагать плохо скрываемая, вызвала остановку в служебной карьере: окольничему А. П. Соковнину не давали боярства, и это его раздражало. «Причина оного Соковнина к той злобе самая внутренняя и неукротимая, — пишет тот же граф А. А. Матвеев, — в нем была та, что он, Соковнин, до боярства не допущен»[674]. Легко себе представить, как в преданной старине, благочестивой семье Соковниных взглянули на назначение двух детей Алексея Прокофьевича, стольников Василия и Федора, в числе других стольников к отправке за границу для навигацкой науки. «Посылают нас за море учиться неведомо чему», — сорвал в таких резких словах свое раздражение старший сын стольник Василий. При таких обидах, при таком настроении у Соковнина для разговора с Цыклером существовала общая почва; они могли понимать друг друга. И Соковнину приходили в голову те же мысли, что и Цыклеру, те же замыслы и те же средства. «Каково стрельцам? — говорил Алексей Прокофьевич Цыклеру при одном из его посещений, выражая досаду на бездеятельность стрельцов. — Где они… дети передевались? знать, спят! где они пропали? Можно им государя убить, потому что ездит он один, и на пожаре бывает малолюдством, и около Посольского двора ездит одиночеством! Что они спят, по се число ничего не учинят!» На замечание Цыклера, что стрельцы, должно быть, опасаются потешных, Соковнин возразил, что, должно быть, они, жалея царевича, не поднимают руки на царя: «Чаю в стрельцах рассуждение о царевиче, для того они того учинить и не хотят». После этого разговора Соковнин при других свиданиях с Цыклером у себя в доме говорил опять об убийстве государя и о стрельцах: «Ведь они даром погибают, и впредь им погибнуть же». Соковнин выражал в беседах с Цыклером огорчение по поводу посылки детей за границу и на слова последнего: «И тебе самому каково, сказываешь, тошно, что с детьми своими разлучаешься», — ответил: «Не один я о том сокрушаюсь!» Собеседники развивали политические планы относительно будущего, если замысел убить государя удастся привести в исполнение. На вопрос Цыклера «Если то учинится, кому быть на царстве?» Соковнин указывал своего кандидата, подходящего по отсутствию родства и по личным качествам, боярина Шеина: «Шеин у нас безроден, один у него сын, и человек он добрый». Когда Цыклер указал другого кандидата, заявив, что у стрельцов пользуется большой любовью В. П. Шереметев, Соковнин стал предсказывать такой ход событий: «Чаю, они, стрельцы, возьмут по-прежнему царевну, а царевна возьмет царевича, и как она войдет, и она возьмет князя В. В. Голицына, а князь Василий по-прежнему станет орать». Как бы желая ярче подчеркнуть мысль об избирательной монархии, о том, что бояре могут избрать на царство кого хотят, Соковнин прибавил Цыклеру: «Если то учинится над государем, мы и тебя на царство выберем».

С домом Соковниных был тесно соединен родственными связями дом боярина М. С. Пушкина, сын которого, стольник Федор Матвеевич, свойственник Цыклера, был женат на дочери Соковнина. И эта семья Пушкиных, близкая к Соковниным не только родством, но и взглядами, не пользовалась расположением Петра, и здесь то же недовольное и раздраженное настроение. В разговорах Федора Пушкина с тестем идет речь о гневе царя на Матвея Степановича. Назначение воеводой в Азов, объявленное ему 20 февраля[675], совершенно, по его понятиям, несовместимое с его боярским чином, было Матвеем Степановичем, бывшим ранее товарищем на воеводствах в Смоленске и Киеве, понято как признак царской немилости. Отец злобился за обидное назначение в Азов воеводой; сын — сам не назначенный в учение за границу, но живо задетый назначением братьев жены Соковниных и, видимо, человек горячего темперамента, не сдерживаясь в разговорах с тестем, говорил: «Государь погубил нас всех, гневается на отца. И за тот гнев, и за то, что за моря их посылает, надо его, государя, убить». На заявление Соковнина при свидании 24 декабря 1696 г., что государь собирается на Святках отца его Матвея Степановича ругать и убить, а дом Пушкиных разорить, Федор сказал, что если так над отцом его учинится, то он государя убьет при встрече; а в разговоре с упоминавшимся выше стрелецким пятидесятником Василием Филипповым, по показанию последнего, говорил: «Как бы ему, Федьке, где-нибудь с ним, государем, съехаться, и он бы с ним не разъехался, хотя б он, Федька, ожил или пропал», т. е. жить ему или умереть, а убьет государя при встрече.

По уцелевшим документам неясно, дошло ли дело до составления между названными лицами настоящего заговора в смысле соглашения осуществить намерение общими средствами; вернее, что дело ограничилось разговорами, о которых они показали на следствии и в которых нельзя не видеть признаков сильного раздражения против Петра. Замыслы против него теперь, в 1697 г., имеют уже иной характер сравнительно с 1680-ми гг. Тогда жизни Петра грозила опасность из-за политической борьбы феодальных групп: его личность была тогда ни при чем; вопрос шел о власти Милославских или Нарышкиных. Теперь раздражение направлено именно против его личности, против его поступков, его мер, его предприятий; он является виновником испытанных обид; а испытанные обиды, служебные неудачи, вообще мотивы личного характера в этой верхней служилой среде стоят на первом плане. Затем уже идут отягощение дворян повинностью учиться за морем и недовольство заграничным путешествием государя как поступком, опасным для государства; здесь на первом месте лицо, затем сословие, наконец, уже государство. И весь этот замысел Цыклера с его собеседниками можно рассматривать как мысль о мести озлобленных неудачников. В этом отношении куда шире политический размах служилых низов, соприкоснувшихся в настоящем случае с чиновными верхами, вступавшими с ними в сношения как с орудиями для исполнения своих планов. Стрелецкий пятидесятник Василий Филиппов и знакомец его донской казак Петр Лукьянов, сообщавший ему в Москве о настроении казачества, беседовали ни много ни мало о том, как бы с двух концов тряхнуть всем Московским государством: «Меж себя о бунте и о московском разорении говорили; а как к их воровству иной кто пристал бы, и им было такой бунт Московскому государству и разорение чинить: казакам было Москву разорять с конца, а им, стрельцам, с другого конца».

Петра ожесточил открывшийся умысел. Может быть, он вспомнил при этом о недавнем, также открытом заговоре против его любимца Вильгельма Английского, и разговоры Цыклера получили в его глазах также значение заговора. Он отвечал необычайной жестокостью, приняв самое живое участие и в следствии над обвиняемыми, и потом в казни их. Есть известие, передаваемое Плейером, находившимся в то время в Москве, что главные замешанные лица, надо полагать Цыклер и Соковнин, были и арестованы самим Петром[676]. Следствие велось в Преображенском, и царь посвящал ему много времени, так что, дав на 24 февраля обещание быть к ужину у Гордона, он, чего раньше не бывало, не сдержал обещания и не приехал «за множеством дел», перенеся визит на 26 февраля. Открытие заговора не помешало, однако, увеселениям, и 25 февраля был вечер у Лефорта, где танцевали до трех часов ночи. 26 февраля Петр опять заставил Гордона прождать себя понапрасну, не мог и на этот раз приехать, был занят. Гордон отправлялся повидаться с царем в Преображенское 1 марта. На 2 марта было созвано заседание Боярской думы для суда над заговорщиками, точнее, для постановления над ними приговора. Цыклер, Соковнин, Федор Пушкин, стрелецкие пятидесятники Филиппов и Рожин и казак Лукьянов были приговорены к смертной казни, и казнь была назначена на следующий день, 3 марта, но так как для нее потребовались особенно сложные приготовления, то была отложена на 4 марта. Приговор над злоумышленниками, из которых двое, Соковнин и Цыклер, были членами Думы, Петр предоставил произнести их же братии, людям того же круга, чтобы отклонить от себя нарекание в несправедливости; но в устройстве казни он проявил все свое озлобление против них. 4 марта, в 11 часов утра, обвиненные были выведены на площадь в Преображенском; им был прочитан приговор. Цыклер и Соковнин подверглись четвертованию: палач обрубал им руки и ноги и затем головы. Пушкин был сразу обезглавлен. Казнь была обставлена подробностями, в которых нашла себе применение изобретательность Петра и в которых жестокость соединялась с кощунственным поруганием. В Цыклере Петр не перестал видеть «собеседника Ивана Милославского»; корень замысла, основного виновника он видел в Милославском. И вот гроб И. М. Милославского, двенадцать лет тому назад погребенного при церкви Симеона Столпника, что на Покровке, был теперь вырыт из могилы и привезен в Преображенское в санях, запряженных свиньями. Там он был открыт и поставлен под мостом, на котором стояла плаха, так что, когда палач четвертовал осужденных и рубил им головы, кровь их лилась на труп Милославского. Это был также грозный жест по адресу «государыни, что в Девичьем монастыре», имя которой не раз произносилось в разговорах осужденных. Сам Петр при этой казни едва ли присутствовал. В этот день он был на похоронах дяди М. К. Нарышкина. Казнь в Преображенском была только первым отделением кровавого зрелища. В Москве, на Красной площади, строили и 4 марта доделывали каменный четырехсторонний столб, в который были вделаны «пять рожнов железных». Вокруг этого столба были положены перевезенные в тот же день из Преображенского трупы и части трупов казненных, а головы их насажены на колья; на столбе были прибиты с четырех сторон жестяные листы с перечислением их преступлений. Еще в июле 1697 г. столб с воткнутыми на железные шесты головами виднелся на Красной площади, как сообщал в Вену цесарю очевидец Плейер[677].

По обычаю того времени ответственность за преступление падала и на родню виновных, которую разметали по дальним местам. Два сына Цыклера были «написаны» в городовую службу в Курск; трое сыновей Соковнина, в том числе и два не хотевших ехать за границу учиться стольника, а также три его внука посланы на городовую службу в Белгород. Брат Соковнина, боярин Федор Прокофьевич, дядька царя Федора Алексеевича, сослан в дальние деревни, дети его «написаны» в городовую службу. Боярин М. С. Пушкин был лишен боярского чина и сослан с детьми в Сибирь, в городовую службу в Енисейск. Брату его, боярину Я. С. Пушкину, велено было быть на Бело-озере у строения Кириллова монастыря и «без указа великого государя к Москве ему от того дела не ездить»[678]. Вместо боярина Матвея Пушкина воеводой в Азов был назначен боярин князь А. П. Прозоровский, с ним думный дворянин И. С. Ларионов; для строения Таганрога был командирован думный дворянин И. И. Щепин. Стрелецкий пятисотный Ларион Елизарьев был вознагражден за свой извет, был возведен в дьяки и назначен заведовать житным двором, что у Мясницких ворот[679].