Петр I. Материалы для биографии. Том 1, 1672–1697

XXVII. Вторая поездка послов в Гаагу. Переговоры со шведским и польско-саксонским послами

Итак, стоило описать подробно деятельность послов в Гааге за месяц с лишком пребывания их там, так как их действия — это в то же время впечатления и переживания самого Петра. Во время разлуки, когда посольство жило в Гааге, а Петр оставался и работал в Амстердаме, действия послов служили предметом оживленной переписки, остатки которой сохранились в двух уцелевших письмах Ф. А. Головина к Петру. Когда же послы вернулись в Амстердам, их деятельность служила, конечно, темой не менее оживленных разговоров при частых свиданиях их с царем. Впрочем, послы, вернувшись в Амстердам 21 октября, пробыли в нем недолго. 23 октября им были поднесены некиим «голландским секретарем Рюйтером» печатные вирши, вероятно, что-нибудь вроде тех, которые сочинены были по поводу свидания Петра с Вильгельмом. Автору был дан косяк камки. 26 октября третий посол П. Б. Возницын ездил в Амстердам «во врачебной градцкой огород (сад) смотреть остинских дерев и трав»[1161], а затем в тот же день посольство вновь выехало в Гаагу на празднование заключения мира между союзными державами и Францией. «Октября в 26 день, — значится в „Статейном списке“, — великие и полномочные послы ездили из Амстердама в Гагу смотреть огнестрельных устроений и огней, которые у Статов для триумфу миротворения были учинены и для разговору с свейским и с польским послы о делех». По дороге была остановка для обеда в той же деревне Алфане, где послы ночевали ранее при переезде из Гааги в Амстердам. В Гааге послы останавливались в наемном помещении[1162]. Празднование происходило 27 октября. «А октября в 27 день, — продолжает „Список“, — в Гаге и в Амстрадаме по всем улицам горели огни и многие метаны ракеты»[1163]. О празднестве в Амстердаме рассказывает автор «Записной книжки». «Было, — говорит он, ошибочно только указывая дату — 28 октября, — торжество великое, весь город был освещен, горели разные огни, несколько сот тысяч ракетов и стрельба была во всю ночь чрезвычайная в знак радости, что мир состоялся у всех европейских государей с французским королем»[1164].

К обеду бургомистром Витзеном были посланы послам фрукты: яблоки и груши[1165].

Но послы отправились в Гаагу не для одних только торжеств, а также и для некоторых дипломатических дел, именно для переговоров с послами шведским и польским: «для разговору с свейским и с польским послы о делех», как отмечается «Статейным списком». На Петра, по-видимому, очень сильное впечатление произвели известия об интригах Людовика XIV на севере, в Швеции, о том, что французский посол в Стокгольме тратит большие суммы на подкуп шведских сановников, стараясь расположить их в пользу принца де Конти. Сведения подобного рода сообщал, между прочим, как мы уже знаем, из Вены цесарский переводчик Стилла, бывший агентом русского правительства. Русским посольством был предпринят ряд мер с целью противодействовать этим интригам Франции. Во-первых, Лефорт вновь обратился к канцлеру Оксенстиерне с письмом, в котором, указывая на дружбу между их государями и на благодарность русского царя за присланные Швецией 300 пушек, о чем последует официальная грамота или особое посольство от царя к королю, доводил до сведения канцлера, что по известиям из многих стран, а также по «авизам печатным видно, что французский посол в Стокгольме старается всеми мерами склонить шведский двор на сторону Деконтия. Он, Лефорт, хотя и мало верит этим известиям, однако все же просит канцлера, если бы с французской стороны подобные происки обнаружились, то их не только не принимать, но всячески отсекать, истреблять и искоренять как вредные для всего христианства». Письмо это помечено 27 октября и в тот же день отправлено в шведское посольство для отсылки в Швецию[1166].

Вторым шагом послов был личный разговор о том же предмете со шведским послом бароном Лилиенротом. К нему был отправлен вернувшийся из Вены 25 октября и теперь сопровождавший посольство в Гаагу майор Преображенского полка Адам Вейде с поручением просить его повидаться с великими послами. Барон явился к послам того же числа, 27 октября, и, встреченный заявлением великих послов, что они имеют с ним разговаривать «о самых надобных делах», изъявил готовность выслушать, что они скажут. Тогда великие послы сообщили о доходящих до них известиях и спросили его, действительно ли французский посол при шведском дворе обнаруживает такое домогательство. Великий государь помогает курфюрсту Саксонскому против Деконтия не по какому-либо пристрастию к курфюрсту и не по ненависти к Деконтию, а единственно руководясь соображениями общей пользы всего христианства и опасаясь, как Деконтий, если бы он занял престол в Польше, не учинил помощи султану Турецкому и хану Крымскому, не расстроил тем Священного союза и не вызвал бы каких-либо смятений и развращений среди соседних государей подобно тому, как и король Французский «по всей Европе соседом своим всякие бедства приключает». Если бы царское величество искал только своей пользы, то мог бы при нынешнем замешательства в Польше без особого труда получить большие выгоды и захватить в свое владение все великое княжество Литовское; но великий государь, как христианский монарх, такого намерения не имеет, а желает, чтобы новокоронованный польский король, утвердившись на своем престоле, вместе с цесарем, с царским величеством и с прочими союзниками всеми силами воевал против «неприятелей креста святого». Поэтому государь желал бы содействия также и со стороны шведского короля. Если же король склонится на Деконтиеву сторону, это будет государю «в великую противность» и вопреки существующему между обоими государствами вечному миру. Барон Лилиенрот в ответ сказал, что христианскому славному и мужественному намерению царя он радуется и обо всем, что говорят послы, донесет королю. Хотя он и не имеет на то повеления своего государя, но, зная его намерения, может обнадежить великих послов, что король не предпримет ничего такого, что было бы противно интересам царя, наоборот, во всем будет сообразоваться с его желаниями. Да и потому еще шведский король не имеет причин поощрять домогательства французов, что король французский при нынешних обстоятельствах шведскому королю «мало доброхотства показал» — это он сообщает великим послам как добрым своим приятелем конфиденциально. Великие послы вновь просили барона постараться в этом деле, донести королю и тем увеличить свою славу, приобретенную уже посредническими услугами при мирных переговорах союзников с Францией, и затем обратились к нему с вопросом, нет ли каких-либо предложений и домогательств в тех же целях от французских послов в Гааге? Барон, поблагодарив великих послов за лестный отзыв о его деятельности, исходящий от «славных и мудрых служителей такого великого монарха», заверил, что от здешних французских послов никаких предложений ему сделано не было; если какие-либо предложения будут, он ответит по достоинству. Как только он получит от короля ответ по поводу разговора с великими послами, он тотчас же известит их о том, послав нарочного в Амстердам, или сам туда к ним приедет. Уверив еще раз великих послов, что король ни в чем не будет идти против намерений царя, но всегда будет поддерживать с ним дружбу и любовь, Лилиенрот простился с послами[1167].

В тот же день, 27 октября, великими послами был принят и польский посол Христофор Бозе. Все еще не приходили требуемые послами «просительные» грамоты из Польши за королевской и сенаторскими руками. Бозе сообщил, что королевская «объявительная» грамота о коронации Августа II по решению сенаторов и Речи Посполитой послана не в Голландию, а в Москву по тем соображениям, что хотя царское величество где в иных странах и обретается, однако ж «под покрытым лицом», и поэтому грамоту надо отослать в столицу, в Москву. Великие послы ответили, что, если король послал объявительную грамоту, в том его воля, только надлежало бы прислать другую грамоту — «просительную» за королевской подписью и сенаторскими руками — к великому посольству в Голландию, и при этом послы повторили мотивы, по которым считали присылку такой просительной грамоты необходимой. Особенно твердо на этом требовании, чтобы грамота была подписана не только королем, но и сенаторами, по свидетельству Бозе, настаивал третий посол П. Б. Возницын, который, как пишет Бозе, пять раз уже вел переговоры с королевским польским двором[1168]. Затем в доказательство забот царя об успехе Августа II великие послы рассказали Бозе о своей только что происшедшей беседе со шведским послом и о письме Лефорта к Оксенстиерне, причем показали ему текст письма. Бозе высказал по этому поводу большое удовольствие послам и в своем донесении королю отмечал эти шаги московских послов как доказательство ревностной заботы царя и его министров о благе польского короля и о польских делах. Этой заботой он, Бозе, по его выражению, не может достаточно нахвалиться[1169]. При этом он высказал далее мнение, что шведы не будут содействовать Деконтию, потому что они признали польского посла в Стокгольме, приняли от него объявительную грамоту о коронации Августа II и дали ему ответную грамоту с поздравлением по случаю коронации. Великие послы поинтересовались далее местонахождением короля и известиями о Деконтии, на что Бозе ответил, что король находится в Кракове и что против Деконтия посланы с саксонскими и польскими ратными людьми к Данцигу генералы Флеминг и Брант, которым предписано противодействовать высадке Деконтия на берег и пропуску к нему приверженцев из Литвы. Деконтий находится еще на кораблях, сказывают, что болен, а наверное, не смеет из-за малолюдства сойти с корабля. Ратных людей, которые через бунтовщиков на Деконтиеву сторону «затягаются», еще мало в сборе, и те могут быть скоро усмирены вступлением русских войск в Литву. К нему, послу, сверх того прислан от короля указ нанять на королевскую службу несколько тысяч ратных людей князя Саксонского, бывших на голландской службе, да цесарь обещал королю прислать на помощь пять конных полков да отпустить из Венгерской земли его королевских людей, так что у короля будет к зиме 35 000 немецких войск. Приверженцы Деконтия должны идти к нему на помощь через владения курфюрста Бранденбургского, который их не пропустит. Бозе упомянул при этом перечне сил короля, что он имеет указ пригласить на королевскую службу герцога Вюртембергского, славного пехотного генерала, бывшего на службе у английского короля, а также просить у Голландских Штатов внаем несколько воинских 30- и 40-пушечных кораблей, и об этом у него будет сегодня после полудня конференция со Штатами. Последний пункт: о найме кораблей — дело, так неудачно кончившееся для русского посольства, — живо заинтересовал послов, и они задали ему вопрос: «Чает ли он, посол, что Голандские Статы ему какое вспоможение кораблями учинят?» — и просили, какой ответ от Штатов получит, сообщить им, послам. Бозе говорил, что не надеется на официальную помощь военными кораблями от Голландии или английского короля, потому что в этом французский король увидел бы нарушение только что заключенного мира; но он очень надеется, что ему будет позволено получить помощь неофициально: «чает-де он, посол, наипаче, что позволят ему ту помочь учинить под покрышкою от иных своих подданных, а именно, позволят ему, послу, те корабли нанять у Остинской или у иной которой торговой компании тайным образом. А что они, Статы, ему, послу, о том скажут, и он, посол, им, великим и полномочным послом, о всем объявит». Великие послы задали Бозе еще вопрос об условиях мира между Римской империей и Францией. Бозе дал отрицательную характеристику мирного договора, так как в него была внесена статья, крайне невыгодная для всех протестантских князей, именно, чтобы во всех тех имперских городах, которые Франция возвращала империи, вере быть римской и церквам, которые обращены из лютеранских и кальвинских кирх в католические, оставаться католическими. Из-за этой «зело противной» протестантским князьям статьи из 24 посланников, бывших на Рисвикском съезде от государств, входящих в состав империи, 11 человек не подписали этого мирного договора, в том числе и он, Бозе. Должно быть, в виде особой любезности Бозе передал великим послам экземпляр текста договора между империей и Францией на латинском языке и притом заметил, что Англия и Голландские Штаты крайне недовольны условиями договора, опасаются, что вследствие указанной статьи цесарь в согласии с французским королем может утеснять протестантскую веру, и высказывают, что если бы уже ранее этого договора Англия и Штаты не заключили мира, то, конечно, на такой договор не согласились бы и предпочли бы продолжать войну[1170].