Петр I. Материалы для биографии. Том 1, 1672–1697

XXIX. Отступление от Азова

Ночь на 26 сентября прошла спокойно, так как обе стороны были одинаково утомлены. Однако турки стали уже заделывать пробитые в их укреплениях бреши. 26-го у Петра состоялся военный совет, на котором было решено выяснить вопрос, нельзя ли, если не удалось овладеть Азовом, по крайней мере, взять небольшое укрепление Лютик, расположенное на северном рукаве Дона — Мертвом Донце — и запиравшее сообщение по этому рукаву с морем. На рекогносцировку был послан инженер Руэль с отрядом казаков. Исполнив поручение, инженер вернулся на другой день, и Гордон поехал к царю к каланчам доложить о результатах рекогносцировки. Рекогносцировка выяснила, что скоро и без значительной потери людей Лютик взять невозможно, и этот план был оставлен. Так как ничего не оставалось делать дальше, кроме отступления, то на этом же совещании решено было снять осаду и отступать в ближайший вторник, 1 октября. Гордон настаивал на более раннем отступлении — в субботу, 28-го, или самое позднее в воскресенье, 29-го, доказывая, что промедление будет опасно. Действительно, погода, как показывают отметки в «Юрнале», с каждым днем ухудшалась. Лили частые дожди, наступали холода. Обратное движение войска с каждым днем затруднялось. Однако ввиду невозможности сделать все необходимые приготовления ранее, было окончательно решено снять осаду во вторник, 1-го. 28 сентября Петра постигло тяжелое горе: утром этого дня умерли любимые им сотоварищи его юношеских игр — потешные Григорий Лукин и Яким Воронин от ран, полученных при последнем штурме. «Его величество, — пишет Гордон, передавая это известие, — был чрезвычайно печален, так как оба воспитывались вместе с ним. Его величество приходил ко мне и говорил, чтобы я был на похоронах». Сохранились два лаконичных письма Петра, относящиеся, по всей вероятности, к этому или к одному из следующих ближайших дней, с известием о смерти друзей: одно к князю Ф. Ю. Ромодановскому: «Еким Воронин и Григорей Лукин волею Божиею умре. Пожалуй, не покинь Григорьева отца»; другое к Ф. М. Апраксину: «Екима Воронина и Григорья Лукина, пожалуй, поминай»[409]. О сильном чувстве говорит выразительная краткость этих писем. Заслуживает внимания также и проявленная в первом письме забота об отце одного из умерших — это та же черта в характере Петра, которую можно было наблюдать выше по отношению к князю И. Б. Троекурову, также отцу умершего друга — князя Федора Ивановича. Но предаваться горю всецело Петр не умел, и более сильная печаль по смерти матери не отрывала его от дел, которыми он был занят. В тот же день, 28 сентября, он уже находится на заседании военного совета, на котором принято было решение оставить под Азовом у каланчей в виде гарнизона 3000 человек, по тысяче от каждого корпуса, под командой стольника. Каланчи с возведенными при них укреплениями получили название городка Новосергиевска, в честь преподобного Сергия, покровителя приазовских мест. Плейер упоминает, что «каланчи были по русскому обычаю с большим торжеством окрещены»; вероятно, был отслужен молебен по случаю названия их новым именем[410].

В ночь на 28 сентября Гордон приказал увезти со своих батарей два самых тяжелых орудия. 29-го сняты были остальные тяжелые пушки и оставлены были на местах только полевые. «Генералы наши, — читаем в „Юрнале“, — велели пушки вывозить из шанцев своих, отступать от города стали; также и в обозех стали выбираться на пристань». Продолжавшая ухудшаться погода мешала приготовлениям к отходу и заставляла менять планы. 30 сентября разразилась сильнейшая буря с моря; ветер гнал воду по реке кверху. Луга у каланчей, говорит Плейер, покрылись водой и обратились как бы в озеро, по которому можно было плавать на лодках. «Все в низменных местностях, — согласно с ним свидетельствует Гордон, — оказалось под водой… все повозки до осей были в воде, часть пороха подмокла, несколько людей утонуло». Река так разлилась, что Гордон изменил свое намерение переправиться и идти по правому берегу и решил идти по левой, так называемой Ногайской стороне, что подвергало его нападениям татарской конницы, которая вообще стала тревожить русские войска с тех пор, как в Азове стало известно об их отступлении. Вследствие оказавшихся препятствий отступление пришлось отложить еще на день, и оно началось только 2 октября. В этот день утром Гордон ездил к Петру к каланчам испросить разрешение на перемену маршрута. «Я ездил к его величеству, — записал он в дневнике, — который мне позволил идти по азовской стороне Дона. Когда я возвратился, я нашел татар в поле. Я послал против них 200 человек и 2 полевые пушки; это принудило их к отступлению.

Затем я подвез обоз и приказал все приготовить к выступлению в ночь, хотя и принужден был осуществить отход на рассвете.

Около полудня выступил из своего укрепления князь Я. Ф. Долгорукий, отослав пушки ночью. Азовские турки тотчас же переправились через реку и овладели всем, что нашли в форте (Долгорукого)». Гордон приказал в поле за своими позициями устроить четырехугольный «вагенбург» — место для стоянки, обнесенное испанскими рогатками. Под вечер он распорядился увезти последние пушки, убрать доски, которыми были прикрыты апроши, уничтожить все шанцевые корзины и сжечь всякого рода материал, которым могли бы воспользоваться азовцы. Около 8 часов вечера прошел мимо лагеря Гордона со своим корпусом Лефорт. В 11 часов ночи Гордон стал отходить с позиций в вагенбург, где и стоял до рассвета, опасаясь выступить раньше, чтобы в случае нужды подать помощь остановившемуся также в поле корпусу Головина, тем более что татары становились все смелее и все более тревожили отступавших. 3 октября с рассветом Гордон двинулся в путь. Неприятель все время наседал на его арьергард, так что и ему пришлось принимать оборонительные меры во время марша и отгонять татар залпами. Татары нападали также на людей, отставших от двух других корпусов по дороге к каланчам, где эти корпуса были сосредоточены в ожидании посадки на суда, так как войска Головина и Лефорта должны были возвращаться до Черкасска водой. Охранявший дорогу к каланчам полк полковника Шварта, выдержав несколько атак татар, был наконец разбит ими. Полковник с частью полка был взят в плен, около 30 человек было убито, отнято несколько знамен. Эта неудача вызвала большое уныние в корпусах, стоявших внизу у реки, так что они поспешили к судам и стали садиться в них в беспорядке, выгружая из судов запасы на берег или просто выбрасывая их в реку. Дойдя до реки Скопинки, Гордон сделал привал и затем, пройдя еще 7 верст, расположился ночевать в поле. Провожавшая его татарская конница стала отставать и скрылась из виду. Пройдя весь день 4-го, Гордон утром 5 октября достиг Черкасска. Став лагерем против города, он переправился в город, чтобы посетить атамана и других лиц[411].

3 же октября двинулись на судах вверх по Дону корпуса Головина и Лефорта. «Пошел караван суденой рекою Доном от каланчей к Черкаскому», — как читаем в «Юрнале». 4-го караван продолжал путь с остановкой на ночь. 5-го к вечеру подошли к Черкасску и стали на якорь. «Вечером, — записывает Гордон, — прибыл его величество. При его прибытии мы его приветствовали залпами из крупных орудий». В этот же вечер из Черкасска Петр успел отправить два письма: к Ромодановскому и Кревету с выражениями благодарности за их письма и с уведомлением в обычных выражениях о добром здоровье «святейшего Ианикиты архиепискупа Прешпурского и всея Яузы и всего Кокуя патриарха», господ генералов и всех при них состоящих[412].

Уже 5 октября Гордон стал хлопотать о переправе своего отряда с левого берега Дона, по которому он пришел, на правый, доставал необходимые для этого суда и отчасти уже начал переправу. 6-го переправа его корпуса была уже в полном ходу. Утром приехал к нему на левый берег Петр и рассказывал ему о происшедшем у каланчей после ухода Гордона из-под Азова, надо полагать, между прочим, и о нападении татар на полк Шварта и о захвате его в плен. Переправившись в Черкасск и осмотрев место, назначенное для лагерной стоянки его корпуса у города, Гордон вновь встретил Петра и все общество на обеде у донского атамана Фрола Миняева, «где, — как он заносит в дневник, — много говорили и немало пили». Собираясь в путь, Гордон позаботился о постройке в Черкасске амбаров для склада боевых припасов, которые должны были там храниться до будущего года, до продолжения Азовской кампании. 7 октября, убрав эти припасы в амбары, после обеда он отправился к Петру доложить о своем намерении выступить из Черкасска за недостатком фуража на следующий день. Петр дал согласие и позволил находившимся в корпусе Гордона тамбовским солдатам идти прямо в Тамбов. 8-го Гордон двинулся в путь, но шел первые дни крайне медленно[413].

Петр с полками Головина и Лефорта оставался в Черкасске до 12 октября. В каком бодром настроении он был в это время, несмотря на испытанные неудачи, показывает сохранившийся отрывок его письма, по-видимому, к главе дипломатического ведомства боярину Л. К. Нарышкину от 8 октября из Черкасска. Он уже объят мыслью о походе будущего года и начинает приготовления к этому походу. Одной из причин неудачных действий под Азовом был недостаток в хороших инженерах, почему мины, неумело подведенные под турецкие укрепления, чуть ли не больше вредили своим, чем неприятелю. «Для Бога к цесарю вели отписать, — пишет Петр в этом письме, — с прошением о инженерах и о иных мастерах, чтоб к весне хотя 6 человек, а хорошо б 10. И буде поопасутся отпуску, и ты вели в грамоте доложить, что по окончании того лета, в котором они призвани будут, не задержав, им будет свобода»[414]. 11 октября начались сборы корпусов Головина и Лефорта к походу, а 12-го, как читаем в «Юрнале», «пошли господа генералы в путь свой; и перед вечером перешли реку и отошли недалеко, в степи ночевали». С генералами отправился и Петр. 14 октября перед вечером перешли речку Аксай. Между тем Гордон, подвигаясь медленно, не намного опередил остальные корпуса. Узнав, что эти корпуса подошли к Аксаю, он приехал к Петру. Царь, замечает он, «был очень добр и сообщил, что на следующий день пойдет дальше и посетит меня». 15 октября полки Головина и Лефорта догнали войска Гордона, даже опередили их. «При проходе мимо, — пишет Гордон, — его величество с генералами и другими знатными особами пришел ко мне. Они пробыли у меня 2–3 часа и были хорошо угощены. Я говорил с его величеством о 2000 рублях, которые взял к себе генерал Головин, хотя они принадлежали моему корпусу. Его величество возразил мне, что он об этом деле ничего не знал и что я вместо этих денег могу заплатить офицерам излишком денег, оставшимся от жалованья стрельцам. Равным образом я просил, чтобы четыре тамбовских полка были отпущены прямо в Тамбов. Это было разрешено». Эти четыре полка под командой Гордонова сына Джемса были отпущены на другой день, 16 октября, причем Джемс Гордон был перед уходом принят Петром и прощался с ним[415].

От Черкасска войско держало направление на город Валуйки и должно было совершать поход при крайне тяжелых условиях. Приходилось двигаться по совершенно пустынной, безлюдной, в некоторых местах выжженной степи, притом в позднее осеннее время, при самой неблагоприятной погоде, под дождем и снегом или при дававших уже себя чувствовать морозах. На остановках и ночлегах в открытой степи нельзя было часто найти топлива, воды и травы для лошадей. Отметки о плохом состоянии погоды мы постоянно встречаем в «Юрнале» и в дневнике Гордона. 15 октября, читаем в «Юрнале», «шли путем; день был тихий, и в ночи был мороз; ночевали в степи». 16 октября утром туман, ночью мороз. «Была очень неприятная, холодная погода, — пишет Гордон. — Несколько дней меня мучила простуда. Когда я лег спать, я почувствовал себя совсем плохо. Всю ночь у меня был чрезвычайный жар, а под утро пот. Несмотря на то, я встал, потому что у меня никого не было, кому бы я мог поручить распоряжение обозом и маршем». 17 октября: «Рано пошли мы далее; но была очень дурная погода со снегом, градом и ветром прямо в лицо. Около 10 часов я почувствовал себя так нездоровым, что был более не в состоянии сидеть на лошади; я слез и лег в свою повозку… Мы прошли еще несколько верст и стали лагерем поздно вечером в открытом поле после того, как мы сделали 20 верст при дурной погоде, причем многие бедные солдаты смертельно страдали, так как за обедом и на ночлеге должны были обходиться без топлива и воды». 18 октября: «Был великий снег, — записано в „Юрнале“, — и стояли на пути для той погоды часа с три и опять пошли в путь свой; и перед вечером перешли переправу и ночевали в степи. В ночи был небольшой дождик». От всех этих невзгод гибли люди и лошади. Плейер, задержанный в Черкасске на месяц вследствие простуды, возвращался в Москву тем же путем, которым прошла армия. Тяжелое зрелище представилось его взорам. «По дороге я видел, — пишет он в своем дневнике, — какие большие потери понесла армия во время своего марша, хотя и не будучи преследуема никаким неприятелем; нельзя было без слез видеть, как по всей степи на протяжении 800 верст лежали трупы людей и лошадей, наполовину объеденные волками»[416].