Петр I. Материалы для биографии. Том 1, 1672–1697

ХХХVIII. Сдача Азова

9 июля приехали в Новосергиевск давно ожидаемые «цесарцы» — высланные цесарем специалисты артиллерийского и инженерного дела: артиллерийский полковник Граге, инженеры де Лаваль и барон Боргсдорф, минеры Генрих Лоренц, Иоганн Гоф, Антоний Кох, Франциск Калзон, Томас Бегант, Николай Тернер, Иосиф Слирер; канониры Лаврентий Шмит, Лаврентий Урбан, Иосиф Очтоия[566]. 11-го они прибыли в лагерь и обедали у главнокомандующего, а затем их повели осматривать траншеи и мины, причем они удивлялись величине сделанных русскими сооружений и труду, который был на них затрачен. На следующий день их пригласил к себе обедать Гордон и после обеда показывал им свои траншеи. Ознакомившись со сделанными сооружениями, они дали Гордону указания, помогшие ему справиться с задачей, для решения которой собственных познаний старого генерала было недостаточно. Его артиллерии со сделанных им батарей никак не удавалось разбить угловой бастион азовских укреплений. Австрийцы указали, как для этой цели надо расположить новые батареи. С согласия Петра и главнокомандующего их советы были приняты и оказались очень полезными. «Утром я был в траншеях, — записывает Гордон под 15 июля, — и велел палить с новых батарей. Это произвело чрезвычайно хорошее действие, так как палисады при угловом бастионе были разрушены». «Пушки моей батареи, — пишет он 16 июля, — разрушили бульшую часть палисадов углового бол-верка»[567]. Стало ясно, что осада пошла бы успешнее, если бы русским войскам с самого ее начала пришлось вести ее под умелым руководством столь сведущих лиц, и Петр жалел об их слишком позднем приезде: они выехали в Россию только весной, 15 мая были в Смоленске, 30 мая — в Москве. В объяснение своего позднего прибытия они заявили Петру, что в Вене совсем не знали, что русские возобновят кампанию так рано, что вообще русский посланник в Вене Кузьма Нефимонов совсем не был осведомлен о военных действиях под Азовом. Это оказалось верным. Думный дьяк Емельян Украинцев, заправлявший всеми делами Посольского приказа, не только не считал нужным, но даже находил опасным осведомлять посланника, аккредитованного хотя бы и при союзном дворе, о военных планах и операциях. Петр дал волю своему гневу против Украинцева за эту оплошность в собственноручном письме от 15 июля к Виниусу, доводившемуся Украинцеву свояком. Царь раздосадован тем, что Украинцев держит посланника без всяких вестей о нашей войне, о чем его в Вене ни спросят, ничего не знает, а послан по такому важному делу. Сам Украинцев пишет в лагерь к Н. М. Зотову письма с советами, как нам поступать в польских делах, которые до нас не касаются, а Австрию, надежду союза, совсем забыл. Свое отношение к посланнику Украинцев объясняет так: не сообщает ему о военных делах, чтобы тот лишнего чего не разгласил. В здравом ли он уме? Посланнику доверены государственные тайны, а то, что всем известно, от него скрывается! «Зело дасодилъ мнѣ, — пишет Петр, — своякъ твой, что Кузму держитъ безъ вѣдомости о войнѣ нашей; i не стытъ ли: объ чемъ ни спросятъ его, ничево не знаетъ, а с такимъ великимъ дѣламъ посланъ! Въ цыдулъкахъ Миките Моісеевичю о полскихъ дhлехъ пишет, которыя не нужъны, что надабетъ дѣлать, а цесарскую сторону, гдѣ надежда союза, позабылъ. А пишетъ так: для того о войскахъ не даемъ вѣдать, чтобъ Кузма лишьнево не рассѣял. Расъсудилъ! Есть ли санс его въ здоровъе? О государственномъ повѣрено, а что всѣ вѣдоютъ, закърыто! Толка скажи ему, что чево онъ не допишетъ на бумаге, то я допишу ему на спине. Piter. З галеры Принцыпиум, июля 15 дня». Виниус исполнил данное ему поручение, и можно себе представить, как должна была подействовать на Украинцева перспектива, намеченная в последних строках гневного царского письма. «А свояку своему ваше государево слово сказал, — отвечает Виниус, — он бедной трепещет, говорит: что без указу де я к Кузме сверх ево наказу ни о чем писать не смел. Не вниди, государь милостивый, в суд с рабом твоим»[568].

15 июля, кроме приведенного гневного письма к Виниусу, был отправлен Петром целый ряд писем: Ромодановскому, Стрешневу, Кревету, Л. К. Нарышкину и князю Б. А. Голицыну. Петр говорил в них в самом спокойном тоне о разных текущих сюжетах.

В письме к Ромодановскому, уведомлявшему царя о праздновании дня его ангела, 29 июня, в Преображенском, причем после литургии палили из пушек и мелкого ружья, солдат в строю было 300 человек, начальные люди приглашены были к столу на Генеральном дворе, а сержантов и солдат велено было поить и кормить довольно, выражается благодарность, «что в день святых апостол Петра и Павла изволил стрелять из пушек и из ружья, также пожаловал начальных людей и солдат, за которую вашу государскую неоплатную милость многократно благодарствую». Ему же дается приказ решить какое-то дело между Кондратием Нарышкиным и Хилковым. Т. Н. Стрешневу, спрашивавшему, в каких казацких городках заготовить для обратного путешествия государя пиво, Петр отвечает: «И пива вели изготовить от Паншина до Черкаского, местах в двух или в трех. А от Паншина, чаю, поедем сухим путем, о чем впредь писать буду»[569].

Вероятно, с тою же почтой или, во всяком случае, около того времени Петр писал к учителю царевича Алексея Никифору Вяземскому, интересуясь все же сыном; жену он уже совершенно тогда игнорирует. Об этом не дошедшем до нас письме мы узнаем из ответа Вяземского, крайне риторического и витиеватого с выражением многопокорной рабской благодарности за то, что он, Никишко Вяземской, «ничто сый» или «некто званием от последних», удостоился такой царской милости — письма, которое «от монаршеского величества прислася». Деловая же суть этого ответа заключалась в двух довольно нескладных строках о том, что царевич «в немногое же времяни совершенное литер и слогов по обычаю азъбуки, учит часослов»[570].

Московских друзей Петр извещал также в упомянутых письмах от 15 июля о положении осадных работ под Азовом: сооружаемым с русской стороны валом уже во многих местах засыпан неприятельский ров. «Великороссийские и малороссийские войска, — читаем мы в описании похода боярина Шеина, — во облежании бывшие около города Азова, земляной вал к неприятельскому рву отвсюду равномерно привалили и, из-за того валу ров заметав и заровняв, тем же валом чрез тот ров до неприятельского азовского валу дошли и валы сообщили толь близко, еже возможно было с неприятели, кроме оружия, едиными руками терзаться; уж и земля на их вал метанием в город сыпалась»[571]. Разрушение палисадов углового болверка артиллерией, руководимой указаниями присланных австрийских офицеров, облегчило захват этого болверка. Этот захват был сделан украинскими казаками 17 июля по собственной их инициативе. «В тот день взяли турецкие болварки и был бой», — отмечено за это число в бомбардирском «Юрнале». «Июля ж в 17 день в пяток, — передано то же событие в описании похода Шеина, — великороссийские и малороссийские войска, в тех трудах прибывающие, пришед тем валом к азовскому валу, неприятельской роскат подкопали и на тот роскат взошли и с неприятели с азовскими жители и осадными сидельцы был бой большой и на том бою многих неприятельских людей побили и тот роскат и на том роскате четыре пушки взяли»[572]. Находившийся под Азовом переводчик Вульф в письме в Москву от 20 июля так описывает этот эпизод: «В 17 числе июля, как черкасские казаки земляным своим валом к одной турской башноке (т. е. башне) подошли, и тогда они толь жестоко на нее нападение учинили и несмотря на то, хотя турки их больше шести часов непрестанною стрельбою и каменным метанием отбить хотели и трудились, однако ж крепко и неподвижно остоялись; последующие же ночи еще мужественнейше того 4 пушки у турок с башни они сволокли. Против того ж наши московские ратные люди вал свой над неприятели выше неприятельского валу подняли и градную их оборону землею заваливать начали, а неприятели им, кроме каменного метания каменьями, никакого вреда приключить не могли»[573]. Казаки взяли болверк по собственному почину, потому что увидали, что им можно овладеть без всякого приказа свыше. Нападения на город в этот день не предполагалось, и оно еще подготовлено не было. Однако главнокомандующий счел нужным поддержать казаков, по крайней мере, демонстрацией общего штурма. «Черкасы завладели частью углового бастиона, — пишет Гордон. — После полудня они попытались выволочь три небольших пушки, которые они привязали веревками; при этом возникла шумная стычка между ними и турками, так что мы принуждены были, чтобы воспрепятствовать туркам обрушиться на них со всею силою, сделать вид, как будто мы хотим предпринять штурм или общую вылазку… Ночью мы отрядили гренадеров поддержать черкас. Они вывезли три маленькие пушки из бастиона; лафеты их были сожжены турками. В то же время донские казаки увезли другую небольшую пушку с другой стороны вала»[574].

Итак, смелым движением казаков были захвачены важные позиции в составе неприятельских укреплений. Потеря их в связи с ощущавшимся в Азове недостатком свинца для пуль и побудила, вероятно, азовцев быстро капитулировать. Утром 18 июля в русской главной квартире было принято решение произвести во вторник, 22 июля, общий штурм крепости ввиду успешного хода осадных работ. Незадолго до полудня показалась в полях из-за Кагальника очень многочисленная неприятельская конница, чтобы произвести свое обычное нападение на русский лагерь. Произошла стычка с казаками, дворянской конницей и пехотой. Перевес, по свидетельству Гордона, остался за неприятелем. Как вдруг в полдень турки из Азова стали, махая шапками и преклоняя знамена, делать знаки, что желают вступить в переговоры о сдаче города, и прислали парламентером знатного турка Мустафу с письмом. Ссылаясь на обещание Шеина от 29 июня, турки предлагали сдать город с условием, чтобы им была предоставлена свобода выйти с женами, детьми и имуществом, какое можно было захватить, и просили, в случае принятия этого условия, повозок или лодок, чтобы отвезти их за реку Кагальник в лагерь, где стояла их конница. Шеин остался верен своему обещанию, согласился выпустить гарнизон с легким оружием и жителей, но предъявил одно непременное требование: выдать «немчина Якушку», т. е. голландца Якова Янсена, бывшего на русской службе в прошлом походе, перебежавшего тогда к туркам и давшего им существенные указания на положение дел в русском лагере. Его считали виновником неудач прошлого года. Турки некоторое время отказывались принять это условие, так как перебежчик уже «обусурманился», перешел в магометанскую веру и записан был в янычары; но, наконец, уступили и выдали Якушку. Турки обязались также вернуть всех пленных и укрывавшихся в Азове «охреян», раскольников, за исключением тех, которые приняли мусульманство. В этих переговорах прошел день 18 июля[575].

19 июля, в 5 часов утра, начался выход турок из города к лодкам, подведенным к берегу ниже города. Сдавшиеся проходили между двумя шеренгами восьми русских выстроенных полков; шли в беспорядке, как кто успел. Некоторые, сообщает Гордон, сели в суда в самом городе, чего не имели права делать; «но мы, — прибавляет он, — рады были их выпустить и на мелкие нарушения смотрели сквозь пальцы»[576]. Едва только турки стали покидать город, как в нем показались уже украинские казаки, начавшие грабеж. Заметив это и увидев, что грабежу нельзя воспрепятствовать, Гордон отрядил караул из 100 солдат для охраны турецкого бея и других начальников с 16 знаменами и приказал проводить их к боярину Шеину, который был на коне вблизи от лодок. Передав знамена с преклонением их под ноги боярского коня[577], турецкие офицеры сели в лодки и поплыли вниз по реке. «Наши галеры, — пишет далее Гордон, — были выстроены в порядке на якорях, и лодки были пропущены мимо них по узкому проходу при залпах из крупного и мелкого оружия. В этом было несколько тщеславия для нас и слишком много чести для тех». Лодки довезли турок до реки Кагальника, где встретила их конница. На следующий день они переправились на стоявший под Азовом флот турначи-паши, который и отошел с ними в пределы Турции. Часть конницы, стоявшей за рекой Кагальником, разбежалась. Десять полков получили приказ занять город. «Когда мы вступили во владение городом, — пишет Гордон, — солдаты были заняты тем, что отыскивали и отрывали предметы, спрятанные турками; они нашли значительное количество посуды и одежды, однако все незначительной цены». Позже изменник Якушка показал, что значительный клад в деньгах и платье скрыт в своде, или в пещере, под землей. Были посланы люди его откопать. Пещера была найдена, но в ней ничего не оказалось[578].