Борджиа. "Секс. Власть. Убийство. Аминь"

Ты хочешь напугать меня? Часть двадцатая

Чезаре спешно отправил посыльного в замок Святого Ангела с требованием отряду стражников прибыть к дому Борджиа без промедления. Прежние караульные предали его. Что за глупцы — он непременно найдет их, покарает и уничтожит.

Сегодня он пересек черту, но не по собственному желанию. Обстоятельства заставили его, однако, он вовсе не испытывал угрызений совести. Наоборот, Чезаре почувствовал, будто этой ночью разорвались незримые оковы, словно прежняя жизнь в беспечной юности окончилась, а подавленная ярость, что копилась в нем годами, нашла оправдание, нашла выход.

Он всегда знал, что не создан для праведности. Не в силах он более блюсти показную святость, не может покорно опускать голову и подставлять вторую щеку — не в то время, когда недруги покушаются на благополучие семьи. Чезаре не позволит никому посягать на жизнь отца, матери, братьев и, в особенности, на жизнь его бесценной Лукреции. Пускай, пока он вынужден действовать в тайне, пусть отец думает, что сын смирился с участью церковника. Теперь у Чезаре появился наемник, его личный ассассин, и при помощи этого человека он сможет защитить семью и, возможно, наконец, возьмет судьбу в собственные руки.

После пережитого ужаса Чезаре непременно должен был удостовериться, что в доме все спокойно и матушка с сестрой и Джоффре в безопасности. Он стремительно взлетел по лестнице и с облегчением вздохнул, услыхав в зале для трапез оживленный гомон и звон кухонной утвари. Слуги убирали со столов после ужина. Епископ остановился в анфиладе второго этажа, чтобы отдышаться. Невольно он снова и снова представлял, как все могло повернуться. От мысли, что убийцы могли проникнуть в дом быстрее, чем подоспел он с Микелетто — сердце уходило в пятки, а тело прошибал холодный пот.

Его мрачные мысли прервал звук знакомых шагов. Из дверей напротив вышла матушка, он тотчас окликнул ее вполголоса:

— Мама.

— Ты хочешь меня напугать? — устремила на него взволнованный взор Ванноцца.

Она, видимо, направлялась ко сну: на хрупкие плечи был небрежно накинут ночной халат, а волосы, выпущенные из прически, удерживала лишь тонкая шелковая лента.

— Прости, мама, — Чезаре шагнул вдоль анфилады по направлению к матери.

— Почему ты здесь, Чезаре?

— Мне все мерещатся, — промолвил он, — убийства, перерезанные глотки, чаши с ядом.

— Возможно, ты не ошибаешься, — Ванноцца оставалась на своем месте. — У нас теперь много врагов.

Чезаре неосознанно обернулся, услыхав внезапный хлопок дверей за спиной. Это прислуга сновала по своим делам, но враги теперь чудились ему повсюду. Он одернул себя, механически потеребив епископский перстень на пальце. Наконец, он спросил о том, что нынче тревожило его больше всего:

— Как Лукреция?

— Она спит, — тепло улыбнулась матушка. — Ты по ней соскучился?

— Очень! — поспешно ответил он.

Чезаре был рад, что тени анфилады прятали его глаза, ведь при ярком свете матушка бы непременно заметила тревогу, которую он тщательно скрывал.

— Если с ней что-нибудь случится, то я, — он лишь на мгновение задумался перед тем, как слова сами сорвались с языка: — я умру.

— А что может случиться? — неуверенно переспросила мать, наблюдая, как сын выходит к ней из тени колонны.

— Я выставляю охрану вокруг дома, — приблизившись к Ванноцце, ответил Чезаре.

— Снаружи так опасно?

— Теперь это другой город, — сказал он, устремив невидящий взгляд вдаль, поверх головы Ваноццы.

Хорошо, что мать не знала о том, какая опасность угрожала их семье. Он не станет сообщать ей об этом, но она, разумеется, скоро узнает, чем закончился ужин во дворце Орсини.

— Он все еще зовется Римом, — растерянно улыбнулась мать, вглядываясь в лицо сына.

— Не уверен, что у него есть имя.

Он тепло поцеловал ее в щеку и проводил в опочивальню. Перед тем, как скрыться за дверями, Ванноцца ласково взяла Чезаре за руку и, с неясной тревогой глянув в его глаза, проговорила:

— Береги себя, сынок. Он кивнул, а мама, чуть нахмурившись, долго всматривалась в его черты, ласково сжимая ладонь. Сердце Чезаре вдруг стеснилось в груди от смутной тоски по тем дням, когда он был мальчишкой, когда жизнь была безоблачна, а грядущее представлялось неизменно прекрасным. Те дни навсегда минули. Но тепло в медовых глазах матери, как и раньше, согревало душу.

Он пообещал Ванноцце не давать себя в обиду и, убедившись, что в доме все спокойно, Чезаре отправился в свои покои.

Он бы много отдал сейчас за возможность растянуться на своей удобной кровати, тело ныло от усталости, а дух его точно испытывал похмелье после того накала, что пришлось пережить накануне.

Какая-то неведомая сила заставила его пройти мимо своей комнаты, вдоль по коридору, к покоям сестры. Чезаре неуверенно остановился перед дверями ее комнаты — стоило ли беспокоить ее в такой поздний час? Она, верно, уже давно спала. Но желание увидеть Лукрецию было непреодолимо, он должен был воочию убедиться, что с ней все в порядке.

Осторожно отворив двери, он тихо направился прямо к ложу, на котором беспечно спал его ангел. Опустившись на колено перед ней, он выдохнул в облегчении. В отблеске свечи лицо сестры дивно мерцало, густые ресницы были опущены на бархатистые щеки, а невинные уста приоткрылись в неясной улыбке. Верно, сон ее был сладок. Любуясь точеными линиями столь обожаемого лица, он забывал о событиях вечера и будто проваливался в безвременье — туда, где не было ни врагов, ни отравленных чаш, ни коварных кардиналов, не было Ватикана, не было и самого Рима…