Борджиа. "Секс. Власть. Убийство. Аминь"

За Борджиа! Часть двадцать четвертая

Лукреция в легкой задумчивости прохаживалась по крытой галерее для прогулок в саду дома. Она то мечтательно кружилась от одного конца галереи к другому, представляя себя на балу, то, вдруг вся вытянувшись по струнке, гордо шествовала, воображая, что у нее на голове тяжелая золотая корона. От странного и пугающего сна минувшей ночью она намеренно сохранила в памяти лишь те моменты, где они беспечно танцевали с Чезаре, и сейчас, прикрыв глаза, она снова и снова вспоминала, как легко парила над землей в объятиях брата.

С самого утра на улице шел мелкий дождь, воздух посвежел, и временами порывы ветра заносили под крышу бодрящие капли. Когда они усыпали прохладой обнаженные плечи Лукреции, она, хохоча, отскакивала и ежилась, стараясь при этом сохранить грациозность, сохранить Sprezzatura. Дивное слово, которое она услышала из уст донны Антонии Гуидиччи на балу в Ватикане, пленило ее своим звучанием и значением. Непринужденная элегантность. Можно ли научиться этому?

Жизнь Лукреции в эти дни шла по заведенному порядку: утро начиналось с занятий по латыни и французскому, затем следовали уроки богословия, рисования или танцев, а после обеда она могла заниматься, чем бы ни пожелала — будь то чтение сонет Петрарки или игра в карты с младшим братом Джоффре. Все было так же как всегда, но Лукреции чего-то отчаянно не хватало. Она ожидала, что новое положение семьи обернется для нее бесконечным фейерверком веселья и водоворотом событий, что она будет блистать на балах и маскарадах чуть ли не каждый день и получать сотни комплиментов за каждый вечер. Но с тех нескольких приемов по случаю назначения отца Папой, ее больше никуда не звали. Новые сорочки из тончайшего шелка и платья из роскошного кремонского бархата без дела пылились в сундуках.

Но многим сильнее мыслей о балах и нарядах Лукрецию заботили тревоги о переменах в жизни семьи. Их дом, всегда полный веселья и шума, нынче осиротел.

Отец ни разу не посетил палаццо на площади Пиццо ди Мерло с тех пор, как занял престол Святого Петра, и, очевидно, дом его теперь был в Ватикане. Новое жилище появилось также у Хуана, ведь понтифик даровал герцогу собственный дворец в Трастевере, на западном берегу Тибра. Лукреция еще не бывала там, но Чезаре рассказывал, как помпезен дом и как роскошна в нем обстановка. Что же, отец всегда благоволил Хуану, иногда Лукреции казалось, что он слишком балует его. Но папа баловал всех своих отпрысков: с самого детства он потакал им во всех шалостях, позволял шуметь и повисать на нем каждый раз, когда возвращался домой после долгого отсутствия. А что касалось игр и увеселений, то им не было числа.

Ах, как любила Лукреция те тихие зимние вечера, когда она, свернувшись калачиком на коленях отца, слушала его рассказы о всяких чудесах не земле: о невиданных животных и птицах, о путешествиях в дальние страны, и даже о премудростях политики. Чезаре внимал словам папы с огромным интересом, языки пламени из камина отражались в его широко открытых от любопытства глазах. Хуан балагурил и ерзал. Казалось, в нем жил маленький чертенок, который не давал ему спокойно усидеть на месте. На Лукрецию же густой бархатный голос папы действовал подобно колдовству, она не всегда понимала все, о чем он говорил, но слушала его, раскрыв рот. Позже, управившись с домашними делами, приходила матушка и усаживалась напротив отца в свое глубокое, усыпанное для мягкости бархатными подушками, кресло. Она бралась за вышивку и с теплой улыбкой наблюдала за отцом и детьми из-под полуопущенных ресниц. Как же счастливы все они были тогда! Неужели их семья больше никогда не соберется вместе в один из подобных вечеров?

— Лукреция, поприветствуй брата! — послышался за спиной тягучий голос Хуана, выдернувший ее из теплой пелены воспоминаний.

Он быстрым шагом приближался через залитый дождем сад, и длинный плащ развевался по ветру. Короткой вспышкой в душе ее мелькнуло сожаление, что это не Чезаре. Но она быстро отогнала грусть и накинула самую непринужденную улыбку. В конце концов, нынче Хуан бывал дома редко, и он, конечно, заслужил ее благосклонность.

— Я скучала по тебе, — проворковала она, протягивая ему руку для поцелуя.

Хуан отвесил поклон и, скинув мокрый капюшон новенького черного плаща, едва коснулся губами протянутой ладошки. Затем бесцеремонно обнял ее за талию и расцеловал в обе щеки. — Мне не хватает этого ангельского личика в моем дворце, — ущипнул он ее за щечку.

Лукреция торопливо опустила взор, нагловатые руки Хуана всегда касались ее небрежно, даже грубовато. Она снова невольно вспомнила ласковые ладони другого ее брата, ее Чезаре.

— Ты должен пригласить нас с мамой к себе в гости, братец! — произнесла она, наконец, подняв глаза на Хуана. — Я слышала, у тебя пышные хоромы!

Ее брат, сорванец и непоседа в детстве, нынче превратился в сиятельного герцога. От него пахло новомодными духами, а весь облик его буквально кричал о роскоши. Глубокие темные глаза излучали горделивость, точеные скулы и подбородок поросли жесткой щетиной, а на красиво очерченных губах играла самодовольная улыбка. В распахнутых фалдах саржевого плаща виднелся щегольской жилет из пурпурного бархата, усеянный жемчугом и прошитый золотыми нитями, на груди сияла сапфировая брошь с самоцветами, у пояса поблескивал золотом эфес сабли.

— На приемы еще будет время, — он подхватил ее под руку, увлекая за собой в дом. — Сейчас все заняты делами поважнее, сестрица.

— И какими же? — спросила она, с любопытством поглядывая на него снизу вверх.

— Разве ты не слыхала, Лукреция, что случилось вчера вечером?

— О чем ты, Хуан? — она отстранилась и заглянула в глаза брату.

— Вчера на званом ужине в честь назначения вице-канцлера был отравлен кардинал Орсини. В собственном доме! — сообщил он, улыбка сползла с его губ. — А твой брат, епископ Валенсийский, уверен, что яд предназначался нашему отцу.

Глаза Лукреции округлились от накатившего холодной волной ужаса. Ей внезапно стало тяжело дышать, ноги сами собой подкосились. При мыслях о том, что жизни отца и брата оказались в опасности, внутри все сжалось и окаменело. Точно как в том страшном сне, где она осталась одна в пустых коридорах Ватикана. Она хватала воздух открытым ртом, словно рыба, выброшенная на берег. Голова закружилась, и Лукреция провалилась куда-то вниз. Смутно она помнила, как брат подхватил ее, поднял на руки и внес в большую залу.

— Воды госпоже! — донесся голос брата, словно издалека.

Усадив сестру на мягкий диван, обитый золотой парчой, он подложил ей под голову маленькую подушку и, убедившись, что она пришла в себя, выдохнул:

— Полно, сестренка, — проговорил он, обеспокоенно потрепав ее за плечо.

— С отцом ведь все в порядке, Хуан? — наконец, смогла вымолвить Лукреция. Голова еще кружилась, но теперь ей некуда было падать — спину надежно подпирала подушка. — Не волнуйся. И с отцом, и с твоим любимым Чезаре все в полном порядке, — заверил он, закатывая глаза при упоминании старшего брата.

— Я и правда очень испугалась, Хуан.

— Ты побледнела, — он внимательно осмотрел ее лицо и улыбнулся.

Редко доводилось Лукреции видеть такую теплую улыбку на устах брата.

— Но ты не должна ничего бояться, сестренка! Твой брат, — он похлопал себя по широкой груди, усмехаясь, — капитан папской армии!

Лукреция расплылась в ответной усмешке. Дурнота отступила, она снова смогла вдохнуть полной грудью. В залу впорхнула ее камеристка Стефания с двумя графинами на бронзовом подносе. В одном колыхалось рубиновое вино, в другом — чистая вода. — Оставь поднос и уходи, — строго бросил Хуан. Лукреция скорчила ему рожицу, показывая, что ей вовсе не нравится, как он распоряжается ее служанкой.

— Ваша светлость, — присела Стефания в реверансе. — Миледи.

Неслышной поступью она выскользнула за двери так же не заметно, как появилась. Хуан театрально хмыкнул, поднялся с дивана, скинул мокрый плащ с плеч и бросил его на спинку стула, затем разлил бордовое вино по кубкам.

— Выпей, Лукреция, — протянул он ей бокал. — Это добавит краски на твои побледневшие щечки.

— А что с кардиналом Орсини? — Лукреция с удовольствием отхлебнула ароматного вина.

— Скончался на месте, — Хуан криво ухмыльнулся. — Чезаре уверен, что имел место заговор против нашего отца, а кардинал Орсини был одним из зачинщиков этих козней.

Лукреция внимательно слушала его, хмурясь и желая проникнуть в саму суть произошедшего.

— Чезаре говорил, что у нас появятся враги, когда отец станет Папой, — задумчиво произнесла она. — Но я и подумать не могла, что кто-то посмеет отравить наместника Бога не земле. Это же немыслимо, Хуан!

— Напротив, — возразил он, — этого опасались все понтифики еще до нашего отца, ведь неспроста при Ватикане есть собственный дегустатор. Но, как видишь, сестрица, Господь на нашей стороне, а враг повержен, — он вскинул кубок: — Давай выпьем за здоровье и долгие лета нашего Святого Отца!

Они тихо чокнулись серебряными боками кубков.

— Мне нужно немедленно увидеть папу! — спохватилась Лукреция и, немного подумав, добавила: — И Чезаре!

После нескольких глотков сладкого вина приятное тепло разлилось по всему телу, и силы вернулись к ней.

— Я затем и прибыл, чтобы сообщить, что отец зовет тебя во дворец, — при этих словах Лукреция радостно захлопала в ладоши.

— Едем уже, братец! — подскочила она на ноги, как ни в чем не бывало. — Я сейчас же прикажу Стефании сложить все необходимое.

— Лукреция, — оборвал он ее ликующие возгласы, — мы поедем, но завтра! Отец ждет тебя на завтра.

Она растерянно уставилась на Хуана невидящим взглядом. В голове снова пронеслись обрывки странного сна. Теперь та пугающая его часть, которую она силилась забыть, вдруг обрела смысл. Этой ночью угроза нависла над ее благополучием. И странное появление Чезаре в ее спальне среди ночи — она не придала этому значения с утра, ведь он часто заходил пожелать ей спокойной ночи.

Теперь же Лукреция поняла, что он пришел сразу после ужина во дворце Орсини. Наверняка, он хотел рассказать ей о случившемся, но она уже спала, и он не стал будить. Ах, она должна поскорее встретиться с ним и выведать все подробности!

— Ну, сестрица, что опять? — Хуан подошел к ней. Видимо, беспокойство отражалось на ее лице, он с несвойственной для него лаской обнял ее за плечи и мягко придвинул к себе.

Она вымученно улыбнулась, потупив взор. Не станет Лукреция рассказывать герцогу про свои сны и тревоги. Чезаре бы рассказала — между ними не было секретов. Но с Хуаном все иначе. Непреодолимая пропасть, которую объяснить себе Лукреция не могла, всегда пролегала между братом и сестрой.

— Все хорошо, брат. Завтра, так завтра, — сдалась она и, высвободившись из его объятий, снова вскинула кубок. — У меня есть еще один тост.

Она только что поняла, что главное вовсе не то, кого она больше любит — Чезаре или Хуана. И сегодня неважно, кому она может доверить свои секреты. А значение имеет лишь то, что все они живы, могут наслаждаться вином, мечтать и строить планы на завтрашний день. В отличие от кардинала Орсини.