Борджиа. "Секс. Власть. Убийство. Аминь"

Утро. Часть Тридцать третья

Любимый голос звал его имя — ласково, тепло, будто откуда-то издалека. Чезаре.

Он вынырнул из глубин сна, точно из-под толщи темной воды, и открыл глаза. Она склонилась над ним, взлохмаченная и сонная, нежно поглаживая его небритую щеку.

Чезаре несколько раз моргнул, пытаясь осознать сон это или явь.

— Лука, — наконец, выговорил он. — Что ты…

— Ты просил разбудить тебя в девятом часу, — перебила Лукреция и с озорным смехом небрежно откинула локон от лица: — Доброе утро, братец!

Она быстро наклонилась и чмокнула его щеку, обдав ветерком сладкой розы. Отбросив оковы сна, Чезаре обнял ее и притянул к себе, будто ребенка, уложив рядом на подушку. Лицо ее хранило очаровательную дремотную припухлость, нечесаные пряди разметались по постели. Сестра, казалось, заполнила всю комнату собой, сводящим с ума ароматом роз и сиянием медовых волос.

— Как же я скучал по таким утрам, — проговорил он полушепотом, поглаживая ее румяную щечку подушечкой большого пальца. На губах ее быстро появилась и погасла улыбка.

— Ты вот-вот станешь кардиналом, Чезаре, и, я боюсь, мы будем видеться еще реже.

Она посерьезнела и приподнялась на локте, в распахнувшихся полах шелкового халата мелькнула плотная льняная сорочка.

— Я никогда не забуду дорогу домой, сестренка, — заверил Чезаре.

Он подхватил ее подбородок и легко ущипнул его, так, что она снова рассмеялась. Пробудиться в отчем доме, а не в холодных покоях чужого дворца на Виа делла Кончилиационе, было воистину отрадно.

На мгновение ему показалось, он вернулся в прошлое, в то время детства, когда жизнь была беззаботна. Тогда они частенько просыпались в одной кровати и подолгу валялись в полудреме, рассказывая друг другу сны и размышляя о грядущем.

Бездна пролегла меж теми днями и днем сегодняшним, пропасть, которую ему никогда не перешагнуть. Он познал от древа добра и зла, вкусил запретный плод, и вкус ему понравился. Для него, кажется, больше не было преград, даже убийство более не ужасало.

Но, вот она, его любимая Лука, будто светится в полумраке задернутых портьер, жмется к нему всем своим хрупким телом, улыбается так, что у него сердце терпко замирает в груди, и, как бы ни греховны были его чувства к сестре, прекрасней он ничего не испытывал.

Рядом с ней душа вновь наполнялась дивным теплом и светом, вытесняя оттуда уже привычную горечь, сожаление и злобу. Вчера в доме Борджиа состоялся семейный ужин по случаю назначения Чезаре кардиналом. Присутствовали все, кроме отца. Родриго до сих пор опасался гнева матушки и старался не показываться ей на глаза.

Вечер удался на славу: Ванноцца много шутила и улыбалась, сама разливала душистое молодое вино по кубкам детей и даже позволила Джоффре выпить бокал за благополучие Чезаре на новой должности. Хуан — и тот умерил свое привычное бахвальство и, казалось, искренне радовался возвышению старшего брата. Празднование продлилось далеко за полночь, и Чезаре решил заночевать дома. Он просил слуг разбудить его пораньше, а сестра, видимо, подслушала. Она все не оставит свои шпионские повадки.

Сегодня ему предстоял важный день — время епископства подходило к концу, назавтра назначен обряд возведения Чезаре и еще двенадцати претендентов в кардинальский сан.

Нет, он не собирался проводить день в покаянии и молитве, как предписывалось церемониалом. В его перечне дел на сегодня были вполне мирские задачи.

Но сейчас он не мог думать ни о чем, кроме того, как дивно хорошо проснуться рядом с любимой сестренкой, как ворот ее сорочки ненароком съехал, обнажив точеное плечо. Нежно перебирая его кудри, Лукреция мечтательно произнесла:

— Завтра ты наденешь красное.

— Ненавижу красный, — хмыкнул он.

— Но тебе пойдет! — она улеглась на спину рядышком, почти вплотную, нашарила его ладонь поверх одеяла, их пальцы переплелись.

— Разве доспехи мне бы не пошли? — спросил Чезаре, покосившись в ее сторону: тонкий профиль, крутой изгиб ресниц, губы приоткрыты.

Она, будто ощутив его взгляд, повернула голову, их глаза встретились. На короткий миг в ее взоре мелькнуло удивление и смятение, она сжала его руку крепче:

— Тебе все идет, Чезаре, — ошпарила взглядом обожания. У него опять горько заныло в груди. Захотелось сгрести ее в охапку, утянуть к себе под одеяло, зацеловать эти красные, земляничные губы, освободить хрупкое тело из шелковых пут халата, согреть своим жаром.

Но он лишь прижал ее прохладную ладонь к губам, опустив веки. Он боялся, что глаза выдадут его, что она заметит в них нечестивые, греховные мысли.

— Ты будешь хорошим кардиналом, брат, — промолвила она ласково.

Чезаре глянул в изумруд глаз Лукреции и невольно замер: ее взор таил странную, знакомую поволоку.

Ладони, сами собой, обхватили родное лицо, словно желая на ощупь запомнить любимые черты. Он сдавленно выдохнул:

— Это вряд ли.

Уста ее оказались в опасной близости, глаза — чистые, доверчивые — скользили у самого его лица. Знала ли она глубину его падения, догадывалась ли, что прячется под маской братской любви.

Нет, никогда он не посмеет обмануть ее доверие.

Он быстро коснулся губами ее лба, затем притянул к себе на грудь, зарылся носом в волосы на ее макушке, баюкая, словно дитя. В какое бы чудовище не превращался Чезаре, для своей Луки он навсегда должен остаться самым лучшим и преданным братом.

— Будешь устраивать балы в новом палаццо, Чезаре? — спросила она, не отрывая головы от его груди.

Лукреция и есть дитя — наивный, добродушный ребенок, играющий в куклы и обожающий танцевать на балах. Ему следует помнить об этом.

— Разве что ты попросишь, — усмехнулся он.

Она приподнялась, уткнувшись подбородком в ладони, сложенные одна на другую, уставилась на него с ослепительной улыбкой:

— Я бы очень этого хотела!

Стук в двери будто выдернул их из сладостной дремы, оба невольно вздрогнули и переглянулись.

— Ваше Преосвященство, — послышался деликатный, но настойчивый голос служанки. — Девятый час!

Лукреция заговорщицки улыбнулась, а Чезаре быстро приложил палец к ее губам и подмигнул, призывая хранить молчание. Она беззвучно рассмеялась, уткнувшись ему в плечо.

— Зайди через полчаса, — отозвался он.

— Да, милорд, — за дверями прошелестели торопливые шаги служанки.

— Ну вот, — вздохнула сестра и откинулась чуть назад, собирая рассыпавшиеся волосы от лица. — Тебе пора.

Она проворно подхватила непослушные локоны в небрежный пучок, изящно заведя руки за голову. Под белоснежным полотном сорочки подпрыгнула окружность девичьей груди. Лукреция перехватила его взгляд, и в глазах ее сверкнуло удивление, почти ошеломление. Она быстро закуталась в полы халата, потупив взор. А он уже ненавидел себя.

Испорчен до основания. Родился чудовищем, просто скрывал это от всех. И от себя в первую очередь. Чтобы не замечать ее красоты ему стоит вырвать себе глаза.

Он поднялся и сел на мягком ложе, с тревогой наблюдая, как она торопливо натягивает атласные тапочки на изящные ступни, пряча от него глаза. Он потянулся и бережно ухватил ее предплечье:

— Я обязательно закачу пир на весь мир, сестренка! В твою честь!

Она повернула голову — юная, прекрасная, невинная. На дрогнувших губах расплылась улыбка.

— Завтра я буду в первом ряду, Чезаре, — она нежно стиснула его руку. — В соборе Святого Петра.

Он восторженно кивнул, а у самого сердце сжалось в точку, в пульсирующий отчаянием ком.

— Надень свое самое лучшее платье, — промолвил он, накинув маску бурного веселья. — Вечером тебя ждут танцы!

Она ничего не ответила, лишь торопливо чмокнула его в щеку и, одарив улыбкой, выпорхнула из комнаты. Чезаре с размаху откинулся на постель, улыбка медленно сползала с губ.

Завтра. Он не желает думать о дне завтрашнем. Завтра на него нацепят кандалы алого цвета, массивный перстень с рубином скует его ладонь, тяжелый, золотой крест удавкой стянет шею. Чезаре судорожно сглотнул, неосознанно его пальцы коснулись собственного горла.

Возможно, в это время, где-то в Неаполе, вокруг глотки делла Ровере смыкалась беспощадная гаррота Микелетто.