Борджиа. "Секс. Власть. Убийство. Аминь"

Рубища и пепел. Часть восемьдесят третья

Итак, дочь Родриго Борджиа оказалась настоящей последовательницей собственного отца и справилась с тем, что было не под силу взрослому и владетельному герцогу Гандии. Лукреция стала посланником мира, привела воинственного короля на ступени собора Святого Петра прямиком в богобоязненные объятия Папы. А уж выбраться из-под коварных чар Александра удавалось единицам.

Вместо погрязшего в роскоши и золоте понтифика король Франции встретил смиренного монаха в грубой тоге, истово молящегося о долготерпении и милосердии перед алтарем собора Святого Петра. И достойный монах этот оказался к тому же и на редкость сговорчивым, пообещав Карлу то, чего он так жаждал — корону Неаполя.

На ратном поле французский король заставил отступить римское войско, но в дипломатическом поединке Александр неизменно одерживал победу, и сей раз не стал исключением.

В тот день Карл преклонил колени перед Родриго под сводами старого храма и поцеловал — не перстень рыбака, но саму руку Папы, ведь все кольца и символы власти испанец предусмотрительно снял перед тем, как отправляться на сию священную битву. А Родриго представлял разговор с королем очередным своим сражением — великим испытанием, выпавшим на его долю. Дальновидный испанец приветствовал врага без оков Святого Престола. Он встретил опасность, как Спаситель встречал свой суд: в простом одеянии, в сандалиях на босу ногу, украшенный лишь верой в Господа. И на этот раз Всевышний услышал молитвы своего преданного слуги.

Когда той далекой теплой весной Ванноцца вернулась в Рим с новорожденной малюткой-дочкой на руках, Родриго впервые усомнился в верности любовницы. Лукреция, — малышка с глазами светлыми и чистыми, как само небо, — меньше всего походила на дитя испанских кровей. Фарфорово-белая кожа, медовые завитки волос — дочь, казалось, ничего не взяла от своих каталонских родственников. И чем старше она становилась, тем непостижимей отличалась от братьев.

Высказав как-то раз сомнения в отцовстве, Родриго получил от Ваноццы взгляд, от которого мигом побелело несколько волос на его уже и без того седеющей голове. Некоторое время спустя любовница все же обмолвилась, как бы невзначай, что подозрения его совершенно напрасны, ибо ее бабушка — Эмилия дей Катанео, была хрупкой, бледноликой красавицей с роскошными волосами, золотистому блеску которых завидовали во всей округе.

Несмотря на мучительные сомнения, Родриго души не чаял в дочурке. Он всегда любил детей, обожал возиться с младенцами, и безмерно умилялся тому, как быстро из плачущих карапузов его сыновья превращаются в подвижных непосед, за которыми не в силах углядеть и десяток нянечек. Но Лукреция подарила ему ранее неведомую радость — быть отцом такой чудесной крохи оказалось настоящей благодатью. Один взгляд на светловолосого ангелочка вселял в сердце тепло и покой, а уж когда в череде будней удавалось выкроить время на игры — в целом свете не сыскалось бы человека счастливей Родриго. И хотя внешне девочка не напоминала Борджиа, вскоре стало ясно, что характером и смекалкой Лукреция целиком и полностью пошла в отца.

Сейчас, спустя семнадцать лет, она в очередной раз доказала, что достойна называться дочерью самого понтифика. Она помогла избежать кровопролития, спаслась от мужа-предателя, а вчера Чезаре сообщил, что Лукреция ждет ребенка от неизвестного любовника. Иного отца сей факт бы покоробил, но Родриго лишь в очередной раз убедился, что эта девочка — его плоти и крови. Подумать только — она обвела вокруг пальца супруга, мужчину вдвое старше нее — и поделом. Этот брак не оправдал надежд, и о его расторжении понтифик думал уже не первый день. А после Лукреция могла бы выйти замуж еще раз, за более подходящего кандидата для нее самой, и, разумеется, за того, кто будет верен семье Борджиа.

И пусть злые языки, шипящие, что церковнику не положены отпрыски, придержат свой яд — у этого Папы лучшие дети во всем мире. После месяцев треволнений о будущем церкви и Рима Александр вновь был спокоен. Его единственная дочь и возлюбленная Джулия подле него, в безопасности, радуют глаза и сердце, а престол Святого Петра останется за ним, пусть даже ради этого придется отдать Неаполь. Король Франции получит столь желанный кусок итальянского пирога — вопрос, сможет ли он его проглотить? До ушей понтифика нынче дошли смутные слухи, что на юге Италии началась эпидемия чумы.

Между тем, в эти дни захватническая армия вольготно расположилась на отдых в стенах Вечного Города. В распоряжении Карла и его приближенных был предоставлен великолепный дворец на Пьяцца Венеция и Замок Святого Ангела, в то время как многочисленные солдаты и наемники расквартировались в покинутых домах вельможных жителей Рима.

На улицах города вновь закипела жизнь, заработали рынки на площадях, зашумели таверны, наполнились пьяными посетителями бордели. Мало-помалу в город возвращались крестьяне и ремесленники. Их скромные лачуги и дома не представляли особого интереса для солдат. Французы с большим удовольствием и без всякого страха пользовались удобствами, что могли предоставить богатые дворцы и палаццо, а позже, покидая Вечный Город, забрали с собой все, что пожелали и смогли унести.

С немалым удовольствием Родриго думал о возвращении трусливых кардиналов, что так спешно покинули его в час беды. А они, несомненно, вскоре вернутся — и найдут свои роскошные дома в плачевном состоянии. Однако, даже подобное наказание не казалось понтифику достаточным. Он желал проучить этих подлых лизоблюдов как следует, и лишь только в город возвратился папский церемониймейстер, Александр отправился к нему с деликатным разговором.

— Ты привез книги обратно, Бурхард! — громко воскликнул он, увидав стопки старых томов, разложенных прямо на мраморном полу просторной библиотеки. Понтифик вновь облачился в молочные шелка и мягкие теплые туфли, на пальце его тяжелел золотой перстень — символ церковной власти, на груди сверкал массивный крест, усыпанный жемчугом, а макушку прикрывала шелковая шапочка. Роль скромного монаха в грубых одеждах не пришлась по вкусу Родриго.

Камергер вздрогнул, услыхав раскатистое приветствие, и быстро поклонился, потупив взгляд:

— Разумеется, Ваше Святейшество!

Этот педантичный, низкорослый голландец всегда вызывал тень улыбки на губах Александра. При всей своей сдержанности и услужливости Бурхарду довольно плохо удавалось скрывать истинные чувства: за угодливо опущенными глазами сквозило порицание, неприятие и даже страх. А соглядатаи докладывали Родриго о неком дневнике, что вел церемониймейстер. Протоколировал ли он бесстрастно все, что видел, либо давал собственную оценку событиям? Александр не считал важным узнать о содержании этих записей.

— Прошу, продолжай, — махнул он рукой, застывшему в поклоне слуге и, взяв первую попавшуюся книгу, уселся неподалеку и рассеянно пролистнул пожелтевшие страницы древнего фолианта.

Иоганн всегда беспрекословно исполнял все, что было велено, и, хоть его немало стесняло присутствие Папы, он молча принялся разбирать одну из книжных полок, попеременно бросая пугливые взгляды через плечо. Угодливый Бурхард прекрасно знал, что лучше места, чем при папском дворе, ему не найти, а потому был готов служить любому из понтификов.

“Даже Борджиа” — усмехался про себя Родриго, наслаждаясь неловкостью Иоганна. Выждав момент, когда растерянность слуги достигла предела, и он все больше оглядывался, чем занимался делом, понтифик негромко, но отчетливо произнес:

— Мы созвали коллегию кардиналов. Мы находим их бегство из Ватикана в час величайшей опасности совершенно постыдным. Как, должно быть, и ты, Бурхард?

Иоганн застыл в нерешительности и, вновь потупив взор, пролепетал:

— Да, Ваше Святейшество. Стыд и позор.

Родриго удовлетворенно кивнул и, вкрадчиво дернув губы в ухмылке, продолжил:

— Твое отсутствие тоже не прошло незамеченным, — он вперил холодный взгляд в покрасневшего до самых ушей Бурхарда. — Но Мы верим, что тебя заботила сохранность священных томов нашей библиотеки.

— Я сделал все, чтобы уберечь их, Ваше Святейшество, — дрожащим голосом отвечал церемониймейстер.

Родриго вновь примирительно кивнул.

— Что ж! — он отложил книгу и степенно поднялся на ноги. — Ты должен проштудировать их и найти для Нас прецедент… Курии, столь себялюбиво оставившей нас, настала пора покаяться.

— О покаянии какого рода идет речь? — маленькие холодные глаза Бурхарда настороженно блеснули.

— Мы думаем, на следующем собрании они должны облачиться в рубища и посыпать голову пеплом.

Родриго не улыбнулся, хотя в душе он смеялся во все горло, ибо что могло быть приятнее, чем заставить этих благочестивых прелатов исполнить древнееврейский обычай скорби? Разумеется, ни один их них не испытывал раскаяния, но пусть хотя бы сделают вид.

— Рубища и пепел? — пробормотал церемониймейстер, не вполне понимая серьезность намерений Александра.

— Да! — понтифик приподнял брови: — Ты ведь найдешь для нас такой прецедент?

— Приложу все усилия, Ваше Святейшество!

Борджиа развернулся и зашагал прочь, наконец, давая волю широкой улыбке, что сама собой расплылась на его лице.