Борджиа. "Секс. Власть. Убийство. Аминь"

Паоло. Часть пятьдесят шестая

Он стянул рваную рубаху и набрал воды из колодца. Плеснул прямо из ведра на лицо, и ручейки прохлады потекли по смуглой, лоснящейся от пота широкой груди вниз к плоскому, крепкому животу. Штаны из грубой кожи низко обхватывали узкие бедра, подчеркивая их стройность. В лучах ласкового осеннего солнца он выглядел сильным, юным, красивым. Разве может быть, что такой красавец всего лишь конюх? Паренек мог бы легко найти место камердинера в доме какого-нибудь герцога или барона, а если его научить игре на лютне, он бы мог стать музыкантом. Такие приятные лица всегда в цене при дворе.

C первого дня в Пезаро конюх лорда Сфорца вызывал любопытство Лукреции. Он был молод. Вероятно, на лет пять старше нее самой и при этом очень хорош собой. Даже несмотря на неприглядные, изношенные одежды слуги, его высокая и стройная стать не могла не привлекать внимание. Лукреция и сама не отдавала себе отчет, что нередко следила за мальчишкой: как он снаряжает ее благоверного на охоту, как возится с лошадьми по вечерам, как подметает внутренний двор. Вот и сегодня, спрятавшись в арке ворот, Лукреция с замиранием сердца наблюдала за ним, плещущимся в чистой, колодезной воде. Раньше она осуждала неверных жен, будучи полностью уверенной, что такому греху нет оправдания. Но как же, оказывается, она ошибалась. Если твой муж — грубое и мерзкое животное, разве мысли о другом, куда более приятном мужчине на его месте, не являются естественными?

Случись Лукреции быть чуть наивнее, она возможно бы решила, что именно таким и положено быть брачному союзу — днем супруги ведут себя словно чужие люди, а ночью жена, стиснув зубы, терпит, пока благоверный удовлетворит потребности плоти. Но она, по счастью, знала, что все может быть иначе. Видела своими собственными глазами. Те девицы в постели с Чезаре стонали не от боли, они испытывали блаженство, в том не было сомнений. А значит, ей просто крупно не повезло с супругом.

Теперь она в точности знала, что происходит между мужчиной и женщиной на брачном ложе, и могла с другой стороны взглянуть на то, что ей довелось увидать тогда, будучи еще невинной девушкой. Огонь, что горит в мужчине, хорош, лишь когда он подкреплен лаской и определенным искусством. Наверное, это можно сравнить с танцем? То единение смуглых тел в полумраке комнаты Чезаре, свидетелем которого Лукреция стала, выглядело как танец, дикий и бесстыдный, но приносящий радость обоим. Ее брат танцевал великолепно, а Джованни — просто чудовищно.

Каково это оказаться в руках умелого любовника — так же чудесно, как в руках умелого танцора? Или еще лучше? Этот прекрасный юноша с дивной загорелой кожей, узким станом и крепкими руками — умеет он танцевать? Вряд ли, ведь он всего лишь конюх. Однако, возможно, его руки еще не успели загрубеть от тяжелой работы?

Лукреция слишком долго не беседовала ни с кем по-настоящему приятным, и хотя общение с конюхом показалось бы дикостью еще совсем недавно, сейчас ее снедало странное любопытство. Она смело вышла из укрытия, тихо подкралась к юноше и произнесла у него за спиной: — Мой супруг…

Он вздрогнул от неожиданности и испуганно глянул на Лукрецию:

— Миледи!

— Прости, что напугала тебя! — она улыбнулась и невольно залюбовалась — вблизи он был еще привлекательней и, судя по ровной, гладкой коже лица, еще моложе. Совсем мальчишка. И его растерянный вид немало позабавил Лукрецию. Она медленно проговорила: — Мой супруг на охоте?

Юноша быстро отряхнул воду с глаз, проведя по ним широкой ладонью и, вспомнив об учтивости, опустил взгляд:

— Госпожа желает, чтобы я подготовил для нее коня? — он стремительно зашагал под навес, где держали лошадей. Лукреция двинулась вслед, любуясь игрой мышц на загорелой спине.

— Нет ничего, чего бы твоя госпожа желала меньше, — громко произнесла она, нагоняя конюха.

Внутри приятно пахло свежим сеном и чистыми лошадьми. Он хорошо справлялся со своими обязанностями. Тут и близко не было обычного зловония, присущего неряшливым конюшням. Мальчишка торопливо накинул на мокрые плечи рубаху, по виду скорее напоминающую лохмотья. Он, очевидно, был смущен неожиданному появлению новоявленной хозяйки. Знал бы он, с какими мыслями она пришла, смутился бы еще больше. Но Лукреция была даже рада немного позабавиться его смятению и, смело осмотревшись вокруг, она спросила:

— Твой хозяин хороший охотник?

— Оленю не скрыться, — юноша повернулся к ней в прежней растерянности.

— Жалко оленя, — протянула Лукреция. — Но их агония хоть прекращается.

— Да, — посмотрел он оробело, — он идеальный убийца.

Она сделала шаг вперед и без всякого стыда окинула мальчишку внимательным, изучающим взглядом с головы до ног. Славное лицо итальянского типа в обрамлении темных волос, большие янтарно-карие глаза, правильной формы нос, красиво очерченный рот, гладковыбритый крупный подбородок и высокие скулы. Что за самородок! Лукреция никогда ранее не встречала столь приятной и замечательной внешности среди слуг. И он наверняка не догадывается, как хорош собой.

— Как тебя зовут? — беззастенчиво спросила она.

Его черные, длинные, почти девичьи ресницы дрогнули, когда он несмело взглянул на нее:

— Паоло.

Она подалась вперед и осторожно коснулась его груди в прорехе сорочки:

— Твоя рубаха порвана, Паоло. Хочешь, я зашью?

Лукреция мягко скользнула пальцем по теплой смуглой коже, поражаясь своей собственной отваге. Она поняла, что завладела его вниманием всецело — на лице юноши отразилось восхищение, стыд и, наконец, надежда.

— Я не смею просить вас, миледи, — произнес он, и пугливая улыбка затаилась в уголках мягких губ. Ах, он само очарование, когда так глядит на нее. И что за колдовские глаза! Темные, золотистые — будто лесной мед. Она широко улыбнулась:

— И перестань так называть меня! Меня зовут Лукреция, — она ласково хлопнула по его обнаженной груди и направилась к стойлам, где томились лошади. Оглянувшись, потребовала: — Произнеси.

— Лукреция. Миледи.

В глубине конюшни царил полумрак и тишина, нарушаемая только тихим ржанием, фырканьем и сопением лошадей — звуки, хорошо знакомые Лукреции. Будучи ребенком десяти лет, она частенько сидела на высоком тюке соломы, на конном дворе, и следила за тем, как Чезаре возился с породистыми жеребцами. Брат с юных лет увлекался скачками и всегда самолично следил за подковкой своих фаворитов. Благодаря продолжительным наблюдениям, сопровождаемым подробными рассказами Чезаре об уходе за лошадьми, Лукреция всей душой полюбила этих гордых и красивых животных, приносящих людям не одну лишь пользу, но и радость. Сейчас она тосковала по своей серебристой Бестии, которую пришлось оставить в Риме. Вот бы снова сесть в седло и ощутить свободу безудержной скачки.

— А у лошадей бывают имена… Паоло? — она прекрасно знала ответ, но ей хотелось и дальше играть в ту забаву, что она затеяла с юношей.

— Конечно, миледи.

Лукреции это напомнило игры с Чезаре. Она задает вопросы, самые простые, на которые ответ ей давно известен, и брат всегда находит ответы, которые она и ожидать не могла. Сердце на миг больно сжалось от тоски, но она взглянула на очаровательного Паоло и отогнала грусть, через силу улыбнувшись:

— Лукреция! — напомнила она.

— Госпожа Лукреция, — повторил красавец.

Ее внимание привлек гнедой жеребец с печальными глазами, и она, ловко подскочив к нему, ласково погладила любопытную длинную морду.

— Это Дьябло, — остановился Паоло рядом, потрепав и похлопав гладкий бок коня. — Дьявол!

— Да, — кротко улыбнулся конюх. — Он был быстр как дьявол, пока не попал в расщелину и не повредил копыто.

Лукреция осторожно, как бы невзначай, коснулась гладкой смуглой ладони юноши:

— А теперь?

Паоло, ошарашенный неожиданным прикосновением, замялся:

— Его прыть утеряна навеки, — он опустил взгляд. — Будет возить сено. Конь тихо заржал, нарушив неловкость.

— Бывает и похуже, Паоло, — Лукреция грациозно развернулась и устремилась к стойлу напротив.

— А вот эта?

Белая кобыла, гораздо крупнее и выше гнедого жеребца, с благодарностью приняла ласку, смиренно опустив голову и лизнув руку Лукреции шершавым языком.

— Арабская лошадь, Фатима, — отозвался Паоло. — Пока он был в расцвете сил, их нельзя было ставить в одной конюшне. Но после падения… — Паоло стыдливо отвел глаза.

— Его наказали, — догадалась Лукреция, про себя умилившись детской застенчивости юноши.

— Он сам теперь, как кобыла, миледи.

Она вздохнула. Вот бы Джованни Сфорца упал с лошади где-нибудь на охоте, и его постигла бы участь Дьяболо. Тогда, быть может, жизнь в Пезаро стала бы чуть более терпимой.

— Как повезло Фатиме, — вслух промолвила Лукреция. — Она может спокойно спать ночью.

Жаловаться слуге, вот до чего она докатилась. Ну, а кому еще в этом злом месте она, Лукреция Борджиа, дочь Папы, может открыть сердце? И где искать утешения, если те, кто ее любил, и кого любила она, остались за сотни верст, в Риме? Молитва больше не приносила ей желаемого и привычного успокоения, ведь сколько бы она не молилась нынче, к лучшему ничего не менялось.

Она скользнула взглядом по высокой, мускулистой фигуре Паоло. Разве столь важно, что он не знатного рода? Разве сердца и души людей не одинаковы перед Богом? Но к собственному стыду, ее волновала не только душа красавца. Лукреция оставила лошадь и плавно шагнула к нему.

— Покажи мне свои руки, Паоло. Протяни их, — он послушно подал ей обе ладони. — Дай до них дотронуться, — Лукреция благоговейно коснулась горячих, жилистых кистей, нежно провела белыми пальцами по темно-золотистой гладкой коже, с трепетом обхватила крупные запястья. — Мягкие, — проговорила она, глубоко выдохнув. — Станут ли они жесткими со временем?

Паоло растерянно наблюдал за ней, словно пораженный молнией:

— Я не знаю, миледи…

— Лукреция, — поправила она ласково, вновь стиснув большие ладони, затем мягко приподняла их вертикально и тихо запела:

— Вложу стрелу я в тетиву, — она хлопнула в ладоши и коснулась его раскрытой кисти, и Паоло молча подхватил эту детскую игру с легкой улыбкой.

— Знаешь ее? — рассмеялась Лукреция. Он кивнул, и они запели вместе:

— И полетит она вперед, вперед, вперед, — их ладони трижды коснулись, и Лукреция звонко захохотала. Как же хорошо дурачиться, забыв обо всем, и ни о чем не жалея, прямо как в детстве. Ровно также она играла с Чезаре, еще совсем недавно, а теперь ей кажется, это было целую жизнь назад. Она закончила считалочку сама, а Паоло только подставлял ладони и завороженно глядел на нее:

— Но скажет мать: пора в кровать, и двери в комнату запрет.

Лукреция задержала касание поверх открытых широких ладоней, ощущая кончиком каждого пальца тепло и трепет, исходящие от его рук. В прекрасных темных глазах она видела немое восхищение — как жаль, что он не осмеливается его высказать. Лукреция тесно сплелась пальцами с Паоло и лучезарно улыбнулась.

— Миледи, — пробормотал он, будто не понимая, как расценивать этот жест. Юноша, видимо, опасался, что сделай он один неверный шаг, и госпожа прикажет его высечь. Без всякого сомнения, он наслышан, что так делают вздорные богачи, а откуда ему знать, что Лукреция не такая, раз она жена жестокосердного лорда Сфорца. Но она переменит его мнение о Борджиа.