Борджиа. "Секс. Власть. Убийство. Аминь"

Флоренция. Часть пятьдесят седьмая

Долгая дорога всегда успокаивала его ум, а размашистый галоп в безлунной ночи навевал задумчивость. До Флоренции оставалось несколько часов пути, и если звезды будут им благоволить, то Чезаре с Микелетто достигнут городских ворот на рассвете. Чем дальше они продвигались на север, тем прохладнее становился воздух, тем трезвее и четче молодому Борджиа рисовалось будущее.

Итак, делла Ровере без всяких сомнений направился во Францию, перед этим побывав в гостях у Людовико Моро. Не надо обладать особой смекалкой, чтобы догадаться, о чем шел разговор за герцогским столом в Милане.

Беглый кардинал разыгрывал эту партию с расчетливостью гениального шахматиста. За месяцы скитаний по городам-государствам, он, очевидно, организовал свободный проход войск через Флорентийскую республику и Миланское герцогство, а теперь делла Ровере договорится с французами о вторжении, посулив им Неаполь в обмен на низложение понтифика. И Риму нечего будет противопоставить мощной армии франков, закаленной войнами с Англией. Переиграть Карла VIII в дипломатическом поле — вот, единственный путь к успеху.

Что же, отец определенно использует все рычаги давления, которыми обладает, но в сложившейся ситуации пригодилась бы собранная армия и выверенная стратегия. Ни того, ни другого ожидать не стоило, пока место гонфалоньера занимал герцог Гандийский.

Ставка Папы на Савонаролу может оказаться успешной, ведь прекрасная Флоренция — колыбель искусства и науки — терпит гнет сумасшедшего монаха, и вряд ли такое положение устраивает Пьеро ди Медичи. Еще совсем недавно город целиком и полностью принадлежал этому богатейшему роду, ведь семейство держало под своим надзором самое ценное — банковское дело.

Почивший ныне Лоренцо Великолепный достойно продолжал труды своего деда Козимо, не без причины названного "отцом отечества". Лишенный всякого высокомерия Козимо Медичи, оказавшись во главе государства, оставался простым гражданином, жертвовал огромные деньги на искусство и зодчество, но при этом не забывал и про собственную выгоду. В конце концов, он достиг наивысшей цели — стал папским банкиром. После этого на гроссбухах семейства появилась много говорящая и вопиющая, по своей сути, надпись: "Во имя Господа Бога и прибыли".

Волновало ли Козимо библейская притча, что легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому человеку в царство Божие? Известно лишь, что его приемник Лоренцо не только удержал, но и приумножил доходы семейства. Флорентийцы незлобиво прозвали его "великодушным деспотом в конституционной республике". Теперь же, после кончины Великолепного, гораздо менее одаренный отпрыск Медичи — Пьеро едва удерживал власть в городе.

В те годы, что Чезаре грыз гранит науке в Пизе, он частенько наведывался в близлежащую Флоренцию и запомнил времена, когда она пребывала в наивысшем расцвете. Шумные карнавалы, величественные турниры, увлекательные шествия и пестрые кавалькады создавали в городе атмосферу беспечности и роскоши, а щедрый патронаж привлекал выдающихся деятелей науки и искусства. Что ни день, то был здесь праздник, и любой, даже крайне уныло настроенный господин, мог вернуть себе утраченное воодушевление.

Ученые и философы собирались на площади Синьории, перед дворцом Палаццо Веккьо, где проводились публичные лекции. А после выступлений молодые люди подолгу толпились под прекрасными скульптурами Донателло, обсуждая новости и сплетни, обмениваясь мнениями и идеями. Чезаре любил эти сборища и с удовольствием посещал их, когда выпадала возможность. Он чувствовал, что в таких местах куется будущее и творится история.

Но теперь и он сам мог приложить руку к колесу истории, и этот взлет от бастарда до кардинала внушал надежду на нечто поистине великое. Да, пока его удерживали кандалы церкви, но рано или поздно Чезаре разорвет их, чего бы ему это не стоило. Ведь он неспроста сказал тогда матушке, что ничего не боится. За последние месяцы молодой Борджиа и правда утратил много юношеских страхов, да еще к тому же и надежд. Ему довелось замарать руки кровью, хоть и опосредованно, довелось лгать, лицемерить, притворяться и лебезить, покупать и продавать, увещевать и запугивать — но все это делалось ради блага их “святого семейства”. Он оказался вовлечен в жестокую, но поразительную игру за власть, выйти из которой не представлялось возможным. Правила этой игры нигде не были прописаны, но ставки росли с каждым днем.

Чезаре бросил косой взгляд на Микелетто, скачущего по левую руку — его верного слугу и помощника. Вот тот, кто никогда не ждет милости от судьбы, и уж точно не боится ни Бога, ни черта. Наемник как всегда хранил невозмутимый, отрешенный вид и не нарушал длительного молчания. Впрочем, он редко позволял себе заговорить с господином первым. Хорошо, подумалось Борджиа, когда есть человек, на которого можно положиться и который притом не забывает своего места.

Почтовой станции в Панцано путники достигли перед рассветом. Наскоро подкрепившись легким завтраком, они с новыми силами вскочили на лошадей и продолжили дорогу. Конь под Чезаре уже шел с меньшей прытью. На подъезде к Флоренции тропа то и дело перемежалась холмами, и все чаще приходилось переводить лошадей на спокойный шаг. Вскоре начало светать.

Свернуть бы восточнее Флоренции и сменить жеребца на того, коего не жалко загнать, тогда можно было бы оказаться в Пезаро уже по истечении нескольких часов и заключить любимую Лукрецию в объятия. Казалось, они не виделись вот уже целую вечность. Но ни в одном из своих писем она не обмолвилась, что желала бы или ждала его приезда.

Сестра писала, что у нее все хорошо. Неизменно хорошо. Чезаре отчего-то не верил ни единой строчке. Когда его светлый ангел научился лгать? И одному Богу известно, зачем она кривила душой. Или же он тешит себя глупыми надеждами и просто не желает верить в то, что Лукреции и вправду может быть хорошо без него? Он крепче сжал поводья. Сейчас не время предаваться думам о подобном.

Флоренция встретила кардинала Борджиа и его верного слугу пустынными мостовыми и сумеречными площадями. Она была все также великолепна, все так же элегантна, но, казалось, притихла и затаилась, будто затравленный зверек. А ведь раньше с самого утра жизнь на улицах била ключом. Похоже, сумасшедший фанатик Савонарола и, правда, умудрился запугать и поставить на колени целый город. Его необходимо пресечь, пока не сделалось слишком поздно.

Чезаре расположился на постоялом дворе Торо, что ютился в глубине квартала сразу за площадью Санта-Кроче. Тут он бывал множество раз во времена своего студенчества, тут его всегда ждало теплое и в меру роскошное пристанище со вкусным обедом. После двухдневного путешествия Чезаре просто необходим был отдых, и, к счастью, временем он располагал. Отправив Корелья с посланием для Макиавелли, Борджиа с наслаждением растянулся на громадной кровати и тут же провалился в сон без всяких сновидений.

Микелетто разбудил господина в предвечерний час, когда косые лучи заходящего солнца золотили крыши домов и купола церквей. Разумеется, недолгого сна не хватило, чтобы восстановить силы. Все еще чувствуя себя разбитым, Чезаре без всякого запала поднялся с постели и жестом указал наемнику остаться.

— Итак, что ты успел разузнать? — спросил кардинал, извлекая из седельной сумки складной испанский нож наваха, который служил ему в дороге бритвой.

Микелетто прислонился плечом к резному столбу, поддерживающему тяжелый, бархатный балдахин кровати, и невозмутимо произнес:

— Мессир будет ждать в Санта-Мария-дель-Фьоре, Ваше Преосвященство, к шестичасовой проповеди этого монаха…

— Савонаролы? — с насмешкой переспросил Чезаре, намыливая щеки перед мутным зеркалом в углу комнаты.

— Да, милорд, — без всякого выражения отозвался наемник.

— Он уже проповедует в Дуомо, подумать только! — воскликнул кардинал и выверенным взмахом прошелся лезвием вдоль скулы, вниз к подбородку. — Ты знал, Микелетто, — он помедлил, орудуя ножом над верхней губой, — что этот собор способен вместить почти треть от всех жителей Флоренции?

В тусклом отражении зеркала сверкнул пристальный и напряженный взгляд наемника. Он отрицательно покачал головой:

— До сего дня я не бывал во Флоренции, милорд.

Борджиа снисходительно ухмыльнулся. Закончив с бритьем, он облачился в свежую сорочку, натянул, один за другим, добротные сапоги и надел камзол. Чезаре с ранней юности предпочитал одеваться сам, пренебрегая заведенным среди благородных господ обычаем на камергера. Не хватало еще, чтобы ему помогали рядиться, точно девице на бал. Перед тем, как накинуть плащ, кардинал пристегнул ножны со шпагой — за окном догорал день, а темной ночью все вольные города-государства одинаково опасны. Да и к тому же он едва ли мог доверять хитрому лису Никколо.

Волей-неволей Чезаре был наслышан о коварстве посла Флоренции. Но ему ли не знать о том, как несправедлива людская молва бывает к тем, кто посмел хоть самую малость возвыситься над толпой. А уж к тем, кто достиг определенных успехов, и подавно.

Ничуть не меньше Чезаре желал увидать собственными глазами пресловутого Савонаролу. У молодого Борджиа не было ни малейшего опасения поддаться фанатичным речам, он досконально знал их содержание из посланий, что ежедневно поступали в Ватикан. Однако, ему было в высшей степени любопытно, каким таким колдовством, каким обманом иль посулом монах отвоевывал для себя все новых и новых приспешников?

Когда господин и слуга достигли Понте Веккьо, перекинутого через реку Арно, на город спускались серебристые сумерки. Торговые лавочки, ткацкие мастерские и сапожные боттеги, что теснились прямо на мосту, уже закрывали свои двери, и усталые работяги вразвалочку брели по домам, где их ждали жены и сытные ужины.

Чезаре невольно ускорил шаг, когда они с Микелетто ступили на мост. От мутной воды поднималось едкое зловоние, ведь днем тут кипела ремесленная жизнь: мастеровые мыли шерсть, а дубильщики обрабатывали шкуры вдоль каменистого берега, и отходы сбрасывались прямо в реку.

Как только Арно с ее мутными водами осталась позади, Чезаре вздохнул чуть свободнее. Микелетто фыркнул, прочищая легкие. Оба понимающе переглянулись. Узкие улочки вьющимися змеями вывели путников к собору, когда уже совсем стемнело, и лишь яркие факелы на углах площади освещали величественный фасад храма. Исполинский восьмигранный купол черным силуэтом прорисовывался в густой синеве флорентийской ночи. Благодаря гениальной задумке Брунеллески, купол будто парил над собором — и над целым городом, если смотреть с высоты холмов на въезде во Флоренцию. Цветок в райских кущах — так прозвали Дуомо флорентийские поэты.

Наказав Микелетто оставаться поблизости не обнаруживая своего присутствия, Чезаре устремился внутрь церкви, откуда уже доносилась громогласная проповедь доминиканского монаха.

Величие и богатство внешней отделки собора поражало любого оказавшегося поблизости, но, войдя под грандиозные своды, многие бывали сбиты с толку сдержанным и строгим убранством нефов и уходящего далеко ввысь потолка. Тут не было чрезмерной помпезности Ватикана, не было усыпанных золотом алтарей, и стены не пестрили фресками, но при этом каждый витраж, каждая тонкая роспись и барельеф дышали особой царственной роскошью и утонченной элегантностью.