Борджиа. "Секс. Власть. Убийство. Аминь"

Правое дело. Часть восьмидесятая

Он всегда был никем, пустым местом, сухой лозой, почвой, не приносящей плоды. Все, что в нем когда-то горело, истлело и разнеслось по ветру. Уже многие годы ничто не радовало Микелетто, ничто не огорчало, он, точно невозмутимая зеркальная гладь, лишь отражал жизнь вокруг, не пропуская ее через себя. Были воспоминания: неясные, размытые образы из детства, тогда его глаза еще различали цвета, а сердце умело чувствовать. То время ушло безвозвратно, а сердце наемника стало безмолвным — холодным, ржавым куском железа. Так он думал, пока не взглянул однажды в черное пламя глаз Чезаре Борджиа. Тогда Микелетто узнал, что всю свою жизнь до этого дня, он скитался по свету, точно слепой зверь, он бы свечой, которую не зажгли.

А теперь, спустя два года на службе у Чезаре, глаза Корелья широко раскрылись. И он видел все вокруг с новой, неведомой ясностью. Его переполняли стремления, которым не было названия. И не было слов, способных выразить то странное знание, что появилось нынче внутри Микелетто. Раньше он понимал только два образа существования — жизнь и смерть. Ныне возникло нечто третье. Он все силился найти определение этому новому ощущению, но не находил. Преданность, дружба, верность, служение, привязанность, уважение — все жалкие слова. Всего лишь звук, вязь линий на бумаге.

Настоящий, сильный, дышащий огнем порыв содрал ржавчину и очистил нутро Микелетто от тлена, сора и гнили. И порыву этому не было названия на людском языке. В который из дней убийца вдруг вновь услышал бешеный стук там, где всегда было глухо? Мертвые не боятся смерти. А он ожил, и теперь каждый гулкий удар в груди с новой, сладкой силой отмерял ускользающие мгновения его никчемной жизни. И жажда жизни горела в нем, как никогда прежде.

Микелетто не стал праведником, не уверовал во Всевышнего, и сожаления о прошлых деяниях не мучили убийцу. Он оставался все тем же безжалостным наемником. Но нынче он узнал, что у существования его есть смысл. И смысл этот в служении тому, кто сам того не ведая, воскресил Микелетто из могилы. Ночь рассеялась, и над горизонтом взошло солнце.

У него не было друзей, а Чезаре не стал другом убийце и едва ли когда-нибудь им станет. Любви в ее первоначальном смысле также не было — хотя едва ли он умел распознать любовь. Не было ни страсти, ни вожделения, хотя Корелья нравились мужские тела. Так с чем же сравнить ту необыкновенную связь, что установилась между слугой и господином?

Как назвать родство между тенью и человеком? Эта близость вечна, неразрывна и безусловна. Человек доверяет тени, как самому себе, и не проверяет бежит ли она за ним в солнечный день.

Подобно верной тени, Микелетто всегда находился рядом, когда хозяин нуждался в нем и неизменно был готов укрыть Чезаре от палящего ли солнца, от беды, или же от врага. Однако нынче над семьей Борджиа, как и над всем Римом, нависла опасность, с которой Микелетто в одиночку нипочем не справиться.

Страх войны охватил италийские земли. И хотя после первой жестокой бойни при Лукке, Карл брал город за городом без крови, вести о зверствах французов быстро разлетались во все концы Рима. Слепой ужас, животный страх объял жителей. Неуверенность в завтрашнем дне толкала людей прочь из города. Они спасались от войны, словно от чумы.

Все кардиналы покинули Ватикан, в то время как Папа никуда убегать не собирался. Он твердо решил оставаться в Риме и даже намеревался показать зубы Карлу, отослав папское войско навстречу вражеским захватчикам. Возможно, сей отчаянный шаг и имел бы смысл, если бы капитаном был назначен опытный, или хотя бы самую малость сведущий в военном деле, человек. Но гонфалоньером римской церкви по-прежнему оставался Хуан Борджиа, и это ему предстояло назавтра повести десятитысячную армию навстречу французам. Следуя плану, соперники сойдутся на просторах Кампаньи, за десяток миль до Северных Ворот города.

Накануне ночью разыгралось настоящее ненастье, переходящее в бурю. Ветер дикой, необузданной силы принес запах соленого моря с далекого побережья прямо в стены Рима. Ураган свистел, выл и скрежетал всю ночь, точно безумный, раненый зверь. Черепица на кровлях домов дрожала и гремела, готовая вот-вот сорваться и улететь прочь. На чердаке Микелетто в ту ночь было холодно и сыро, проливной дождь безжалостно хлестал и сек крышу, точно розгами. Убийце не спалось.

Порой он жалел, что к нему вернулось былое жизнелюбие, ведь по пятам пришел страх смерти. И вот беспощадный и бездушный Микелетто уже опасался урагана и дождя. Он, лежа на тюфяке из соломы, глядел на дребезжащее под напором ветра стекло мутного оконца и боялся, точно ребенок, как бы ненастье не сорвало эту тонкую преграду между неистовством природы и видимым покоем дома.

Лишь перед серым рассветом стон бури утих. Но тяжелые тучи продолжали бродить над городом весь день, грозясь вновь пролиться на землю мощным ливнем. Улицы, тихие, мокрые и начисто выметенные ветром, пахли сыростью приближающейся зимы. Вскоре тишину утра наполнил мерный, дружный топот копыт. То войско Его Святейшества выступало на защиту Рима.

Чезаре с мрачным спокойствием наблюдал отъезд брата с высокого парапета Апостольского дворца. Микелетто же, облокотившись на мраморную балюстраду, невозмутимо глядел на богатые доспехи Хуана Борджиа и размышлял о том, сколь мало внешний лоск порой отражает внутреннее содержание. Ведь со стороны герцог и впрямь создавал впечатление молодого бравого генерала, готового дать отпор врагу.

Стальные латы на нем отливали серебром, уверенная, сдержанная улыбка едва касалась капризных уст. Сидя в седле, с гордо выпрямленной спиной, он небрежно помахивал рукой той немногочисленной толпе, что собралась в этот ненастный день, дабы воздать почести отъезжающей армии. В темно-карих, почти черных глазах младшего из Борджиа читалось властное хладнокровие, которым в действительности он не обладал, но зато природа наградила Хуана неподражаемым талантом актерства. Создавать впечатление у него выходило великолепно. Надо думать лицедейство встанет ему в помощь на поле битвы. Кто знает, быть может, Карл пожелает решить дело переговорами, а не сражением.

Когда кавалькада с герцогом скрылась из виду, Чезаре смерил Микелетто долгим, пронизывающим взглядом, а затем задумчиво произнес:

— Сочтет ли Господь наше дело правым, Микелетто?

Наемник с удовольствием отметил, что Борджиа обратился к нему, почти как к другу. Не мудрено, сегодня Чезаре нуждался в дружеском плече. Он терзался в путах кардинальских обетов, в то время как его младший брат получил незаслуженную честь возглавить целую армию. Но даже Микелетто, малосведущему в искусстве войны, было очевидно, что достойной победы в этом сражении Хуану не видать. Наемник быстро отвел взгляд от красивого, но потемневшего от мучительных сомнений лица хозяина и проговорил:

— Там, где речь идет о войне, ваше Преосвященство, Господь берет выходной.

Чезаре вскинул на него удивленный и холодный, словно сталь, взгляд. Поразительно, как одни и те же глаза умеют пылать теплом, что согревает весь мир, а в другой день из них льется мертвенная стужа, от которой замирает само дыхание в груди. К счастью, взгляд Чезаре быстро потеплел, когда он добродушно улыбнулся и хлопнул Микелетто по плечу:

— Что же, у нас с тобой такой привилегии нет. Пойдем.

Лошади ждали их на заднем дворе. Сегодня Микелетто было поручено сопроводить донну Фиаметту Бьянччи в один из замков Борджиа в Сполето. Эта красивая куртизанка уже долгое время занимала ночи хозяина и, по-видимому, он развил к ней определенную привязанность, коли заботился о безопасности любовницы в свете надвигающейся на Рим угрозы. Фиаметта нравилась Микелетто гораздо больше той горестной баронессы — Урсулы Бонадео, — чья свобода дорого обошлась Чезаре. Вместо благодарности несчастная удалилась в монастырь скорбеть о том, что стала причиной смерти мужа. Поразительная глупость, необъяснимое противоречие! Кружить голову Чезаре Борджиа, просить его об избавлении, а затем рыдать о том, что желание исполнено. Благородные, набожные дамы — Микелетто никогда их не понимал.

Донна Бьянччи, красивейшая куртизанка Рима, жила в великолепном палаццо на площади Санта Мария. Кремовые стены, розовые барельефы, высокие пилястры, окна с карминными портьерами и дубовыми ставнями — ее дом напоминал огромный праздничный торт.

В роскошных стенах часто проходили громкие балы и скандальные маскарады. Среди разношерстных гостей встречались бароны и герцоги, графы и принцы. Здесь что ни день, то бывали художники и поэты, воспевающие красоту и ум хозяйки. Будь у Микелетто хоть крупица таланта стихоплетства, он бы и сам писал оды этой рыжеволосой прелестнице. Ее красота была бесспорна. Но наемника куда сильней поражал хваткий ум куртизанки, позволивший ей создать собственное маленькое государство, где традиционные законы не действовали, где она сама была богиней, королевой и Папой. А мужчины — владетельные сеньоры, молодые принцы и престарелые священники — все как один — были готовы служить у ее ног. И золотые дукаты текли в руки искусницы, словно бурные горные ручьи.

Но сегодня в этот серый, мрачный день ставни на окнах нарядного дома были наглухо закрыты, да и вся площадь казалось тихой и пустынной. Не слышалось ни привычного шума, ни сутолоки. Город словно бы затаился в ожидании.

На заднем дворе палаццо вереницей выстроились груженые мулы и повозки. Фиаметта готовилась к отъезду заранее и надеялась увезти с собой все самое ценное, на случай если французы, охваченные жаждой наживы, ворвутся в ее резиденцию.

Сама красавица, разряженная по последней моде, вышла к Чезаре с ясной улыбкой, однако бледность ее лица и голубоватые тени под большими глазами говорили о бессонной ночи сборов.

— Ты бы увезла с собой и десяток тех мраморных путти[19], что украшают ворота? — пошутил Чезаре, обняв Фиаметту за тонкую талию. Она смущенно хохотнула, потянувшись к его губам. На минуту уста их слились в жарком поцелуе, Микелетто невольно отвел взгляд. Наблюдать пылкую страсть этих молодых и красивых людей было выше его сил.

Когда, наконец, они покончили с приветственными лобзаниями, Чезаре развернулся к Микелетто:

— Фиа, позволь представить тебе моего верного слугу. Он сопроводит тебя в Сполето.

— Микелетто Корелья, миледи. К вашим услугам, — поклонился наемник, впервые увидав красавицу со столь близкого расстояния. Из-под капюшона плаща выбивались огненные локоны волос, оттеняя чистую бледность лица. Призывно розовели щеки, от страстного поцелуя губы покраснели и утратили четкость линий, а глаза ее, бездонные и ярко-синие, сверкали, будто в них попали солнечные осколки. Микелетто даже взглянул на небо, дабы убедиться, что оно по-прежнему укрыто серым покрывалом облаков. Нет, эти солнечные искры в ней зажег Чезаре. Забавно было наблюдать, как изменилось выражение прекрасного лица, когда Фиаметта рассмотрела Микелетто. Что же, убийца редко вызывал благосклонность у дам. Она все же учтиво кивнула, но никого не мог обмануть этот жест вынужденной вежливости.