Борджиа. "Секс. Власть. Убийство. Аминь"

Абеляр и Элоиза. Часть тридцать девятая

За короткой официальной церемонией, на которой графиня Имолы и Форли Катерина Сфорца воздала почести Александру, последовала закрытая аудиенция в личном кабинете Папы Римского. Без секретариата, без слуг и даже без правой руки понтифика — Чезаре. Однако, у кардинала Валенсийского не оставалось сомнений насчет исхода этой встречи — помолвка будет объявлена уже в самом коротком времени. А сейчас за плотно закрытыми дверями обсуждались лишь детали: дата свадьбы, условия взаимной поддержки в случае нужды и, разумеется, размер приданого. Оживленный и беззастенчивый торг, ничуть не хуже, чем на местном рынке в воскресное утро. А Катерина Сфорца уж точно не продешевит в такой сделке.

О свирепом нраве госпожи из Милана слагались легенды, об ее дьявольском уме было известно доподлинно. Тигрица из Форли, Львица Романьи — эти прозвища она заслужила в упорной борьбе за место под солнцем, за право жить, любить и господствовать на своей земле. Двоих из мужей Катерины варварски убили прямо у нее на глазах, отца предательски закололи собственные вассалы, брата отравили. Но вместо того, чтобы сломаться под гнетом пережитых ужасов, она закалилась крепче стали и беспощадно расквиталась с убийцами и обидчиками. Возмездие было страшно. Поговаривали, она велела не щадить ни женщин, ни детей. Целый квартал, где проживали враги Сфорца, был оцеплен, а все живущие в нем хладнокровно вырезаны.

Познакомиться с роковой графиней было за честь для кардинала. Его всегда восхищали люди, сумевшие взять власть над колесом фортуны, вращающие его в нужном им направлении. Она держалась с достоинством царственной особы, с осанкой настоящей королевы — не меньше, а взгляд прозрачных голубых глаз обдал Чезаре таким холодом и превосходством, что он тотчас понял: никогда эта умудренная горьким опытом воительница не встанет на сторону Борджиа. Она смогла отвоевать право распоряжаться собственной судьбой как ей заблагорассудится, и ни за что больше не станет плясать под чью-то дудку. Разве только сама не захочет.

Чезаре было невмоготу сидеть без дела в приемной и ждать окончания кулуарных переговоров. Он то и дело с нетерпением поглядывал на дверь и барабанил пальцами по гладкому подлокотнику кресла, ожидая, что тяжелые створки вот-вот распахнутся.

Бедный Джем. Он и не догадывался, что его судьба, а скорее всего и сама жизнь, повисла на утлой нити христианского милосердия, на нити, которую легко оборвет самая обычная человеческая жадность. Знал ли турок, что тот, кто пообещал защиту, собирался принести его в жертву на кровавый алтарь властолюбия?

Похоже, Святой Отец развил нешуточный вкус к убийству. Он готов пренебрегать людьми без сожаления, готов убирать их с дороги, точно фигуры с шахматной доски.

Тем не менее, Чезаре не столько тревожила участь турка, сколько душевное спокойствие его любимой Лукреции. Случись что с Джемом, ее сердце будет разбито. Чезаре не хотел приложить к этому руку, несмотря на ребяческую ревность, что терзала его с тех самых пор, как шехзаде появился в Ватикане. Сестра подружилась с Джемом и даже слишком близко. Их тайные взгляды, прикосновения невзначай, бесконечные разговоры и злосчастные танцы, о которых упомянул отец, казались до боли знакомыми. Ведь точно так же Лукреция смотрела на Чезаре, точно так же танцевала с ним, и так же лучезарно она улыбалась ему, как сейчас улыбается Джему.

С детских лет Чезаре привык думать, что сестра всецело и полностью принадлежит ему одному. И видеть, как она неумолимо ускользает, было мучительно. Он уже не мальчик и давно пора уяснить горькую правду, что ничто в ней не принадлежит ему по-настоящему — ни сияющий взгляд, ни золотая россыпь волос, ни гибкая фигура, ни слова ее, ни мысли. Все это достанется тому, кого она однажды полюбит как мужчину, как мужа и отца своих детей, кому она сможет отдать всю себя без остатка и без чувства вины. А ему придется смириться и радоваться тому, что есть. Чезаре вполне хватит и улыбки на милом лице, это все, чего бы он хотел — просто знать, что она счастлива.

Однако даже такое обыкновенное счастье для дочери понтифика — недостижимо, ведь ее судьба, ее драгоценная душа и бесценное тело, оказались предметом циничного торга между домами Сфорца и Борджиа. Уже в скором времени сестра превратится в редкий трофей в руках чужого знатного герцога. Тот станет бахвалиться на каждом углу, что сама Лукреция Борджиа, "сокровище Ватикана", делит с ним ложе. А он, Чезаре, ее любящий брат ровным счетом ничего не сможет предпринять, чтобы спасти ее. Ведь он не осмелится пойти против воли отца.

Проклятье! До чего же страшно оказаться на вершине мира и ни на йоту не приблизиться к свободе. И чем выше взбираешься, тем прочнее вязнешь в плену честолюбия и амбиций, будто муха, угодившая в кадку с медом. Как бы Чезаре не старался оправдать действия отца, он отнюдь не принимал хладнокровие, с которым тот собирался использовать дочь в беспощадной политической игре. Разве не было иных способов достичь желаемого равновесия сил? Если бы только отец позволил старшему сыну возглавить армию римской церкви, Чезаре бы завоевал для него всю Италию, и тогда бы не пришлось играть сестрой, как пешкой.

Кардинал вскочил на ноги — эта аудиенция, казалось, никогда не закончится. Он подошел к дверям, оттуда слышались приглушенные голоса, но слов разобрать он не смог. Стражник, вытянувшийся по стойке смирно рядом с входом в кабинет, опасливо покосился на него и, встретив неодобрительный тяжелый взгляд церковника в красном, безропотно отступил в сторону. Чезаре не собирался нарушать мирное течение беседы, но и дожидаться ее окончания он больше не мог.

Кардинал Валенсийский нашел вице-канцлера Асканио Сфорца в аванзале папских покоев в окружении многочисленной пестрой свиты графини.

— Похоже, ваша племянница нашла общий язык с Его Святейшеством, — натянуто улыбнулся Чезаре.

— В самом деле? — переспросил Асканио и подхватился было со своего кресла, но кардинал непринужденным жестом указал ему не беспокоиться.

— Хотя аудиенция еще не окончена, — Чезаре учтиво кивнул присутствующим и направился к выходу. Попутно, не оборачиваясь, он бросил: — Если меня будут искать, я в своем кабинете.

Он не сделал и пары шагов за дверь, как его окликнули. Чезаре ни с кем бы не спутал этот голос. Лукреция. Сердце привычно подпрыгнуло в груди. Он обернулся — вот, она летит к нему через залитый светом коридор в дымно-розовом облаке платья, на губах широкая улыбка, но в глазах притаилось смятение. Он шагнул навстречу, подхватил ее под руку, и они быстро зашагали вдоль мраморного портика с колоннами в античном римском стиле.

Сестра ничуть не меньше других — если не больше — переживала об исходе сегодняшнего дня. Не дожидаясь ее расспросов, Чезаре сообщил:

— Они закрылись в кабинете отца и до сих пор совещаются.

Сестра недоверчиво поглядела на него и неожиданно заулыбалась. Замедлив шаг, она потянулась на цыпочках к его уху и полушепотом спросила:

— Она красива? Эта Воительница?

Чезаре фыркнул и театрально поморщился:

— Высокомерна до неприличия. Держится как настоящая королевна, — он пожал плечами. — Но красива? Скорее нет, чем да.

Они обменялись мимолетными взглядами и беззвучно рассмеялись.

На самом деле графиня, несмотря на зрелый возраст, сохранила определенную притягательность. Преисполненная элегантности и утонченности, она привлекала взгляд гибким и жилистым станом, матовой безупречной кожей, темно-рыжими кудрями, уложенными в простую, но изящную прическу, плотно-сжатыми чувственными губами. Она напоминала породистую кобылицу в диком поле, которую хочется объездить, укротить. Чезаре, конечно, не будет делиться своими наблюдениями с сестрой. Пусть лучше думает, что графиня некрасива. А по сравнению с прекрасной Лукрецией и в самом деле любая покажется только бледной тенью.

С дальнего конца галереи хорошо просматривалась величественная парадная лестница Апостольского дворца, на ступеньках которой, рано или поздно, покажутся нынешние гости. Брат с сестрой остановились в тени уютного алькова, скрытые от глаз снующих по дворцу домочадцев и клириков.

— Мне обязательно выходить замуж, Чезаре? — Лукреция повернулась и подняла на него широко распахнутые глаза.

— Нет, — солгал он, — ты можешь избрать духовный путь. Можешь стать монахиней.

Чезаре мягко улыбнулся. Оба хорошо знали — такого выбора у нее не было. Но чтобы заглушить сознание неизбежности, надо шутить, иронизировать, усиленно делать вид, что все в порядке, и он продолжил:

— Будем жить в святости и молитве, как Абеляр и Элоиза.

Не слишком удачное сравнение, учитывая, что те двое не были братом и сестрой. Любовь Пьера Абеляра к юной Элоизе была земная и плотская. От этого союза даже родилось дитя, и лишь изуверство, что приключилось с философом, наказание за его любовь, заставило его обратиться к молитве и посвятить жизнь Богу. Но вряд ли сестра знала эту историю в подробностях.

Она уловила двусмысленность в его словах и, озорно закусив губу, спросила:

— Они любили друг друга?

Чезаре снисходительно улыбнулся и шагнул ближе, сокращая пространство между ними:

— Любовью чистой и всепоглощающей, как любовь Господа.

— Ладно, — Лукреция коснулась мягкого бархата алой мантии у него на груди, погладила золоченую инкрустацию креста. — Тогда я стану монахиней, — озорная улыбка сползла с ее губ, и она совершенно серьезно произнесла:

— Потому что никогда не буду любить мужа так, как люблю тебя, Чезаре.

Глаза удивительной красоты в оправе длинных ресниц доверчиво устремились навстречу ему с неподдельным обожанием. Казалось, взгляд этот достает до самых глубин души. Лукреция любит его, конечно, любит. Но лишь потому, что не знает, во что Чезаре превратился, не ведает, какие демоны терзают его, не догадывается, что руки его запятнаны кровью, не понимает, что в сердце его давно пылает пламя греховных чувств. Он неосознанно склонился ближе к любимому лицу.“Господи, дай мне сил!” — взмолился он тому, в кого не верил. Собственный голос показался чужим, глухим, когда он проговорил:

— Боюсь, сестренка, Папа просит тебя не любить будущего мужа, а просто выйти за него.

Лукреция моргнула, изящные золотистые брови сдвинулись к переносице, уголки губ дрогнули, точно она вот-вот расплачется. Ее глаза вновь обратились на него, полные грусти.

— Значит любовь и брак несовместимы?

— Нет, — выдохнул Чезаре и опустил взор, стараясь не выдать внутреннее волнение. Что он может рассказать ей о супружестве? Даже их родители не состояли в браке, он и сам никогда не стремился к женитьбе. Чезаре накрыл ее руки своими ладонями, мягко сжал льнущие к его груди пальцы. — Но я слышал, что одно не подразумевает другого.

— Разве это не печально, Чезаре?

Нет, это выше его сил. Как тут быть? Какой найти ответ? Он неосознанно сжал ее руки крепче. Под пальцами Чезаре чаще забилась жилка ее пульса на тонком запястье.

— Почти все в жизни печально, сестренка. Опять же — так говорят.