Борджиа. "Секс. Власть. Убийство. Аминь"

А ты — Папа римский! Часть сорок вторая

Хатива все чаще являлась ему в сновидениях. Милый сердцу городок — извилистые, залитые горячим каталонским солнцем улочки, фонтан на площади Тринидад и каменный колодец, где смуглые полнотелые служанки черпали воду, арабские бани в мавританской мозаике и дворцы с садами из душистых мандариновых деревьев, прохладные стены христианских соборов и белоснежные минареты древних мечетей. В Хативе в причудливом созвучии сплавились таинственный восток и величественный запад.

Изгородь дома семьи Борджиа белела меж исполинских кипарисов, на холме местечко охраняла крепость, а вдали на горизонте высились щербатые пики гор. За городскими воротами, в долине, журчали чистые воды речушки Альбаида.

Родриго с присущим ему тонким вкусом старался воссоздать дух родного города в палатах Апостольского дворца: полы перестелили пестрой испанской плиткой, потолки расписывались роскошными фресками и набирались из кедрового дерева по примеру мавританских мастеров Гранады, стены украсили витиеватые орнаменты на фризах и гобелены на библейские темы.

Жизнь в Хативе помнилась нынешнему понтифику временем совершенной беззаботности и незамутненного счастья. Юношей Родриго Борджиа и не думал принимать духовный сан, взращенный в обстановке здоровой чувственности Валенсийских сибаритов, он не привык усмирять свои стремления и желания. Услады плоти он познал рано, еще до того, как надел юбки священника. Стоило ему вымахать в росте и раздаться в плечах, как женщины потянулись к нему, точно пчелы на мед. Первую свою любовницу он и до сих пор помнил. Донна Сусанна — обожженная испанским горячим солнцем кожа, тяжелая упругая грудь, лучики морщинок бегущих от уголков глаз к вискам… Сочная, будто спелый марокканский апельсин. Он быстро постигал науку физической любви, и принятый сан священника не стал тому помехой.

Святой Иероним гласил: женщина — путь неправедности, iniquitatis via, но Родриго Борджиа был готов поспорить со святым, ибо никогда он не чувствовал себя ближе к Создателю, чем когда держал в объятиях женщину. К каждой он находил подход, к каждому самому хитроумному замку их душ подбирал ключик. Одной необходимы были комплименты, другая желала подарков, третьей нравилось, когда ею пренебрегали. Но все они скидывали свои маски, стоило им оказаться в его сильных руках, сбрасывали наигранную жеманность, теряли стыдливость и становились податливыми, точно кусок глины, обращаясь истинными Евами, какими их создала природа. Вернее признать, что Родриго был для своих любовниц путем бесчестия, ведь жениться он не мог вследствие духовного сана.

Ванноцца деи Каттанеи все изменила. О, прекрасная Ванноцца! Он как сейчас помнил юную, веселую, смелую и своенравную красавицу, что похитила его у многочисленных любовниц, завладела его разумом и чувствами на долгие годы, подарила ему прелестных, здоровых детей. Он думал, что никогда не полюбит другую. Плотью он бывал неверен, ибо горячая каталонская кровь брала свое, но душой всегда был предан одной лишь ей.

Почему время так неумолимо к нам, дорогая моя Ванноцца? Почему оно отбирает у нас чувства, которые, казалось, никогда не угаснут? Почему оно меняет нас так безжалостно, что, кажется, те три десятка лет назад, это были и вовсе не мы, а какие-то иные люди — сильные, чистые, смелые, молодые…

А к чему он пришел нынче? Престарелый любовник, обласканный юной гетерой, понтифик, не знающий смирения, алчущий богатства и господства. Жалкий властитель. Он воздает молитвы Пресвятой Деве Марии, а между тем на совести его расплылось огромное уродливое пятно. И кто смоет сие пятно? Кто отпустит смертный грех самому Папе?

Поручая младшему сыну дело с турецким пленником, Родриго едва ли рассчитывал на благополучный исход и то, в какую драму это вылилось, не стало неожиданностью.

Хуан всегда был отрадой его дней и, по совести говоря, любимчиком среди отпрысков. Хуанитто внешним обликом пошел в мать: он взял от Ваноццы теплые карие глаза и блестящие волнистые волосы, светлую кожу и легкий нрав. Да, он не был усерден, не был напорист, как Чезаре, ему не давались науки, и язык его был врагом его. Но именно поэтому Родриго считал своим долгом дать младшенькому чуть больше заботы, чуть больше тепла, чуть больше содействия. Ведь, что до Чезаре, тот и сам везде пробьет себе дорогу, у старшего сына есть все и даже больше, дабы преуспеть в этой жизни, а Хуан — другое дело.

В сложившейся ситуации понтифика обеспокоила Лукреция, дочурка так прикипела к злосчастному мавру, что несколько дней не могла прийти в себя после его кончины. Родриго же твердил себе, что иного выбора не было. Кроме денег, что казна Ватикана выручила за Джема, понтифик развязал церкви руки для крестового похода на Османскую Империю, и теперь те, кто роптал на его решение принять шехзаде в Риме, были лишены аргументов. То была грязная игра, не присущая Родриго. Осторожностью и тактом в этот раз он пренебрег, но все ради блага семьи и блага Римской церкви.

В годы молодости бранная слава будоражила Родриго. Он, как и Чезаре нынче, верил, что на поле битвы сможет достичь куда больше, чем на ниве церковной службы. Что же, он ошибался. Именно богослужение принесло ему столь вожделенные власть и могущество, а Педро Луис — его брат, избравший путь воина — проиграл раньше времени и погиб, будучи в расцвете сил. Родриго и теперь не хватало родственного плеча Педро, крепкого братского словца и широкой крупнозубой улыбки. Нынче он мог лишь надеяться, чтобы его дети ревностно хранили неразрывную связь, которую даруют узы крови. На кого еще можно положиться в этом враждебном Риме, если не на родное плечо?

Юные сердца наскоро затягивают раны, и, после недельного отсутствия, Лукреция в полном здравии прибыла в Ватикан навестить отца, повидать Джулию и примерить свадебное платье, что для нее шили лучшие портнихи Рима. Понтифик в тот день вздохнул в облегчении. У него было о чем тревожиться, помимо здоровья дочери.

Извечный враг Борджиа кардинал делла Ровере не сидел на месте, нынче соглядатаи Папы донесли, что он навестил Флоренцию, дабы встретиться там с Пьеро ди Медичи и коварным Макиавелли. Ничем хорошим для Рима такая встреча обернуться не могла. Что-то подсказывало Родриго, что следующей остановкой на пути кардинала будет французский Амбуаз. Но помимо делла Ровере из Флоренции приходили и другие тревожные новости. Некий доминиканский монах в черных одеждах, настоятель при монастыре Сан Марко, проповедующий отказ от земных радостей, нашел горячий отклик в сердцах набожных горожан и собирал вокруг себя все больше последователей. Он обвинял семью Медичи в ростовщичестве, Рим же окрестил Вавилоном, погрязшем в блуде. Звали того монаха Джироламо Савонарола.

Любой вид религиозной фанатичности был противен Родриго Борджиа. Здоровый скептицизм понтифика мало вязался с духовным саном, но он предпочитал все ставить под сомнение, прежде чем слепо веровать в чудо. Его вечно голодный и пытливый разум требовал веских доводов, четких аргументов, убедительных обоснований. Слухи о том, что какой-то безумный монах де слышит глас самого Господа, вызывали у Родриго только улыбку. Если сам Папа Римский в ответ на свои молитвы слышит одно лишь молчание, может ли статься, что некий блаженный монах вышел на прямое общение с Богом? Три раза "нет".Но околпачить простолюдинов и легковеров такими мистическими бреднями было вполне возможно, а значит, стоило проявить осмотрительность в отношении этого Джироламо.

Но этим солнечным весенним днем понтифик размышлял о делах, куда более захватывающих, чем козни его противников. Месяц назад к берегам Испании из авантюрного мореплавания вернулся Христофор Колумб. Он по благословению Изабеллы Кастильской искал короткий путь в Индию, а нашел неведомые земли. Теперь на Новый Свет претендовало не только королевство Кастилии и Леона, но и Португалия. Накануне вечером понтифик принимал послов из Лиссабона. Те изъявили крайнюю обеспокоенность открытием Колумба, которое обесценивало предыдущие территориальные права Португальского Королевства. Что же, рассудить сей спор о разделе мира предстояло ему — Александру. Право, в такие моменты он в полной мере упивался своим положением.

Когда в руки Родриго Борджиа выпадал весомый козырь, он не разменивался им по мелочам. Он, безусловно, поддержит притязания Испании, было бы неразумно поступить иначе, но его благословение не будет бесплатным.

Чезаре с самого утра носился по поручениям отца в приподнятом настроении. Он не меньше Родриго был рад выздоровлению сестры и ее возвращению в Ватикан. Обоим не хватало звонкого смеха и лучезарной улыбки Лукреции. Покончив с делами, кардинал вернулся в кабинет отца с удовлетворенной миной. О сане Чезаре сегодня напоминал разве что массивный перстень, поблескивающий кровавым рубином, когда он, склонив голову, перебирал ворох бумаг на столе. Сын не часто надевал алую сутану, каждый раз находя предлог в пользу мирских одежд. Чезаре сделал какие-то пометки на полях быстрыми росчерками пера и, непринужденно откинув волосы со лба, обратился к отцу:

— Договор о приданном подписан, — Родриго рассеянно кивнул, и сын продолжил: — И область Пезаро принесет нам пять тысяч конников и вдвое больше копейщиков.

— Ценное прибавление к папской армии, — заметил понтифик, окинув Чезаре взглядом, полным отцовского одобрения. Несмотря на все разногласия, что были между ними, сын умел взять себя в руки, когда это было необходимо. Какое счастье, что благо семьи для него всегда было впереди собственного блага.

— Достаточное, — с нажимом отозвался Чезаре, — чтобы разогнать жалких герцогов-выскочек, которых соберет делла Ровере.

Родриго вскинул на сына озадаченный взгляд и пробормотал себе под нос:

— Возможно, — он немного помолчал, а затем высказал то, что мучило его в последние дни: — Решится ли он обратиться к Франции?

— Святой отец? — Чезаре заметно посерьезнел и, склонившись над столом, метнул на отца напряженный взгляд.

— Король Испании просит нашего благословения на завоевание нового континента, — без перехода произнес Родриго, потом помолчал и добавил: — Возможно, настала пора укрепить связи с нашей исторической родиной.

Он хотел сказать что-то еще, но из коридора, ведущего в кабинет понтифика, послышался взволнованный голос его любимой дочери.

— Отец!

— Мы здесь, Лукреция, — откликнулся Родриго. Он поднялся со своего места, дабы поприветствовать дочурку. Она неслась к нему через вестибюль, запыхавшаяся, встревоженная, разряженная в переливающийся каскад шелка и кружев.

— О! Ты пришла показать нам свое платье! — Родриго всплеснул руками, искренне восхищаясь великолепием свадебного наряда и красотой юной Лукреции. — Оно прекраснее, чем можно было представить!

Но дочь, казалось, не слышала его. Только сейчас Родриго заметил слезы, застывшие в ее изумительных глазах. Он сразу все понял: Джулия уже рассказала ей. Сердце больно сжалось, понтифик мог сколько угодно корчить хладнокровие на людях, но слезы дочери он, как самый обычный отец, выдерживать не умел.