Борджиа. "Секс. Власть. Убийство. Аминь"

Их взгляды вновь сошлись, точно схлестнулись две теплые морские волны. Вот бы воротить время вспять, вернуть те счастливые дни, когда все чувства были окрашены в яркие чистые цвета без всяких примесей, когда не было сожалений, не было сомнений и, казалось, нет конца беспечным дням. На короткое мгновение в памяти Чезаре возникли неповторимые детские годы, что они провели рука об руку, бесценное время абсолютной безмятежности.

— А что если… — Лукреция помедлила, подбирая слова, высвободила одну ладонь и провела пальцем по крупному рубину на кардинальском перстне брата. — Что, если мой муж будет непочтителен со мной? — спросила и опалила встревоженным взглядом.

Сердце вначале похолодело, а затем неистово заколотилось, готовое вот-вот разорваться в груди. Казалось, время остановилось. Увезти ее, украсть, прямо сейчас сгрести в охапку и бежать. Бежать куда глаза глядят, подальше отсюда, подальше от Ватикана, от Рима, даже от их собственного отца, от всей этой безжалостной гонки за власть.

Чезаре сотни раз представлял, как расправится с тем, кто посмеет обидеть сестру. Лучше бы ее будущему мужу быть с ней добрым.

Не помня себя от отчаяния, он схватил ее за плечи и мягким толчком прижал к стене. От неожиданности Лукреция расхохоталась, но тут же притихла, когда, склонившись к самому ее лицу, внезапно севшим голосом Чезаре проговорил:

— Я вырежу ему сердце столовым ножом, — он шумно вдохнул: — И подам его тебе.

На этот раз Чезаре вовсе не шутил. В своих мыслях он убивал неведомого соперника тысячи раз всевозможными способами. Но сейчас он будто оробел от своей внезапной жестокости. А вдруг он напугал Лукрецию, вдруг она расплачется и убежит? К счастью, взгляд широко распахнувшихся глаз сестры убедил его в обратном. Внезапное изумление в ясно-зеленой глубине зрачков сменилось откровенным восхищением. Его затопила необъяснимая гордость. Она — Борджиа. В жилах ее течет такая же горячая кровь, как в его собственных. Сестру не испугаешь сердцем врага на блюде.

Мягкие бледно-розовые губы приоткрылись, точно она хотела сказать что-то, но нужные слова не приходили, а он, безмолвно блуждая взглядом по любимым до боли чертам, не отдавал себе отчет, как лица их оказались в опасной близости. Теплое дыхание Лукреции коснулось его щеки, и в ту самую минуту Чезаре будто очнулся от сна. Но было поздно — она порывисто приподнялась на цыпочках и уже дотянулась до его губ. Он обмер, не в силах двинуться. Мгновение. Доля секунды. Вот он, еще один миг чистого цвета — прикосновение несмелых губ к его губам.

Не было и не могло быть в том порыве решительно ничего неправильного, ничего пагубного, ничего порочного. Прозрачнее в своей чистоте и целомудреннее по своей сути поцелуя в его жизни не случалось. Словно уст его коснулись призрачные крылья ангела. Бесплотные губы воплощенного божества. Но ведь ты из плоти и крови, Лукреция Борджиа, и разве так скрепляют клятву верности?

Чезаре отстранился от неумелого и робкого касания неискушенных уст, осторожно сжал порозовевшее личико ладонями и, не встретив ни малейшего сопротивления в доверчивом взгляде, запечатлел на губах сестры долгий, сдержанный поцелуй. Ни одного лишнего движения, только плотный нажим сомкнутых губ поверх ее податливых, шелковых уст. Братский поцелуй — печать чистой и нежной преданности, ничего сверх того. Блаженный миг. Изощренная пытка.

Он резко открыл глаза, порывисто оторвался от Лукреции, выпустил из рук точеное лицо, отступил на шаг. Оба молчали, точно пораженные громом, но глаза их вели безмолвный разговор, который губы не окончили.

"Спаси меня", — молили подернутые легкой поволокой глаза сестры.

"Девочка моя, родная моя, любимая! Я не дам тебя в обиду! Ну почему судьба так жестока? Зачем она вложила в наши души неистовое притяжение, навсегда обреченное оставаться неутолимым?" — отвечали ей потемневшие от затаенной боли глаза брата.

— Сбежим на денек в Неттуно, Лукреция, как в прошлом году? — выпалил Чезаре, нарушив молчание. Он собирался сказать только завтра, сделать сюрприз по случаю ее дня рождения, но слова сами слетели с губ. Он торопливо согнал с лица гримасу терзания, но голос предательски охрип, когда он добавил: — Прямо завтра?

— К морю? — обрадовалась было она, но тотчас засомневалась: — Но завтра ведь мой день рождения.

— Ты думаешь, я мог забыть? — усмехнулся Чезаре и, уже окончательно овладев собой, непринужденно протянул ей руку, приглашая пройтись.

Лукреция с радостью ухватилась за предложенную опору, точно сама еще не совсем оправилась после случившегося. Они медленно двинулись вдоль галереи в направлении выхода. Между ними повисла странная неловкость, загадочная недоговоренность, легкое напряжение. Надо было непременно что-то говорить, трепаться без умолку, чтобы поскорее рассеять это гнетущее замешательство.

— Я все спланировал заранее. Доверься мне. Завтра, сразу после торжественной части. Ночь в пути — и мы на месте. В Неттуно живет мой добрый друг, он приютит нас. Вернемся на следующий день.

— Ах, если отец узнает, он придет в ярость, Чезаре, — колебалась Лукреция в нерешительности.

— Матушка отправит посыльного, скажет, что тебе нездоровится. Я все устрою, поверь. Папа не узнает.

Сестра недолго раздумывала прежде, чем согласиться. А Чезаре был уверен, что она не сможет устоять перед таким приглашением. Лукреция обожала море. В прошлом году они провели целую неделю июля на живописном берегу Тирренского моря. И воспоминания о тех днях потом еще долго грели их сердца серыми зимними вечерами. В те минуты Чезаре казалось, что морские волны плескались в ее искристых зеленых глазах.

— Только не разболтай Джулии, — предостерег он.

— Джулия — моя подруга, она будет молчать, если я попрошу, — в полной уверенности возразила Лукреция. Но кардинал хорошо знал, что La Bella, прежде всего, любовница отца, и она все докладывает Папе. Даже то, что знать ему совсем необязательно. Еще один тайный агент на службе Ватикана с прямым доступом в самую душу и постель святого отца. Чезаре внутренне содрогнулся.

— Все же я попрошу — не говори ей, ладно? Не в этот раз, сестренка, — она удивленно посмотрела на него, но согласно кивнула.

За их спинами послышался мелодичный романьольский говор придворных кавалеров из свиты графини Сфорца. Они толпились на площадке второго этажа перед самой лестницей. Очевидно, аудиенция была окончена.

Чезаре обменялся взглядом с Лукрецией:

"Ну, вот и все. Кажется, решено?"

И ласковое, настойчивое в ответ:

"Скажи мне правду, брат, ничего не утаивай".

Он выпустил ее руку.

— Выспись сегодня хорошенько. А завтра, обещаю, ты все узнаешь.

Лукреция заговорщицки улыбнулась.

— Иди, Чезаре. Отец наверняка уже ищет тебя. А я останусь, — она непринужденно хохотнула: — Хочу своими глазами увидеть Тигрицу из Форли.