Том 3. Русская поэзия

2.2

Почему в русской рифме исторически выделились именно такие типы дозволенных и недозволенных соответствий? Почему русские поэты, твердо державшиеся установки на фонетическую точность, тем не менее допускали йотированные рифмы с их откровенной фонетической неточностью? Почему, хорошо понимая разницу между буквой и звуком и с самого начала позволяя себе рифмы любить — быть и лёд — бьёт, они, тем не менее, упорно сопротивлялись приблизительным рифмам типа догадка — сладко?

Ответ на эти вопросы открывается только при взгляде на иностранные образцы, которыми располагали первые русские стихотворцы. Что одинаковые ударные гласные звуки могут выражаться разными буквами, они знали и по французским рифмам «plaire — mére», и по немецким «Ehre — wäre»; что звонкий согласный оглушается и может рифмоваться с глухим, они знали по немецким рифмам типа «Sand — bekannt». Но ни йота на конце слов, ни несовпадающих гласных в женском окончании слова французский и немецкий языки не знали: здесь русские поэты были предоставлены собственным силам. Почему они легко допустили нетождество йота, замечательно догадался еще Жирмунский (с. 139): они вспомнили, что в польском языке, где прилагательные йота на конце не имеют, может рифмоваться, например, stary — czary, и сделали вывод, что и по-русски можно рифмовать старый — чары. Почему они с трудом допустили нетождество безударных а и о, е и и, также можно догадаться: видя, что во французских, немецких стихах рифмуют только plaire — mére, springen — singen, Schneider — Kleider и т. п., они заключили, что и в русских стихах рифмоваться могут только е — е, о — о, а — а и т. п., — иными словами, гласный безударного слога сохраняет качество гласного ударного слога. Так в XVIII веке сложилась традиция русской точной рифмовки, постепенно и с разных концов расшатываемая в течение следующего века.