Петр I. Материалы для биографии. Том 1, 1672–1697

XI. Петр в Пилау

К вечеру этого же дня, вторника 22 июня, относится эпизод, подававший повод к разного рода толкам и пересудам: столкновение Петра с его любимцем Лефортом. Происшествие было крайне раздуто; говорили, что царь в порыве гнева бросился на Лефорта со шпагой и чуть было не заколол его, если бы только состоявший при царе гофмаршал фон Принцен не защитил собой Лефорта, бросившись между ним и нападавшим на него царем[854]. Эпизод был гораздо проще, и дело не пошло далее крупного разговора. Так, по крайней мере, изображает его в своем журнале тайный секретарь и переводчик фон Берген, заслуживающий полного доверия, потому что он был очевидцем происшествия и не имел основания уменьшать его размеры. «Во вторник (2 июля / 22 июля), — пишет Берген, — я опять выехал в Пилау… Г. фон Принц как сначала, так и все время состоит при великом командоре (Петре). Однако вследствие сильной усталости, которая, кажется, переходит в лихорадку, он вечером не был при обычном утешении (compalisance). Прошлую ночь, после того как они вернулись с фишгаузенской большой охоты, великий командор принял от многих полный решпект как царь и открыто признавал, что он… великий государь, чего я на следующий день не заметил, хотя он сам со времени приема передо мной не таился. Я почувствовал, однако, вечером некоторую перемену, так как произошел некий крупный разговор между великим командором и генералом:

за кем дело стало, что приходится здесь медлить; на генерале одном должна лежать ответственность, так как, по его (царя) мнению, все задержки — лишь призраки (An Wem es lдge dasz man daselbst solang verweilet: der General allein hat dцrfen antworten, dasz es Seines wissens nichts als Ombragen weren, die Sie aufhielten). Великий командор, как казалось, подвергал порицанию волокиту генерала, которой за ним раньше не бывало, на что генерал возразил, [указав] на тревожное начало этой поездки, когда не думали, что он (генерал) может прожить более трех дней. Командор еще раз попрекнул его, что он стал беззаботен, потому что заметил, что стал велик. Я пришел к спору как раз, когда командор сказал: он-де сделал его великим, от чего генерал не мог отрицаться, и к тому генерал прибавил: ни один государь, как только великий государь, не мог его так возвысить, однако спрашивал наперед господ послов, знают ли они или слыхали, а затем, памятно ли и великому командору, чтобы он (генерал) предпринял какой шаг к своему возвышению или искал его, на что они все ответили, что нет, и затем после небольшого молчания генерал обратился к великому командору с тонкой улыбкой: ему его милостивейший великий государь оказал много милости и сделал его более великим, чем он когда ожидал, но если бы его величество захотел оказать ему еще одну милость и вернуть его в прежнее состояние, то он восхвалил бы его, что он сделал его не только великим, но и счастливым. Тогда великий командор обнял его, дружественно с ним говорил и приказал наполнить кубки, которые, будучи наполнены до краев (in floribus), весело ходили кругом при звуках литавр, труб и пушек за благополучие сперва наших обоих великих государей, затем всего их государства и всех союзников; при этом я их оставил после полуночи…»[855]

Что толки и пересуды преувеличивали и извращали истину по крайней мере в одном, в участии фон Принцена в ссоре царя с любимцем, видно уже из того, что фон Принцена, как несомненно удостоверяет Берген, даже и не было при этом происшествии. Молва о столкновении и притом в раздутых формах долетела и до Женевы, и родственники Лефорта, видимо, были встревожены за него, так что он должен был их успокаивать, опровергая дошедшие до них сообщения. В письме, относящемся к более позднему времени, к октябрю 1697 г., из Гааги Лефорт, касаясь происшествия, также удостоверяет, что, кроме крупного разговора, ничего не было. «До сей поры, — писал он брату Ами, — по милости Божией все выходило к нашему удовольствию, особенно же к удовольствию его царского величества, хотя некоторые злословы (maldisants) написали вам очевидную ложь и нечто такое, чего в таком виде никогда не случалось; если даже и были какие-нибудь слова, то это не их дело вмешиваться в подобные обстоятельства и писать о них. Завистники слишком часто лгут. Простите меня, что я вам докучаю с этим делом, но вы можете поверить, что если бы дело действительно так произошло, как вам сообщают, то они лучше бы сделали помолчав, и я только пожелал бы, чтобы эти господа постоянно обманывались, как и в этот раз; они принуждены были бы со стыдом прийти и письменно просить меня об извинении в том, что таких слов, как они их распространили, не бывало. Впрочем, любезный брат, я не буду более о том говорить. Я только желаю, чтобы благой Господь сохранил меня в той милости, которою я пользуюсь и пользовался, и чтобы он не возносил меня выше; я совершенно удовлетворен»[856].

С заключением договора 22 июня дело Великого посольства при бранденбургском дворе оканчивалось. По первоначальному маршруту посольство, а вместе с ним и царь должны были от бранденбургского курфюрста направиться к цесарю в Вену. Но так как с цесарем трудами посланника Нефимонова союз был возобновлен еще 29 января, то Петр мог дать волю своему стремлению ехать скорее в Голландию учиться искусству кораблестроения. 2 июня посольство отправило в Голландию так называемую «обвестительную» грамоту о своем предстоящем прибытии. Однако события в Польше принудили Петра задержаться в Пилау до конца июня. В Польше в мае и июне происходили королевские выборы, и царь, равно как и курфюрст, считал необходимым следить за ними, находясь поблизости. Великое посольство, за которым стоял и действовал, конечно, сам царь, вело переписку с русским резидентом в Варшаве А. В. Никитиным, посылало ему инструкции, получало его донесения, вообще руководило его действиями. Выборы начались в Варшаве 5 мая и отличались крайне бурным характером. Боролось несколько кандидатов, из которых наиболее серьезными были французский принц из дома Бурбонов де Конти, маркграф Баденский Людвиг и курфюрст Саксонский Фридрих-Август. Для России желательным кандидатом был последний, курфюрст Саксонский, и совершенно неприемлем был француз принц де Конти, родственник Людовика XIV. Если бы ему удалось занять польский престол, он был бы на нем не более как версальским агентом, а так как Франция тогда поддерживала Турцию в ее борьбе с союзом четырех держав, то очевидно, что, появись де Конти на польском престоле, Польша неминуемо должна была выйти из союза. Такие взгляды были выражены в энергично написанной грамоте от царя к панам-раде и ко всей Речи Посполитой, датированной 31 мая и помеченной Москвой, на самом же деле отправленной послами из Пилау 12 июня[857]. В грамоте высказывалось решительное осуждение французской партии в Польше, которая ради своей корысти забывает, какой опасностью будет грозить избрание французского принца союзу против общего неприятеля «креста святого», султана турецкого. Французский король поддерживает дружбу с общим врагом, султаном, и помогает ему, а если и в Польше будет француз, то какой же с ним будет союз и какая война против турок? Царь заканчивает грамоту пожеланием, чтобы поляки избрали на престол кого угодно, только не из противников союза. Грамота была получена в Варшаве 15 июня, за два дня до выборов, и произвела желательный эффект. Голоса разделились. 17 июня часть избирателей провозгласила королем принца де Конти, другая часть — курфюрста Саксонского Фридриха-Августа, который немедленно же двинулся с войсками в Польшу. Только получив известие о перевесе саксонской партии, Петр решил покинуть Пилау[858].

29 июня праздновались на чужбине царские именины. «Празднество было Петра и Павла, — записано в „Юрнале“ — и разговелись; и стреляли из пушек в городе Пилоу и был фейерверк». В «Статейном списке» празднество описано подробнее: «Июня в 29 день, то есть во вторник, был день святых апостол Петра и Павла, в которой и имянина благоверного великого государя царя… великие и полномочные послы праздновали и были у всенощного бдения и слушали святую литургию» в походной церкви, расположенной в доме иноземца француза Дор-шоха[859]. «А по литургии пели молебен и обедали у генерала и адмирала у Франца Яковлевича Лефорта; и в тот же день с поздравлением курфистр присылал к великим и полномочным послом ближних своих людей — Пруские земли канцлера Кренца с товарищем. И великие и полномочные послы за то поздравление благодарствовали. Того ж числа в вечеру были огнестрельные потехи, и верховые и водяные ракеты, которые устроены от московских бомбардиров, зело изрядные и удивлению достойные»[860]. Под «московскими бомбардирами» «Статейного списка» надо, конечно, разуметь прежде всего самого Петра.

Празднество это не прошло, однако, так гладко, как можно подумать по описанию в официальных известиях. Петр был крайне раздосадован, что курфюрст, к которому он стал питать чувство дружбы и который оказал ему внимание визитом в день рождения, 30 мая, не сделал того же в день именин, а ограничился присылкой придворных с поручением поздравить царя, и это тем более что Петр сам изготовил фейерверк к празднику. Досада вылилась в раздражение против явившихся поздравлять придворных — прусского канцлера графа Крейзена и ландфогта фон Шакена. Придворные передавали извинение курфюрста, что он не может еще раз лично проститься с царем, так как спешно должен выехать в Мемель на свидание с герцогом Курляндским. Царь принял их сухо, обошелся с ними более чем резко и в тот же день обратился к курфюрсту с собственноручным письмом, подобных которому тоже, вероятно, весьма немного в истории международных отношений. «Min Her, — пишет царь курфюрсту. — Понеже твоi посланные твоi сегодня, по поздравълениi оть тебя, не толко чтобъ приятно поступили, но досадя мьнѣ, так чъто я отъ тебя, яко iскреннего друга своего, николи такихъ противъныхъ слоѳъ не слыхалъ, i еше хуждьше, что не сказавъся i не приятъ отвѣта, къ тебѣ ушъли, что [с] имъ объявъляя тебѣ, [лю]безному другу своему (не яко любоѳъ мешая), но яко не сумнителному приятелю пиша, дабы мешъ такими непотребными служители съсора напърасна не вьчелась, о чемъ не сумневаюся никогда. Piter»[861].

Об этом эпизоде производилось расследование, и один из уполномоченных курфюрстом поздравителей, канцлер фон Крейзен, представил обер-президенту подробный доклад, рисующий происшедшее. «Согласно письму вашего превосходительства, из Салау к гг. обер-советникам, — пишет фон Крейзен, — я вместе с г. ландфогтом фон Шакеном отправился в Пилау, чтоб приветствовать его царское величество от высокого имени его курфюршеской светлости по случаю дня его тезоименитства. После того как мы оба около 11 часов перед наступающим обедом были допущены к аудиенции в доме лицент-инспектора Штенглера и были введены г. фон Принцем, мы нашли его царское величество с его посольством стоящим у окна, и, так как в комнате было уже много народу, мы должны были близко подойти к нему, и затем последовала соответствующая краткая речь, потому что я был заранее предупрежден г. Принцем постараться о краткости. Как ни был комплимент краток сам по себе, я должен был его еще сократить, так как великий посол г. Лефорт делал мне знаки кончать; и он был закончен словами, подписанными в приложении. Его царское величество во время аудиенции большей частью опирался левой рукой на окно, и тотчас по окончании речи без малейшего ответа вышел в соседнюю комнату, хотя здесь же находились его послы, а также и переводчик. Затем мы были приглашены за стол, за которым сидело 10 человек, и посажены рядом с послами, причем играли его трубачи попеременно с музыкантами крепости. Между тем поданы были два больших серебряных сосуда и заздравные стаканы, из которых серебряный кубок, вмещавший в себе штоф вина, был выпит зараз г. Лефортом. Но его величество демонстративно (zum Vorschein) не провозглашал и не пил ничьего здоровья. Мы скромно делали все, насколько было возможно, и с большим терпением ожидали конца пира, за которым его величество все время говорил со своими послами, насколько можно было заметить, о ведомостях и о выборе короля в Польше и, между прочим, открыто поцеловал г. Лефорта, который, разговаривая с его величеством, держал в зубах трубку, а затем целовал в потную черную голову своего шута (карлика?), которого посадил с собой. Как только его величество встал из-за стола, мы его проводили в соседнюю комнату и затем отправились в нашу квартиру, находившуюся прямо против… дома лицент-инспектора.