Борджиа. "Секс. Власть. Убийство. Аминь"

Между тем, казалось, дочь понтифика и сама была не осведомлена о своем положении. Она твердо, без единой запинки или смущения произнесла обвинительную речь на латыни с редким изяществом, присущим дамам с прекрасным образованием. При этом она ни разу не взглянула на того, о ком говорила. Джованни Сфорца стоял перед ней, и уста его кривила неприязненная ухмылка. В конце Лукреция поклялась самим Господом Богом, что все сказанное ею истинно и правдиво.

Когда девушка окончила говорить, по залу прокатился вздох не то удивления, не то осуждения. Но быстрое и едва заметное движение руки Александра положило конец перешептываниям. Сегодня распорядителем заседания выступал известный при дворе знаток канонического права — Иоганн Буркхардт.

Громко откашлявшись и приняв свой дежурный невозмутимый вид, он заговорил:

— Леди Лукреция! Вы заявили о глубоком разочаровании, постигшем вас в первую брачную ночь.

— Это было крайне неприятно, ваша честь, — ответила девушка уже на итальянском, прямо, с толикой наивного удивления глядя на Буркхардта.

С первого своего дня в Ватикане, Иоганн покорно исполнял волю Святых Отцов и ловко превращал черное в белое. Голландец получил теплое местечко при дворе еще до того, как Рим поработили Борджиа. При нем сменился ни один понтифик, и каждому он служил с неизменной преданностью, не забывая притом о собственных интересах. Добродетельная щепетильность никогда не мешала Буркхардту выполнять не самую приятную работу.

— Будьте добры, расскажите поподробнее, — попросил он, участливо кивнув.

Лукреция глубоко вздохнула и, опустив ресницы, потеребила массивные золотые перстни на своих хрупких пальцах.

— Мне неловко говорить о таких вещах перед столь почтенным собранием… — она метнула быстрый взгляд в сторону своего отца, понтифика: — Но, увы. Как это ни печально, мой муж оказался…

— Вы можете говорить открыто, леди Лукреция, — подбодрил Буркхардт смутившуюся было девушку. — Это весьма важный вопрос!

Александр, заметив смятение дочери, также поощрил ее ласковой улыбкой и легким кивком.

— Мой муж проявил… — снова начала она и тут же умолкла, будто ей и впрямь стало не по себе. Бледные щеки быстро залила краска, а ярко-розовые губы трогательно задрожали.

— Пожалуйста, продолжайте, — настойчиво проговорил Буркхард, обводя всех присутствующих многозначительным взглядом.

Лукреция подняла свои светло-зеленые большие глаза и устремила их в упор на Джованни Сфорца:

— Проявил полное бессилие! — торжественно заявила девушка, в по-детски звонком голосе прорезалась сталь. После ее прямолинейного признания среди слушателей прокатилась вторая волна взбудораженного шепота и тихих смешков.

Разъяренный супруг, доселе молча терпевший оскорбительное для его персоны заседание, на сей раз не сдержался:

— Я могу все доказать! — он порывисто шагнул к Буркхардту, вскинув кулак: — В первую брачную ночь… — Джованни осекся, глаза его, пылающие гневом, потемнели.

— Да? — переспросил канонический судья с затаенной нотой иронии. — Вы говорите в первую брачную ночь…

— Я говорю, она лжет! — вскричал Сфорца.

— Вот как? Но вы упомянули доказательства, — медленно и раздельно проговорил Буркхардт.

— Она лжет! — по лицу обвиняемого пробежала судорога.

Мрачно нахмурившись, понтифик предупреждающим жестом поднял ладонь, призывая к спокойствию всех присутствующих. Буркхардт снова показательно откашлялся и неспешно двинулся к восседающему на троне Александру:

— Есть прецеденты, Ваше Святейшество, публичного доказательства мужской силы, — сказал он таким спокойным тоном, будто они были на частной аудиенции, а не под наблюдением десятков любопытствующих глаз. — Лорд Сфорца мог бы доказать истинность своих уверений в полной потенции соитием с леди Лукрецией перед собранием церковных правоведов.

При этих словах Лукреция испуганно взглянула на своего отца, но тот успокоил ее покровительственной улыбкой.

— Нет, нет, — отмахнулся Александр, — это было бы отвратительно, как для леди, так же и для лорда.

— Сама мысль об этом возмутительна! — воскликнул Джованни, оскорбленный показным пренебрежением. Они обсуждали герцога так, словно его самого здесь не было.

— Есть еще одна возможность, — Буркхардт понизил голос и деликатно склонился к понтифику, подчеркивая неприглядность своих слов. — Публичная демонстрация лордом Сфорца мужской силы с одной или двумя согласными на то девицами также может служить доказательством.

— "Публичная"? — с гневным смешком выплюнул Джованни, все еще не веря, что происходящее беззаконие не снится ему в страшном сне.

— В месте по выбору коллегии, в присутствии церковных правоведов и избранных лиц из числа жителей Рима, — подтвердил Буркхардт, развернувшись к Сфорца.

— То есть с куртизанками? — герцог Пезаро закатил глаза, от бессильной ярости у него дрожали колени.

Понтифик дернул губы в недоброй улыбке:

— Мы избавим лорда Сфорца от публичного унижения, — он поднялся со своего трона и, уже не сдерживая издевательской насмешки, добавил: — Демонстрации здесь, перед лицом наших братьев кардиналов, будет довольно.

Досточтимая публика возбужденно загалдела, то тут, то там послышались скабрезности, мягкой волной всколыхнулись алеющие ряды церковников. Жадные до омерзительных зрелищ они уже открыто смеялись над обвиняемым и никак не могли унять постыдное воодушевление. Среди общего гама и шума сидел, подперев щеку кулаком, Чезаре Борджиа. По ленивой, холодной ухмылке на красивых губах кардинала было заметно — он явно и без всякого смущения наслаждался унизительным положением своего шурина, герцога Пезаро.

Под общий оживленный гвалт в залу заседания внесли постамент в виде ложа, а затем и толстый, пуховый матрас. С нескрываемой досадой из помещения удалились знатные горожане и те, кто не входил в близкое окружение понтифика. Лукреция Борджиа также была вынуждена покинуть заседание, ибо дальнейшее зрелище уж точно не предназначалось для глаз невинной особы.

Но никто не мог запретить дочери понтифика тайно наблюдать за унижением своего ненавистного мужа. Для нее приготовили укромное место на задрапированном полупрозрачными занавесями балконе. Оттуда девушке было видно все происходящее как на ладони, в то время как о ее присутствии знали лишь понтифик и молодой кардинал Борджиа. Жажда мести в ней боролась с желанием убежать прочь и вычеркнуть весь этот день из своей жизни, как дурной сон. Одному Богу было известно, чего стоила та ложь, что так легко и непринужденно слетала с ее губ часом ранее. Лукреция ненавидела Джованни всем сердцем и высмеять супруга перед людьми было чертовски приятно, однако она понимала, что этот суд ударит не только по его репутации. Назавтра добрая половина Рима будет ругать ее последними словами и судачить о том, чей же ребенок растет у нее под сердцем.

Тем временем зала опустела, и оставшиеся кардиналы заняли свои места в нетерпеливом ожидании.

Без всякого промедления в сопровождении папских камерариев в помещение вошли две откровенно тучные девицы в полупрозрачных одеждах. Их, конечно же, отобрали заранее в одном из самых дешевых борделей, ибо таких безобразных куртизанок еще стоило поискать. Да и едва ли их можно было назвать куртизанками, скорее всего девицы промышляли своим нехитрым мастерством прямо на улицах Рима.

Обе низко поклонились Александру, и та из них, что была повыше и потолще, осведомилась резким, сиплым голосом:

— Его Святейшество желает видеть лорда Сфорца с одной из нас или с обеими?

Оглядев полуобнаженных проституток с ног до головы и пренебрежительно скривившись, понтифик обратился за помощью к Иоганну, стоящему справа от себя:

— Буркхардт?

— Одного акта будет достаточно, — тихо отвечал тот, пряча глаза.

— Тогда я первая! — бойко и с немалым воодушевлением выпалила первая из девушек и проворно взобралась на импровизированное ложе, бесстыдно расставив полные ноги, согнутые в коленях. Сфорца обомлел от смятения и отвращения. Сам он никогда не участвовал в оргиях, но в домах куртизанок бывал и не раз наблюдал, как другие предаются похоти и непотребствам, совершенно не заботясь о чужих глазах. Он подумал, что ради своей чести стоит решиться на унижение и даже было сделал шаг вперед, к ложу. Но тут глаза его, совершенно некстати, скользнули по лицам кардиналов — Орсини, Колонна, Сан-Северино — все они глядели на него, затаившись в гнусном ожидании. Его дядя, Асканио Сфорца, также был здесь: сидел там, словно истукан с каменным, ничего не выражающим лицом.

Герцог Пезаро с ненавистью сжал зубы, встретив насмешливый, пронзительный взгляд папского сына — Чезаре. Этот молодой прохвост нацепил на себя алые одежды, биретту и крест, притворяясь кардиналом, но всем известно, что служил он вовсе не церкви, и не Господу, а одному лишь Родриго Борджиа.

— Вам не по нраву эти ляжки? — разочарованно прогнусавила куртизанка, оглаживая свои голые, рыхлые ноги и задирая подол юбки повыше. Сфорца посмотрел на нее вскользь и ощутил, как к горлу его подкатывает ком отвращения. Не станет он прыгать под дудку этих каталонцев! Не станет выступать шутом в цирке Борджиа!

— Довольно! — сдавленно прорычал он. — Дайте мне развод!

— Но на каком основании? — с наигранным участием спросил Буркхардт.

Качнувшись, Джованни проговорил, будто во сне:

— Импотенции.

По залу пробежало веселое гоготанье. Никто всерьез не думал, что Сфорца станет доказывать свою мужскую силу, все ждали ровно той смехотворной минуты, когда герцог признается в слабости.

— Мы должны услышать это из уст самого лорда Сфорца, — громко проговорил Буркхардт, берясь за перо и обмакивая его в чернилах: — Для протокола: в первую брачную ночь…

— В первую брачную ночь у меня не было близости с супругой, — прошипел Джованни.

— Не было или не могло быть? — уточнил канонический судья, занося перо над протоколом.

— Не было… — Сфорца взглянул в темные, насмешливые глаза своего заклятого врага Александра и ужаснулся, на миг ему показалось, в них зияет черная пустота. — И не могло быть, — сказал он, наконец.

— Той ночью вы были и остаетесь доныне, — ровно, медленно и раздельно произнес Буркхардт, понуждая герцога произнести позорное признание.

К черту этих проклятых испанцев! Он еще отомстит!

— Импотентом, — упавшим голосом сказал Сфорца, и очередной взрыв безудержного хохота взлетел к сводам зала. На сей раз смеялись все, и даже вице-канцлер не сдержал ухмылки. Ему вовсе не доставляло удовольствие видеть поругание родственника, но невозможно было не улыбнуться общему комизму положения.

Очередным властным жестом понтифик призвал всех к спокойствию, но сам при этом едва сдерживал широкую, презрительную улыбку. Кивком он дал знак Буркхардту окончить процесс, как полагается. И тот, поднявшись над трибуной, громогласно произнес:

— Мы объявляем брак между Лукрецией Борджиа и Джованни Сфорца недействительным! Как если бы он не был заключен!