Борджиа. "Секс. Власть. Убийство. Аминь"

Лукреция разжала кулачок, и перстень легко соскользнул. Тогда она взяла руку Чезаре и надела кольцо обратно на палец брата. Оно село как родное: плотно, туго, надежно.

— Здесь его место, — вымолвила она. — Смотри, сидит идеально, а значит, ты хороший кардинал, Чезаре.

И быстро, в каком-то безотчетном порыве коснулась губами согретого солнцем красного камня. Чезаре, было, хотел что-то возразить и чуть дернул руку на себя, но разом сдался. Лукреция, отняв губы от кольца, открыла ладонь брата — сильную, но всегда к ней ласковую — и вложила свое лицо в большой ковш его пальцев. Прижалась щекой, закрыла глаза, наслаждаясь блаженным теплом, остро ощущая кожей металлическую прохладу перстня.

Теперь, как никогда прежде, Лукреция ясно осознала — она отчаянно не желает выходить замуж. Не нужен ей этот Джованни Сфорца, да и никто другой не нужен кроме Чезаре. Она с детства хотела, чтобы он стал ее мужем, но это невозможно. Что же, тогда пусть просто всегда будет рядом. Это все, чего бы ей хотелось. Лукреция медленно открыла глаза, и слова сами собой сорвались с губ:

— Я так не хочу замуж, Чезаре.

Она наткнулась на тяжелый взгляд. При ее словах лицо брата отчетливо напряглось, неясная болезненная складка залегла в уголке мягких губ, густые брови нахмурились. Он осторожно, как-то сосредоточенно, отнял ладонь от ее лица, поднялся и сел на траве, незнакомым жестом коснулся затылка. Все это время он смотрел на нее отрешенно, словно его мысли были где-то далеко.

— Ты не должна бояться, Лукреция, — наконец, проговорил Чезаре и мягко приподнял ее лицо к себе за подбородок. — Помни, что бы не случилось, я всегда рядом, — он улыбнулся, точно сквозь силу, прихватил ее подбородок чуть крепче. — Да, я буду в Риме, а ты в Пезаро, — тень невыразимой муки скользнула по его лицу, — но одно твое слово, даже просто намек в письме, что ты несчастна, и я буду там в тот же день, и неважно, сколько лошадей мне для этого придется загнать!

Лукреция внимала каждому слову Чезаре, будто проповеди на воскресной мессе. Его палец — наверняка не нарочно — легко оттягивал кожу ее подбородка, скользил по его абрису, нежно поглаживал пространство под нижней губой.

— Давай убежим, Чезаре, — выпалила она ни с того ни сего. Сказала и только потом осознала, что думала об этом уже не в первый раз. Просто всегда гнала от себя такие мысли, ибо знала, что это всего лишь глупые мечты. Ей никогда не вырваться из тех пут, что дает знатное имя и высокородное происхождение.

Но сегодня был особенный день, сегодня невозможное казалось возможным. Разве они уже не вырвались из пут Рима?

— Убежим в те земли, что открыл Колумб, — продолжила Лукреция, и Чезаре, до этого смотревший на нее застывшим от изумления взглядом, громко выдохнул и выпустил ее подбородок из своих пальцев.

А она заговорила быстро, затараторила, точно хотела поймать ускользающую птицу мечты за хвост:

— Там никто не будет знать наших имен. Поселимся в деревушке на берегу. Ты бы мог стать рыбаком, Чезаре. А я бы научилась готовить и убирать. Да, да, я бы смогла, не смейся! — он улыбался, но в лице его сквозила нескрываемая грусть. Однако, это не остановило Лукрецию. Она внезапно ярко и красочно представила себе ту, другую, незнакомую жизнь простых людей, не обремененных надуманными условностями. Отчего-то показалось, она смогла бы стать счастливой без роскоши и богатства. Да и что толку от богатства, если не можешь быть рядом с теми, кого любишь. — Я слышала про Новый Свет, что там рай на земле, Чезаре. Мы будем жить там как брат и сестра, а все будут думать, что мы муж и жена.

Чезаре поднял глаза и в упор посмотрел на нее. Взгляд, проникающий вглубь, неизменно обожающий, неизменно ласковый, но сейчас в нем мелькнула какая-то странная, незнакомая примесь не то отчаяния, не то горечи, от которой ей враз стало не по себе.

— Там был рай, Лукреция, до того, как пришли испанцы, — Чезаре подался вперед, взял обе ее руки в свои ладони, обхватил тонкие запястья, нежно погладил кожу предплечья: — Я бы увез тебя на край света, — он нетерпеливо передернул загорелыми плечами, — будь на то моя воля.

Чезаре внезапно сгреб ее за локти, порывисто притянул Лукрецию к себе, нашел ее взгляд, который она в смущении отводила. Его мшисто-зеленые глаза близко скользнули рядом с ее лицом, впились в нее с согревающим душу напором. В каком-то странном порыве он запустил пальцы в ее туго заплетенную косу и быстро, точно делал это много раз, распустил хитрое плетение. Волосы Лукреции, еще влажные после купания, рассыпались по плечам.

— Обожаю тебя, — сорвалось с его губ охрипшее признание. — Обожаю! — повторил он, зарываясь лицом в ее локоны. — Не отдам тебя никакому Сфорца, — шептал у самого ее уха. — Ей-богу, не отдам.

Руки Чезаре сошлись плотным змеиным кольцом вокруг ее спины, стиснули с такой силой, что, казалось, ей вот-вот не хватит воздуха. Лукреция задыхаясь, вдыхала и вдыхала терпкий, остро-приятный запах его тела — такой до боли знакомый, такой мучительно волнующий.

Прямо над их головами, в прозрачной кружевной кроне ели, протяжно, переливчато запела какая-то птаха, и Чезаре, словно очнувшись, выпустил Лукрецию из своих объятий. Глубоко вздохнул, откинул сбившиеся кудри назад и лег на траву, устремив взгляд туда, где щебетала вольная птица. Улыбнувшись, он потянул сестру за руку, заставив ее прилечь рядом.

— Соловей, — сказал он, мечтательно прикрыв глаза.

Лукреция готова была зарыдать, осознав вдруг всю нелепость своей никчемной жизни. Эта маленькая пичужка на ветвях свободна, поет песни и летает, где хочет, а она — Лукреция Борджиа — птичка, пойманная в золотую клетку. И она не знает, где спрятаны ключи от ее тюрьмы. И брат не знает. Ведь он тоже в клетке. В своей собственной темнице — прикованный золотыми цепями к Ватикану, затянутый в алые путы шелка и бархата кардинальского платья, навеки обреченный молиться Богу, в которого не верит. И никуда они не убегут, и не откажутся от имени, что вечной печатью лежит на них обоих. Они — Борджиа.

Остаток дня прошел в блаженном тепле, в бесконечной неге. Они купались, носились по берегу, играя в салочки, чтобы согреться после озерной прохлады. Загорали под палящими лучами летнего солнца, объедались сочными персиками, кормили лошадей морковкой, полной грудью вдыхали украденную хотя бы на один день свободу.

Лукреция жадно впитывала обжигающие солнечные лучи, прохладу лазурной воды, чистейший прозрачный воздух гор, аромат нагретой за день листвы и травы. Тепло взгляда Чезаре, его прикосновения, нечаянные объятия и ласку — каждой клеточкой души, тела и ума она старалась насытиться. Словно можно всем этим насладиться впрок, наглотаться про запас, чтобы потом, в дни грусти, бережно выуживать по одному каждое драгоценное воспоминание из бездонной шкатулки памяти.