Сладкая история мира. 2000 лет господства сахара в экономике, политике и медицине

Научные и экономические общества

Ближе к концу XVIII века за научными исследованиями, проводимыми в европейских колониальных поселениях, следили так же внимательно, как сегодня – за последними событиями в мире технологий. Научные общества стремительно возникали во французских, британских, испанских и голландских колониях. В 1784 году группа из девяти врачей и торговцев, живших в Сан-Доминго, основала Филадельфийский кружок. Это название было выбрано в честь Бенджамина Франклина, чья книга об электричестве была хорошо известна среди карибских плантаторов26. Впрочем, вопрос о том, почему они назвали кружок именно в честь Франклина, все равно остается не очень ясным, поскольку своих рабов он отпустил на волю в 1781 году, после чего выступил с осуждением рабства, приносящего лишь смерть, страдания и вырождение, на которое обречены все рабовладельческие общества27. Тем не менее он принял почетное членство в Филадельфийском кружке. Наряду с быстрым распространением франкмасонства возрастающий интерес к науке четко обозначил появление эмансипированной буржуазии, претендующей на лидерство в общественном прогрессе даже несмотря на то, что ее представители без колебаний выжигали свои имена на коже своих рабов28.

Филадельфийский кружок имел много общего со старейшим научным сообществом в тропиках, Батавским обществом искусств и наук, основанным в 1778 году. Вскоре после своего основания Батавское общество насчитывало уже примерно двести членов; среди его иностранных членов-корреспондентов были и вышеупомянутый Джозеф Бэнкс, и кумир французского Просвещения маркиз де Кондорсе29. Это научное общество явно было очаровано духом Просвещения, как и его идейный вдохновитель Якоб Радермахер, занимавший высокое положение в Британской Ост-Индской компании и, помимо прочего, основавший одну из первых в Азии масонских лож. Впрочем, амбиции Батавского общества были в высшей степени практичны. Одним из наиболее активных представителей Батавского общества был Йоханнес Хойман – лютеранский пастор и земледелец. Судя по всему, дела духовные интересовали его куда меньше, чем развитие коммерческого сельского хозяйства, а Священному Писанию он, видимо, предпочитал трактат о сахарных мельницах в землях вокруг Батавии. В этом плане Хойман был настоящим представителем Батавского общества, которое, несмотря на «искусства и науки» в своем названии, посвятило себя земным амбициям – развитию сельского хозяйства и промышленности. По сути, члены Филадельфийского кружка установили для своего плантаторского общества те же практические приоритеты30.

В Батавии сахар был важной темой дебатов и делом, не терпящим отлагательств, поскольку из-за истощения почвы и нехватки дров местная промышленность находилась на грани краха31. Эти связанные с сахаром риски привели к активному вмешательству европейских землевладельцев и Голландской Ост-Индской компании, которые больше не хотели полагаться исключительно на мастерство китайских помольщиков. В промышленность острова они внедрили новый экономящий топливо процесс – так называемый «Ямайский поезд», который, по всей видимости, был изначально завезен с Маврикия. Другое новшество было предложено Годеном Дютейлом, бывшим плантатором Сан-Доминго, прибывшим в Батавию в 1804 году. Он уверял, что изобретенное им устройство для кипячения может работать исключительно на багассе. Если бы это оказалось правдой, то острая проблема нехватки топлива на острове была бы решена32. Однако все кончилось провалом, который, тем не менее, стал значительным шагом в трансформации яванской сахарной промышленности, знаменующим ее отход от китайских знаний и переход к знаниям европейским.

«Общество для поощрения искусств, производителей и коммерции», основанное на Барбадосе в 1781 году, было, по всей вероятности, первой плантаторской ассоциацией, призванной содействовать повышению качества культивации и методов переработки, а также выпускать руководства, служащие для улучшения жилищных условий рабов. Ему, возможно, предшествовало возникновение на Ямайке организации плантаторов. Подогреваемые завистью к стремительному прогрессу расположенных по соседству французских островов, в 1767 году они создали патриотическое общество, призванное улучшить на острове культивацию и торговлю. Управляющие ямайскими плантациями один за другим получали патенты, связанные с улучшением помола и кипячения. В их число входил и проект, ставший прообразом сахарной мельницы на паровой тяге с тремя горизонтально расположенными дробилками, придуманной в 1754 году Джоном Смитом. Позже она послужила основой для другой мельницы на паровой тяге, которую тридцать лет спустя построил и запатентовал Джон Стюарт. Оба они жили на Ямайке33.

В Гаване коммерсанты и землевладельцы, чье богатство стремительно росло благодаря расширению торговли с недавно отстоявшими независимость Соединенными Штатами, теперь были готовы не только разводить скот и выращивать табак, но и начать возрождение отсталой сахарной отрасли острова. Движущей силой этого возрождения стал интеллектуал Франсиско Аранго-и-Парреньо, родившийся в Гаване в 1765 году в креольской семье, принадлежавшей к буржуазии. Как один из самых уважаемых уроженцев Кубы, он снискал множество почетных и престижных должностей, но, как истинный буржуа, отказался от титула дворянина34. В студенческие годы Аранго-и-Парреньо, должно быть, читал и ценил «Философскую и политическую историю учреждений и торговли европейцев в обеих Индиях» – известную в то время книгу, редактор которой, Гийом Томас Рейналь, советовал испанскому королю развивать сахарные плантации на Кубе, утверждая, что белые сахарные кристаллы могут заменить золото и серебро в качестве главного источника богатства империи35. На пути домой в 1788 году Аранго-и-Парреньо сделал остановку в Британии, чтобы ознакомиться с вопросами организации работорговли. Вернувшись на Кубу, он вместе с другими представителями местной элиты разработал системный подход к развитию внутренней части острова – от научно обоснованных схем по ее освоению обитателями переполненной Гаваны до плана, способного прийти в голову только человеку с манией величия: прорыть канал из Гаваны до самой южной гавани Батабано поперек всего острова. Кроме того, он убедил испанский двор позволить жителям Кубы ввозить рабов на свой страх и риск, таким образом освободив работорговлю от монополии Испанской короны или, как выразился он сам, от «меркантилистских ограничений»36.

Два года спустя, когда в соседней колонии, Сан-Доминго, вспыхнула революция, Аранго-и-Парреньо, в то время бывший в Мадриде, поспешил представить в Государственный совет Испании меморандум, опасаясь, что в страхе перед беспорядками страна вновь наложит ограничения на кубинскую работорговлю. Он уверял, что риск распространения революции на Кубу ничтожен и что на его острове к рабам относятся намного лучше, чем в Сан-Доминго (где положение осложнялось недовольством местных «цветных» свободных жителей). Он настоятельно просил испанское правительство не упустить возможность, которую Кубе дал крах крупнейшего в мире производителя сахара. В конце концов, этот крах мог быть временным37.

В следующем, 1792 году Аранго-и-Парреньо написал знаменитое эссе о том, как Куба, в то время по-прежнему почти полностью покрытая лесами, могла бы развить свой сельскохозяйственный потенциал. Это привело к учреждению в Гаване Консульства по вопросам сельского хозяйства и торговли (Consulado de Agricultura y Comercio), которому предстояло сыграть ключевую роль в восхождении Кубы к статусу сахарного экспортера38. Сахарное производство Кубы питалось не только непомерными амбициями Аранго-и-Парреньо: источником огромной выгоды для нее стал наплыв французских плантаторов, бежавших от революции в Сан-Доминго, – вместе с их наемными работниками и восемнадцатью тысячами рабов39. Французские беженцы научили кубинских плантаторов строить самые современные сахарные мельницы. За десятилетие с момента революции на Гаити экспорт кубинского сахара резко возрос с практически ничтожного количества до более чем тридцати тысяч тонн и удвоился в первой четверти XIX века40.

Чтобы обеспечить такой рост производства, Консульство по вопросам сельского хозяйства и торговли в ходе борьбы отобрало часть юрисдикции над кубинскими лесами у верфей флота, нуждающихся в древесине для постройки лучших из испанских кораблей. В то время как военно-морские силы с уважением относились к лесам, видя в них возобновляемый ресурс, сахарные бароны в своей неистовой жажде наживы воспринимали их как неистощимый источник топлива и сырья для бесперебойной работы фабрик; они беспечно рубили высокие кедры, превосходно подходившие для судостроения. В 1815 году, когда частные землевладельцы получили право без разбора валить лес в своих владениях, сахарный рубеж Кубы начал неудержимо расширяться за счет жадного поглощения островных лесов.

Через несколько лет после того, как была выиграна битва за землю, Аранго-и-Парреньо со своими сотоварищами-плантаторами одержали победу и в другом сражении – за право оставить рабство и упрочить его положение. С 1810 по 1814 год представители со всех уголков Испанской империи созывали в Кадисе, последнем бастионе, еще не покорившемся Наполеону, кортесы, или испанский парламент. В парламенте доминировали либералы, а тема рабства, стоящая на повестке дня, крайне пугала кубинских плантаторов, видевших в ней настоящий ящик Пандоры. Аранго-и-Парреньо предупреждал, что «варварский король Гаити» засел в засаде и готов принять под свои знамена всех африканцев в Карибском регионе. Аранго-и-Парреньо считал себя не менее либеральным и прогрессивным, чем представители Кадисских кортесов, но в его представлении собственность в либеральном обществе должна быть неприкосновенна, а рабы, в конце концов, были собственностью41.

Когда Аранго-и-Парреньо утверждал, что правители Гаити намерены освободить всех рабов в Карибском регионе, он ни в коей мере не преувеличивал. По прошествии года после того, как прозвучало его решительное предупреждение, был раскрыт заговор, возглавляемый свободным плотником и капралом черного ополчения Хосе-Антонио Апонте, к которому присоединились кубинцы африканского происхождения, африканцы-ополченцы и рабы; им помогал высокопоставленный гаитянский армейский офицер. Заговор Апонте был вдохновлен еще и слухом о том, что Кадисские кортесы с благосклонностью отнеслись к новости об освобождении рабов. В любом случае восстание Апонте провалилось, рабство было сохранено, а ввозу рабов на Кубу предстояло продолжаться еще полвека42.

Если учесть, с каким неуважением Аранго-и-Парреньо относился и к природе, и к правам человека, примечательно, что он стал близким другом Александра фон Гумбольдта, отца современной экологии, гостившего на Кубе с декабря 1800 года по март 1801-го и вновь ненадолго посетившего ее в 1804 году. Они совершали совместные путешествия в разные части острова, где фон Гумбольдт изучал зарождавшуюся сахарную промышленность, а также институт рабства, которое он осуждал как величайшее из зол, когда-либо причиненных человечеству, и на постепенное исчезновение которого он надеялся43. Фон Гумбольдт утверждал, что испанский закон в отношении рабства давал некоторую надежду, поскольку предоставлял рабам право жениться, искать лучших господ в случае жестокого обращения (pedir papeles), владеть некоторой собственностью и покупать свою свободу (coartación). Более того, существовали правила, предписывающие рабам подобающую одежду и правильное питание. И все же Гумбольдт очень хорошо понимал, что в обстановке безжалостной эксплуатации этими правовыми нормами, часть которых восходила ко временам Кастилии XIII века, а другая часть была введена на Кубе испанским королем в 1789 году, демонстративно пренебрегали44. Очевидно, фон Гумбольдт был сторонником постепенной отмены рабства, рассчитывая на то, что прогресс цивилизации и индустриализации постепенно избавят от него людей.