Сладкая история мира. 2000 лет господства сахара в экономике, политике и медицине

Индустриализация и подневольный труд

Когда в 1834 году Британия приняла на себя лидирующую роль в процессе отмены рабства, возможно, мало кто думал, что плантационное рабство продолжит существовать на протяжении большей части XIX столетия. Рабовладение на сахарных плантациях не только сохранилось, но даже слегка возросло – в период, который Дейл Томич назвал «вторым рабством»96. К середине XIX века на тростниковых полях трудились примерно восемьсот тысяч рабов, половина из которых была на Кубе, и почти треть – в Бразилии97. Даже после того как в Луизиане в 1864 году отменили рабство, приблизительно половину мирового экспорта тростникового сахара по-прежнему производили рабы. Еще четверть этого экспорта производилась трудом тех, кто подписал кабальный договор98. В различных своих формах рабство и подневольный труд продолжали свое существование, и часто их едва ли пытались скрывать. Например, можно было купить рабов в Африке и «освободить» их как engagés на Реюньоне, и хотя британские власти сурово осуждали эту практику, их осуждение ни к чему особенному не привело99. На Яве начиная с 1860-х годов постепенно отказывались от «системы принудительных культур», но, как мы видели, для яванских крестьян изменилось немногое: старосты по-прежнему обязывали их выращивать тростник для заводов.

Поскольку до самой Второй мировой войны механизация на тростниковых полях почти не развивалась, глобальное производство сахара по большей части все еще полагалось на разнообразные невольнические практики: рабство, принудительную культивацию, кабальные договоры, законы против бродяжничества или прямое голодное истощение, как произошло на Барбадосе. Такой расклад дел не только не оправдал оптимистичных надежд сенсимонистов на то, что механизация позволит избавить сельское хозяйство от изнурительного подневольного ручного труда, но и разоблачил ложную уверенность в том, что промышленное развитие несовместимо с системами производства, основанными на рабском труде. Опять же, суть вопроса сводилась к тому, что без подневольного труда ни Ява, ни Куба никогда бы не сумели достичь главенствующего положения в качестве экспортеров сахара.

Когда прекрасно осведомленный в этой теме экономист Джон Эллиот Кэрнс (1823–1875) утверждал, что экономики, основанные на рабском труде, не способны повысить производительность труда, он ошибочно объяснял это его подневольным характером, а не ограниченностью вариантов механизации работы на тростниковых и хлопковых полях. Но он был прав, когда предупреждал, что экономики, в основе которых лежит рабский труд, могут расти только одним способом: порабощая все больше людей. Как ирландец Кэрнс не был сторонником рабства или колониализма. В своей книге «Рабовладельческая власть» (Slave Power), написанной в первый год Гражданской войны в США, он предупреждал, что победа Конфедерации, выступавшей за сохранение рабства, повлечет за собой возрождение работорговли. Повторяя давнее замечание, которое сделал Алексис де Токвиль в своем знаменитом трактате «Демократия в Америке», Кэрнс уверял, что такие экономики, как в южных штатах США, по природе своей являются агрессивными и стремятся к экспансии100. Оптимизм либеральных капиталистов, свойственный началу XIX столетия, равно как и уверенность в том, что система рабского труда, худшая из всех по самой своей природе, была умирающим институтом, сменились страхом того, что эта система представляла реальную политическую и военную угрозу более продвинутым экономикам – и этот страх был в полной мере оправдан, в чем предстояло убедиться в ходе трагической Гражданской войны в США.

Кэрнс и его современники были отчасти правы, когда говорили, что индустриализация и рабство в конечном счете несовместимы. Сахарные поместья всегда держали на службе обученных и искусных рабов и часто даже платили им, чтобы снизить риск саботажа. Или же, как в случае с бразильскими мельницами доиндустриальной эпохи, свободных работников африканского и европейского происхождения нанимали для выполнения самых важных задач – таких, как надзор за процессом кипячения или упаковка сахара101. Кроме того, с учетом всех вытекающих рисков подневольных работников также назначали на важные стратегические посты, связанные с работой на мельницах. У этого была очевидная причина: найти опытного белого работника в тропиках было крайне непросто, да и труд его стоил дорого, по крайней мере до середины XIX века. Шарль Дерон в своей книге о сахаре писал, что самый передовой кубинский завод, которым владел дон Венсеслао де Вилья-Уррутия, в начале 1840-х годов нанял всего лишь одного белого мастера102. Похожим образом, в Луизиане рабы трудились не только как плотники, но и как бухгалтеры, операторы паровых машин, а иногда могли управлять даже плантацией103. Однако авторитет этих подневольных профессионалов плохо сочетался с их рабским положением. Более того, когда уже в XIX веке возрос приток работников из Европы, появилась проблема, связанная с тем, что рабы и свободные европейцы не могли без раздражения находиться рядом друг с другом, управляя машинами. Например, испанские мигранты, приехавшие работать в кубинских сахарных поместьях, открыто выступали против рабства прямо на заводе, поскольку считали, что использование рабского труда отрицательно сказывалось на их собственном жалованье и статусе104.

С течением XIX века условия подневольного труда на заводах в конечном итоге исчезли, в то время как работники в полях по-прежнему подвергались суровым физическим наказаниям. Общая тенденция показывала, что единый комплекс из поля и завода, некогда существовавший на плантациях, распался, когда завод перерос в самостоятельную единицу и на него стали доставлять тростник из все более отдаленных мест. С уходом рабства постепенно возник класс мелких земельных собственников, выращивавших сахарный тростник на бывших плантационных островах. На Маврикии владельцы поместий продавали землю освобожденным рабам, а на Ямайке – и рабам, и работникам, вернувшимся со строительства Панамской железной дороги. Не столь заметен был этот процесс на Барбадосе. Плантаторы на Тобаго, в Сент-Люсии, в Гренаде и на Французских Антильских островах начали вводить систему арендаторов-издольщиков (métayer), при которой владельцы поместий предоставляли работникам землю и саженцы, а те принимали на себя часть сельскохозяйственных рисков и получали часть прибыли. Например, в Тобаго, где такая система появилась в 1843 году и широко распространилась в 1845-м, работник получал акр земли, на котором выращивал сахарный тростник и собирал урожай. И хотя это было продиктовано бедностью владельцев поместий, система, тем не менее, по свидетельству одного современника, все же оказывала поддержку бывшим рабам. Та же система имелась в Сент-Люсии, где в 1843 году тоже возник маленький кооператив арендаторов-издольщиков105. Тем временем на Тринидаде среди индийских колонистов, число которых продолжало расти, появился класс мелких землевладельцев, поскольку почти 80 % из них по истечении срока договора не стали возвращаться домой. Тысячи этих собственников доставляли свой тростник в деревню Сент-Мадлен, на центральный сахарный завод, построенный в 1872 году и ставший крупнейшим в Вест-Индии106. Но даже притом, что на некоторых Карибских островах и на Маврикии появился класс мелких фермеров, выращивавших сахарный тростник, поля по-прежнему нуждались в армиях сезонных работников для сбора урожая. Теперь эти работники заняли наихудшее положение в сахарном мире, и именно на их плечи легло бремя серьезного сахарного кризиса, который разразился в 1884 году.