Метаморфозы. Новая история философии

Вторая концептуальная революция и «социально-политическая медицина»

Где-то в начале 1730-х годов Джордж Беркли начал исследовать новое концептуальное поле между «идеями» и «духами», которое он прежде считал пустым. В этой области он обнаружил богатый набор понятий, включая «принципы», «убеждения», «мнения» и даже «предрассудки». Этот этап в мышлении Беркли принято называть «второй концептуальной революцией» и его начало было продиктовано у Беркли растущей потребностью разработать язык для обсуждения социальных, моральных и теологических проблем, жизненно важных для него и его окружения. В результате Беркли обнаружил дополнительный «слой» реальности. Ни «номиналистический», ни «реалистический». Речь зашла о «номинальных» объектах, которые действуют как «реальные», хотя и не являются таковыми. Или, наоборот, о «реальных» объектах, которые действуют как «номинальные».

Резкая дихотомия, которую ранний Беркли проводил между «духами» и «идеями», подразумевала невозможность точного описания деятельности «ума», «духа», поскольку, согласно Беркли, слова не могут описать духов. Следовательно, описательное знание духов, помимо простого признания их существования, было чем-то вроде тайны для раннего Беркли. Так, в результате интеллектуального развития, то есть того, чего, увы, нет у большинства других философов, Беркли модифицировал свой ранний «чувственный номинализм» и дополнил его «трансцендентальным идеализмом», в котором различаются несотворенные потребности разума, которые нельзя представить в чувственном воображении, но с помощью которых регулируется эволюция мира и индивидуального разума. Поэтому в «Сейрисе», работе, на первый взгляд выбивающейся из общей картины в берклианском наследии и потому нередко игнорируемой историками философии, «идеи» уже не являются инертными, бездействующими объектами восприятия. Они самосущи, необходимы, не сотворены.

Та бесцеремонность, с которой Беркли до этого обходился с простыми развратниками, атеистами и вольнодумцами, завела его в тупик, когда он начал переключать своё внимание с этих «дуэлей» на лечение болезней тел, как человеческих, так и социально-политических, в его родной Ирландии. «Сейрис» – это не что иное, как трактат по «социально-политической медицине» (наш термин – А.Т.). Его ранняя философия в лучшем случае могла выявлять «концептуальные болезни», но она не предлагала каких бы то ни было даже просто рамок для формулирования их причин, не говоря уже о помощи в разработке лекарств.

Итак, этот новый этап, эта «вторая концептуальная революция» началась с пересмотра в 1734 году «Трактата о принципах человеческого знания» и «Трёх разговоров между Гиласом и Филонусом». Беркли дополнил эти тексты новым понятийным словарём, чтобы обозначить признание той области реальности, которую позже назовут «психологической», и которой он раньше пренебрегал. Доминирующей темой в этих редакциях была попытка ответить на вопрос: «Слова могут обозначать и описывать идеи, но могут ли они обозначать и описывать духов?»

В течение 1730-х годов Беркли осознал необходимость таких предметов, как понятия, денежные системы, алгебраические уравнения и принципы, расположенные между «идеями» и «духами». Они не были идеями, поскольку не воспринимались, и не были духами, поскольку не были ни воспринимающими, ни создателями идей. В результате этого в «Аналитике» (The Analyst, 1734) и «Вопрошателе» (The Querist, 1735–1737) он объявил, во-первых, о кризисе репрезентации в различных областях знания и социально-политической жизни и практики, во-вторых, о необходимости критики саморефлексивных форм репрезентации, в-третьих, о необходимости преодоления «кризиса репрезентации» путём переоценки существующих систем репрезентации и, наконец, в-четвёртых, о важности алгебраических методов, прежде всего в области математики и в сфере денежного обращения. Иными словами, по иронии судьбы, в момент триумфа и предельного расширения применения, если не тотального доминирования, как геометрических, так и металлических форм «представления» в XVIII веке Беркли столкнулся с ситуацией, которая потребовала интеллектуальной и семантической революции: новые формы представления должны были заменить старые, терпящие неудачу. В этом смысле Беркли очень близок к утилитаризму и является предтечей маржинализма. Решение любой проблемы должно быть найдено в алгебраическом движении «духов», которое позволит им освободиться от заблуждения, что «фишки», которыми они играют, являются «решением» их вопроса, но, скорее это их деятельность, которая является решением.

Любопытно, что особое внимание Беркли к «психологическому» было довольно беспрецедентным для того времени. Но особенно контрастно оно воспринимается при сравнении с другим известным текстом того времени, о котором мы уже упоминали, – «Робинзоном Крузо» Даниэля Дефо, который был впервые опубликован в 1719 году. «Робинзон» оставляет ощущение эмоциональной нейтральности, обусловленной отчасти тем, что вместо того, чтобы усиливать человеческое и личное, рассказчик склонен сосредотачиваться на «вещах», то и дело возвращаясь к сугубо материальным и физическим условиям, исключая при этом, как кажется человеческие, духовные или психологические проблемы. В этом «Робинзон Крузо» является антитезой того же «Аналитика» и «Вопрошателя». Крузо постоянно указывает в форме каталога на своё имущественное состояние, предъявляя нам списки вещей, товаров, собранных им с его потерпевшего крушение корабля, меню различных блюд, описания своей внешности. Всё в точности так, как это делал Энди Уорхол или сегодняшние пользователи соцсетей.

Возможно, именно из-за внимания и склонности Крузо к бухгалтерскому учёту экономисты всегда проявляли большой интерес к роману и были склонны читать книгу как «экономическую аллегорию», в которой изображается Homo Economicus, распределяющий имеющиеся у него ресурсы для получения максимального удовлетворения в настоящем или будущем. Одним из первых, кто предложил такое прочтение, был Карл Маркс.

Внимание Крузо к физическому, к прямому материальному смыслу выживания, можно было бы считать упущением из виду того, что мы сочли бы важным в данной ситуации, и уделением чрезмерно пристального внимания тому, что кажется нам неуместным. То есть неспособностью распознать «гештальт» или, как говорит пословица, «увидеть лес за деревьями».

На этом фоне нам должна стать более понятным, например, то, что пытался сделать Беркли в «Аналитике» и «Вопрошателе», а именно – поставить под сомнение необходимость материальной основы денежной системы. Ибо, с его точки зрения, основная функция денег состоит не в том, чтобы представлять собой ценную вещь или «вещество», но в том, чтобы стимулировать производительную деятельность. Наличие в монете золота или серебра отнюдь не является «гарантией» её объективной ценности или ценности как денег. Ибо деньги в основе своей условны и не имеют привязки к материальной субстанции. Беркли показывает, что «первичные» качества денег столь же «относительны» для «ментального агента», как и «вторичные». С его точки зрения, законодательная власть возбуждает трудолюбие людей с помощью такого инструмента как деньги, точно так же, как Бог активизирует и оживляет всю видимую часть мира своим «духом». Решающим аспектом денег является не то, что они действительно означают какую-то идею (унцию золота, например), а то, что они побуждают игроков в «денежной игре» к труду, то есть к работе и продуктивному инвестированию. Ключевые вопросы, касающиеся денег, связаны с волей, действием и властью; всё это, по сути, «конструкции», национальные образования, как и сама «нация». Таким образом, истинность денежных знаков вовсе не заключается, как сказал бы Локк, в том, насколько точно монеты содержат металл, который они «номинируют» своей лицевой стороной. По мнению Беркли, в сфере денег различие между «реальным» и «условным» не имеет решающего значения. Истинная функция денег вовсе не в том, чтобы обозначать какую-то вещь или набор идей, как слово «камень», например, относится к предмету, которым можно разбить голову.

Это средство, инструмент для обеспечения и продвижения торговли[85]. Деньги, по мнению Беркли, не представляют идею или набор идей, но, скорее, вовлечены в возбуждение надлежащих эмоций, выработку определённых настроений или привычек ума и направление действий людей в погоне за счастьем. Более того, если проект введения «условной» бумажной валюты увенчается успехом, то это в конечном итоге приведёт к более здоровой экономике и тем самым приумножит количество золота и серебра.

Вот несколько цитат Беркли из эти двух работ, с которым не поспоришь:

«Что делает людей действительно богатыми? Способны ли на это золотые и серебряные рудники? Разве негры среди золотых песков Африки не бедны и обездолены?»

«Есть ли какая-либо добродетель в золоте или серебре, кроме того, что они заставляют людей работать или создают промышленность?»

«Разве даже золото или серебро, если они уменьшат трудолюбие его жителей, не будут разорительными для страны? И разве Испания не является примером этого?»

«Может ли изменение пропорций между несколькими видами иметь какой-либо другой эффект, кроме увеличения одного вида и уменьшения другого без увеличения общей суммы?»

Что сделал Беркли, так это изменил цель семантической игры с деньгами, заменив вопросы типа «Сколько золота было в этой гинее?» на вопросы типа «Сколько производства и торговли возбуждает эта гинея?» Таким образом, он изменил модальность или парадигму.

Репрезентативная система денег зависит от её саморефлексивного характера. Нечто является признаком некой «ценности» именно потому, что оно обладает «внутренней ценностью», и поэтому может занять «естественное» для себя место в сфере обмена, наподобие Бога, поскольку может измерять стоимость всех других товаров через свою собственную самоочевидную ценность. Для Беркли это было «идолопоклонничеством», то есть тем, что впутывает людей в грех, и потому должно быть устранено.

Денежная система, основанная на чеканке золотых и серебряных монет, довела Ирландию до кризиса, который Беркли обнаружил, вернувшись из Северной Америки, чтобы претендовать на своё епископство в 1734 году. Паритет обмена 10/1 между Англией и Ирландией обрекал Ирландию на вечную нищету. В самой Ирландии такой обменный курс в первую очередь благоприятствовал «рантье», то есть домовладельцам, которые жили за её пределами, а внутри взимали арендную плату, выплачиваемую золотыми или серебряными деньгами, которые немедленно перевозили в Лондон или на континент, и жили себе там припеваючи. Прямо как в современной России последних 20–30 лет!

Теоретически же Беркли выступил против меркантилистов, которые отождествляли количество денег в стране с её богатством. Он утверждал, что лучшим показателем национального богатства является скоординированная коллективная деятельность (то, что Беркли назвал «импульсом государства»), которая увеличит доходы каждого отдельного гражданина «в соответствии с его справедливыми притязаниями и трудолюбием».