Метаморфозы. Новая история философии

Космология и теология Мальтуса: Теодицея и Провидéние

Когда XVIII век закончился вместе с Французской Революцией, а вместе с ней иссяк и оптимизм по поводу прогресса. Наполеону Бонапарту не потребовалось много времени, чтобы почувствовать угрозу со стороны «идеологов», к которым он относился с нескрываемым презрением и враждебностью. В Британии реакция была ещё более жёсткой и гневной, поскольку люди с ужасом наблюдали за кровавыми событиями по ту сторону Ла-Манша. Поэтому неудивительно, что работы, нападающие на оптимизм, пользовались здесь большой популярностью. Прежде всего, в этом отношении отличился как раз Т. Р. Мальтус со своим «Опытом». Все усилия по совершенствованию и движению вперёд обречены, утверждал Мальтус. Пытаться улучшить ситуацию, особенно с помощью какой-либо всеобъемлющей государственной схемы, значит только накапливать гораздо больше страданий в будущем. Запасы продовольствия могут быть улучшены только с арифметической скоростью. Численность населения потенциально увеличивается с геометрической скоростью. Следовательно, неизбежно будет продолжаться «борьба за существование», в которой более слабые или неадекватные будут уничтожены.

Основа рассуждений Мальтуса была «провиденциальной». Между прочим, Мальтус не был в этом одинок. Его товарищ, также англиканский священник, архидиакон Уильям Пейли (1743–1805), который ещё более подробно показывал в своих трудах по «естественной теологии», что мир Творца – это мир изысканного замысла, а потому думать, что кто-то должен, не говоря уже о том, что мог бы улучшить дело своими руками, близко к богохульству. Уильям Пейли принял факт наличия конфликта, на который указывала теория Мальтуса, но отреагировал так, как это должно было характерно для искушённых теологов, когда они комментировали научные открытия: не отрицать факт, но попытаться обобщить и в таком виде абсорбировать в религиозные представления. В руках Пейли мальтузианский Закон был средством для периодического восстановления гармонии природы. Отнюдь не являясь механизмом перемен, это была защита статус-кво как в природе, так и в обществе.

Как Пейли, так и Мальтус сформировали свои этические философии на основе утилитаристских взглядов – для них добродетель заключается в извлечении из природного материала, предоставленного Творцом, максимального счастья для наибольшего числа людей. Они очень по-разному повлияли на Ч. Дарвина. Пейли подчёркивал идеальную адаптацию, Мальтус – конфликт. В чём-то они были противоположны друг другу. Но Дарвин синтезировал их. У него борьба одновременно объясняет и производит адаптацию. Немного иначе, но с тем же результатом и смыслом о ненужности и тщетности любых попыток улучшения жизни, рассуждал и Дэвид Юм (1711–1776), которого совершенно закономерно Томас Генри Гексли (1825–1895), главный популяризатор дарвинизма в XIX веке, назвал предтечей и источником теории эволюции Чарльза Дарвина. У Юма всё сводилось к индукции, то есть к тому, что было, и невозможности дедукции, то есть того, что возможно, поскольку возможно только то, что было. Present и даже Future Perfect. Не «совершенное», но «совершённое» время!

Мы уже знаем, что, согласно Мальтусу, статистически регулярные показатели смертности, согласно которым бедные умирают чаще и быстрее, чем богатые, относятся к какой – то непостижимой божественной стратегии оптимизации, а не к разрешимой человеком проблеме, решение которой могли бы обеспечить будь то закон о бедных или государство всеобщего благосостояния. Наша жизнь – всего лишь эксперимент Бога, понимание которого (так считал Мальтус) позволит нам отказаться от мании величия, которая часто выдаётся, например, за чувство морального долга по отношению к бедным[169].

Таким образом, вместе со своими идеями Мальтус скорее заслуживал того, чтобы застрять в каком-нибудь приходе, но вместо этого стал преуспевающим человеком. Во-первых, Мальтус и Рикардо повлияли на отмену парламентом старого закона о бедных. В начале XVII столетия, парламент издал закон о том, что никто из подданных её величества не должен умирать от голода. Впоследствии этот закон получил название «старого закона о бедных». По нему совет каждого прихода должен был собирать дополнительные налоги на содержание бедняков, родившихся в данном приходе. В новом законе о бедных (принят в 1834 году, в год смерти Мальтуса) не было уже никаких признаков сострадания или филантропии. Чтобы получить помощь, беднякам приходилось переселяться в так называемые «работные дома», в которых мужчины и женщины содержались раздельно, вследствие чего разрушались семьи. Радикалы XIX века даже шутили, что в Британии помощь оказывается только аристократии. Это очень напоминает сегодняшний неолиберализм, который называют «социализмом для богатых». Во-вторых, с 1815 года Мальтус доказывал, что пособия неимущим стимулируют появление избыточного населения. Одновременно Д. Рикардо рьяно убеждал, что свободная торговля будет полезна для всех, даже если приведёт к гибели некоторых видов промышленности или обнищанию отдельных рабочих. Благодаря этому теории Рикардо и Мальтуса стали именоваться «мрачной наукой». Простые люди ненавидели новый закон о бедных. Протесты против него долго не утихали в истории Британии. В «голодные сороковые», как называли 1840-е годы, много людей погибло в Ирландии. Лондонское правительство не оказало никакой помощи. В качестве наследия голода осталась ненависть. Кроме того, голод заставил многих ирландцев искать спасения в Америке, где они способствовали росту и без того уже сильной враждебности к Британии, существовавшей среди белого населения США. Более того, в следующем десятилетии Лондон решил отправить армию на войну с Россией (Крымская война 1853–56 годов), в которой очень многие солдаты британской армии были выходцами как раз из Ирландии. Отношение к ним как к избыточному населению и отправка их на войну, ведущуюся за границей, поддерживались английскими мальтузианцами.

С другой стороны, вариант теодицеи, предложенный Мальтусом, не так прост, как может показаться на первый взгляд. Мальтус начинает свою теодицею (она содержится в последних двух главах «Опыта») с критического анализа человеческой природы. Как и в теории движения Аристотеля, естественным состоянием человечества он объявляет покой. Люди «инертны, вялы и испытывают отвращение к труду». Именно движение, а не покой нуждается в объяснении. Для него требуется некий импульс, который «пробудит инертную, хаотическую материю до состояния духа». Этим толчком послужили физические и моральные бедствия, вызванные законом народонаселения. Чтобы избежать боли, люди были вынуждены начать деятельность. Зло было главной движущей силой человечества, цивилизации. Мальтус превратил проблему зла в теорию стимула. На самом нижнем уровне голод и холод вынудили людей искать пищу и формировать общество, основанное на культивировании. И даже на самом высшем уровне человеческий разум был приведён в движение необходимостью удовлетворения потребностей тела. Мальтус утверждал, что физические бедствия, возникающие из-за закона народонаселения, объясняют и «воображение поэта, и мышление историка, философа и самого бессмертного ума Ньютона». Это объяснение было одновременно редукционистским и пророческим, поскольку предвосхитило многочисленные философские системы XIX века, которые стремились к единообразному объяснению всех форм человеческой деятельности. Бог допустил моральные и физические недостатки в созданной им Вселенной, потому что «постоянные усилия рассеять эту тьму, даже если они не увенчаются успехом, бодрят и совершенствуют разум». Парадоксально, но у Мальтуса развитие интеллекта имело центральное значение для человеческого достоинства, так же как и для утопистов-просвещенцев. Правда, «совершенство» для этого, с точки зрения Мальтуса, было не только невозможно, но и опасно. Такое объяснение Мальтусом зла отвергало традиционную христианскую догму, прежде всего в том, что первородный грех человека – это оцепенение и разложение хаотической материи, в которой он, можно сказать, родился, поскольку не соответствует христианским представление о греховности человека.

Богословские идеи Мальтуса были наиболее чётко представлены в последних двух главах первого издания его «Опыта» (1798). Здесь он признаёт, что давление населения вызывает много страданий и зла, но не соглашается с тем, что это каким-либо образом ставит под сомнение благодать Творца. Демографическое давление допущено и даже предопределено Им как средство стимулирования человечества к достижению высшего блага. При этом Мальтус выступает против традиционного христианского представления о том, что этот мир есть место нашего «испытания», одним из аспектов которого могло бы быть и давление «закона народонаселения». Вместо этого он рассматривает мир как «могущественный Божественный процесс, предназначенный не для испытания, а для сотворения и формирования разума». Тем самым, он выразил сомнение во всемогуществе Творца, утверждая, что Бог не обладал силой «мгновенно» создавать совершенных людей. Напротив, требуется определённый процесс и определённое время для формирования существ с «возвышенными качествами разума». Он, по сути, утверждает, что Божественное всемогущество и Божественная благодать несовместимы – потому что по-настоящему благодатный Творец не подвергал бы человечество страданиям этого мира, если бы у Него была сила создать «совершенный» мир.

Мальтус рассматривал закон народонаселения как часть Божественного плана по пополнению и сохранению запасов земли, её полному возделыванию и заселению. Его отношение к мирским удовольствиям и комфорту было явно не пуританским и, даже можно сказать, склонялось к гедонизму. Его этика была направлена на улучшение мира, а не на его отрицание и отступничество. Он дал натуралистическую интерпретацию библейского учения о первородном грехе, описав его как изначальное состояние оцепенения и вялости каждого человеческого существа в момент рождения. Цель закона народонаселения и других трудностей, встречающихся в жизни, состоит в том, чтобы побудить человека подняться из этого первоначального состояния.

Теология Мальтуса включала доктрину «аннигиляционизма» (или «условного бессмертия»), согласно которой вечная жизнь не является неотъемлемой частью человеческой души при рождении, а даруется только тем, кто достигает в течение жизни на земле адекватного развития разума. Остальные после смерти не обречены на вечные страдания, но уничтожаются телом и душой. В том, что рукоположенные священнослужители Англиканской церкви в конце XVIII века выражали опасения по поводу доктрин первородного греха и вечных страданий, не было ничего необычного. Совершенно необычным было подвергать сомнению Божественное всемогущество и поддерживать доктрину «аннигиляционизма». Интересно, что последние две главы первого издания «Опыта» были исключены из последующих пяти изданий, вышедших при жизни Мальтуса. В этих более поздних изданиях по всему тексту можно найти следы многих его оригинальных теологических позиций из первого издания, но доктрина «аннигиляционизма» и сомнения в Божественном всемогуществе полностью отсутствуют. Это означает, что читатели, знакомые только со вторым и более поздними изданиями «Опыта», не могут полного представления о теологии Мальтуса.