Метаморфозы. Новая история философии

Три типа исторического оптимизма (французский, британский и германский)

Французский радикализм XVIII века, который, в конечном счёте, нашёл практический выход в Революции, изначально был вдохновлён Р. Декартом (1596–1650), а представлен ведущими мыслителями, известными как «философы», которые считали своим долгом побуждать разум исследовать «всё и вся» и бросать вызов каждому аспекту «консервативного» общества. Как всегда, Вольтер был самой плодотворной и стимулирующей остальных фигурой. Вот почему он выступил против идеи Лейбница о «лучшем из миров» – прогресс не нужен, поскольку совершенство уже здесь! Но, возможно, ещё более влиятельным был Анн Робер Жак Тюрго (1727–1781), чьё видение заключалось в том, что улучшенная социальная организация помогает цивилизации двигаться вперёд. Даже стихийные бедствия способствуют прогрессу, ведь благодаря современной науке и технике зло, неотделимое от революций, исчезает, а добро остаётся, и человечество совершенствуется.

Но была в том же XVIII веке и другой тип «исторического оптимизма». Мы можем найти его в Британии. Во многих отношениях он был параллелен французской мысли (и даже многое заимствовал из неё), но формировался таким образом, что отражал особую политико-экономическую структуру и потребности своей страны. Живя в обществе, уже вступающем в индустриальную эпоху, британские мыслители прекрасно понимали, что именно «политическая экономия» должна являться важнейшей частью понимания движения вперёд, прогресса. Поэтому неудивительно, что Адам Смит (1723–1790) играет ключевую роль в британском Шотландском Просвещении[165]. Утверждая, что люди следуют (и должны следовать) своим собственным интересам, он пришёл к выводу, что все мы выигрываем от этого, поскольку природа (или Бог, действующий через Свою «невидимую руку») так распорядилась, что наилучший возможный результат наступит, когда мы делаем что-то исключительно для самих себя. Даже эгоистичные богачи, сами того не желая, и даже не зная об этом, продвигают интересы общества и предоставляют средства для размножения вида. Следует подчеркнуть, что, в отличие от французов, А. Смит писал, находясь в обществе, которым в принципе был вполне доволен. Для него капитализм был воплощением надлежащего социального порядка. Чего он добивался, так это улучшения экономического положения своей нации – большего количества товаров, большей заработной платы, большей ренты. Поэтому он был равнодушен к «галльским» (французским) планам централизованного планирования. Он (как и его Бог) одобрял свободную игру рыночных сил. Непосредственно в самой Англии, политической экономии как таковой уделялось меньше внимания, но и там была та же вера в то, что усилия каждого приведут всех в «лучшую страну».

Как и следовало ожидать, чаще всего те, кто был кровно заинтересован в обществе в том виде, в каком оно было тогда, – консерваторы, землевладельцы, члены Официальной Церкви (англиканской) – искали и хотели стабильности. Они не всегда были совершенно равнодушны к «прогрессизму». Последнего «страстно» желали как правило те, кто смотрел на всё со стороны, то есть инакомыслящие, унитарианцы, бизнесмены и им подобные. Среди них был, например, химик, открывший кислород, и общественный деятель Джозеф Пристли (1733–1804), а также писатель, философ и вольнодумец Уильям Годвин (1756–1836). В целом же британцы были прагматиками; их целью было иметь дело с (как они считали) реалиями человеческих эмоций, когда они трансформируются в экономические силы. Но тогда прагматизм был для них естественным, потому что они были частью реальной, единой, функционирующей страны.

Германия же XVIII века была раздроблена на «виртуальные» города-государства. Поэтому здесь интеллектуалы и философы были вынуждены, иногда почти силой принуждены сосредоточиться на идеалах, а не на реальности. Тем не менее, и они надеялись на прогресс. Это, безусловно, было верно в отношении таких мыслителей, как Иоганн Готфрид Гердер (1744–1803) и Иммануил Кант (1724–1804). Однако апогеем расцвета немецкого прогрессизма было творчество Георга Гегеля (1770–1831). Опираясь на идеи И. Канта и его непосредственных философских преемников, И. Г. Фихте (1762–1814) и Ф. Шеллинга (1775–1854), Гегель, будучи идеалистом, считал, что эмпирический мир является лишь частью истины. Разум или Дух (Geist) – это то, что в первую очередь определяет и конституирует реальность. Мировая сила, а не разум или политическая экономия, в таком случае, должна стимулировать прогресс. К этому примешивалось также сильное сопереживание природе, представленное романтизмом. Естественно, поэтому, что, с точки зрения Гегеля, реальность может быть понята только как органическое целое, ибо она многое теряет, когда разбивается на части. Ключевым элементом такой натурфилософии становится понятие полярности – вещи всегда находятся в оппозиции друг к другу, и именно из их напряжённости и единства возникают новые уровни реальности, включающие новые свойства вещей. Исходя из этого представления, Гегель разработал свой философский метод диалектики: Тезис – Антитезис – Синтез. Это привело Гегеля к иерархическому видению реальности и прогрессивному движению в истории, поскольку дух проявляет себя на всё более высоких уровнях.

Свою диалектическую схему развития Гегель разрабатывал примерно в то же самое время, когда это делали Кондорсе, Мальтус, Ламарк, Дарвин. Меду прочим, один из главных оппонентов Гегеля в самой Германии, Артур Шопенгауэр (1788–1860), в своих произведениях безжалостно нападал на оптимизм Просвещения, представленный Руссо и Кондорсе (а также Ламарком), и не предлагал никаких перспектив улучшения или преодоления трагической судьбы живых существ. При жизни он считался, скорее, не философом, но специалистом по древневосточным культурам, прежде всего индийским, в том числе по буддизму, индуизму и даосизму, которые вполне обоснованно можно считать старшими братьями-близнецами теории эволюции Ч. Дарвина, которая была впервые изложена им в «Происхождении видов» в 1859 году, то есть примерно за год до смерти Шопенгауэра. Борьба за выживание в природе была описана Шопенгауэром как жестокое, аморальное и порочное дело, на которое ни один цивилизованный человек не мог смотреть без боли[166].

Гегелевская философия обрела свой полный размах у Карла Маркса (1818–1883) и его друга и соратника Фридриха Энгельса (1820–1895) в их системе «диалектического материализма». И всё же немцы были в первую очередь идеалистами, поэтому эволюционизм, как учение о физическом, материальном мире, просто не был необходим им для того, чтобы обеспечить поддержку или дополнить историю – более того, он имел тенденцию искажать картину фактами. Германский Прогресс – это, по сути, функция мира духа, а не мира физического бытия. Эволюционизм в физическом смысле здесь был не только не нужен, но и нежелателен. Вот почему они не сделали последний решающий шаг навстречу эволюционным представлениям.

Итак, если французы предполагали восхождение к лучшему – политически, социально, морально – миру, где разум доминирует над эмоциями (особенно религиозными эмоциями), и главной причинной силой этого движения является рациональный человеческий интеллект, а наука (включая технологию) функционирует и как модель Прогресса, и как механизм, его порождающий, то британцы, как правило, гораздо больше внимания уделяли экономическим силам, свободной игре рыночных сил, поскольку их страна была быстро индустриализирующейся – в гораздо большей степени, чем у остальных – и поэтому они могли видеть материальное богатство и выгоды, вытекающие из того, что само по себе может показаться «недальновидным» эгоизмом. Так или иначе, в обоих случаях, и даже если говорить о Германии, где прогресс – это восхождение духа к самореализации, теория или философия прогресса говорит о людях, их достижениях, способностях и надеждах на улучшение.

В целом «французский» взгляд XVIII века на культуру предполагал своего рода движение вверх, подпитываемое развитием идей по мере возникновения потребностей и их последующей прямой передачей. Именно «биологический эквивалент» этой точки зрения и предложил Ламарк. Сегодня нередко говорят о том, что культурная эволюция является «ламаркистской», то есть ориентированной на распространение приобретённых идей. И это указание вовсе не является случайным. Культура действительно является «ламаркистской», но это потому, что взгляд Ламарка был в первую очередь «культурным».