Метаморфозы. Новая история философии

Проблема избытка

Рассуждения Мальтуса о населении и продовольствии касаются не столько естественных пределов и всеобщего дефицита как такового, сколько объектов желаний и временности их осуществления. Мальтус не принимал многочисленные желания людей как должное. Мальтус беспокоился о том, какие желания могут быть у материальных существ, и опасался «отсутствия желания» к объектам, которые требовали работы и терпения, чтобы быть израсходованными. Он был озабочен риском непреодолимой непосредственности телесных потребностей: продолжения рода и еды.

Таким образом, мы видим, что значение таких понятий как «дефицит» или «ограниченность ресурсов» гораздо более сложное и разнообразное, чем можно ожидать на первый взгляд. Они представляют собой своеобразные «социальные устройства», пронизанные моральной экономией ценности, тесно связанные с пониманием экономического будущего, а также с актом «индивидуации». Дефицит – это не просто «экономическая истина», а особый гибкий механизм, поддерживающий специфические способы индивидуализации и экономической футуризации. Например, довольно популярная сегодня техника «бюджетирования» – это не что иное как метод превращения дефицита в ощутимую и управляемую реальность. Ещё Макс Вебер (1864–1920) указывал на то, что бухгалтерский метод «двойной записи» является непременным условием для применения экономической рациональности экономии и оптимизации. Бюджет – это акт дефицита для конкретного подразделения или организации.

Например, многие проблемы нашего времени формулируются в терминах «избытка»: массовое загрязнение окружающей среды, разрастающиеся города (гипер-урбанизация), переизбыток информации (InfoGlut). В то же время, все наши социальные теории и нормативные аргументы сосредоточены в основном на дефиците. Бюджетные ограничения, компромиссы, обнищание – это всё концепции дефицита. Таков парадокс: мы сталкиваемся с избытком, но, тем не менее, делаем дефицит центром нашего внимания. Избыток не является проблемой, свойственной исключительно современным обществам, но долгое время был характерной чертой человеческого существования, как утверждали такие авторы, как, например, Маршалл Салинс (1930–2021) или Жорж Батай (1897–1962). Когда мы начинаем изучать историю экономической мысли, то отчётливо видим, как, начиная с XVIII века, избыток отступает на задний план, а дефицит занимает центральное место. Избыток – или, по крайней мере, изобилие – всегда был желаемой целью любой экономической системы. Но все инструменты его достижения почему-то всегда сходятся на понятии дефицита.

Уже у А. Смита мы видим внимание к разделению труда как механизму, с помощью которого не индивидуальный избыток, а индивидуальный дефицит и конкуренция будут производить социальное изобилие. Мальтус делает следующий шаг на этом пути. «Богатство народов» его вообще не волнует. Ничто существенное в избытке его не волнует. Единственный избыток у Мальтуса – это социальный переизбыток человеческих тел. Это всего лишь диспропорция численности населения и средств к существованию, и вытекающий из этого дефицит, испытываемый отдельными людьми. Таким образом, Мальтус превращает избыток в буквальном смысле в оборотную сторону дефицита. Мальтус делает эту инверсию совершенно сознательно, выдвигая свой аргумент против того, что он считает чрезмерно оптимистичной социальной теорией Просвещения, a la Кондорсе.

Парадоксально, но даже К. Марксу удаётся избежать комментариев по поводу центральной проблемы экономики XIX века: внезапного избытка производства как в сельском хозяйстве, так и в обрабатывающей промышленности. Марксизм рассматривал избыток товаров исключительно как проблему распределения.

Лишь в 1958 году Джон Кеннет Гэлбрейт (1908–2006) предупредил всех об опасностях «Общества изобилия» (The Aflfuent Society). Тем не менее, несмотря на неопровержимые свидетельства экономического роста в послевоенный период, «мейнстриму» удалось удержать внимание всех к дефициту. Даже подавляющий избыток товаров они научились с лёгкостью превращать в дефицит, чтобы затем подвергнуть его своему анализу. Гэри Беккер (1930–2014), кажется, в этом деле превзошёл всех, даже Джона Мейнарда Кейнса (1883–1946), сделав само время дефицитным ресурсом в рамках поведения, направленного на максимизацию полезности; избыток товаров для досуга, таким образом, был поглощён дефицитом времени, в течение которого можно ими наслаждаться.

Рынок, демократия и наука на самом деле являются средствами борьбы с «избытком». Логически, эти три метода используют одну и ту же структуру. Они просто отрицают избыток. Они используют случайность или привычку, чтобы игнорировать проблему, или используют обмен и манипуляции, чтобы превратить её в проблему дефицита. Абстракция превращает любое множество разнообразных вещей в конкретные эманации более простых, но более абстрактных вещей. Абстракция может работать, просто игнорируя различия, превращая любое разнообразие в набор повторений, среди которых вполне может быть достаточно случайного выбора.

Одной из центральных проблем «бедности» является большая когнитивная нагрузка, которую она создаёт. Важным признаком бедности является переход от долгосрочных знаний с постоянной отдачей от них и умеренной когнитивной нагрузкой к краткосрочным знаниям с высокой когнитивной нагрузкой, которые через короткий промежуток времени становятся бесполезными или неправильными. Так, сегодня статус учёных быстро снижается, потому что непрерывное (и ненужное) «совершенствование» цифровых инструментов исследований (всевозможных индексов цитирования) вынуждает их постоянно изучать всё новые способы повышения собственного рейтинга (= кредитной истории), точно так же, как бедные люди, которым приходится ежедневно изучать новые автобусные маршруты или скидки в магазинах, чтобы хоть как-то сэкономить, или бюрократические процедуры, чтобы получить какую-то помощь, субсидию или отсрочку и т. д. Способность снизить свою избыточную когнитивную нагрузку, блокируя ненужные изменения, является признаком привилегии, в данном случае той, которую даже академические учёные утратили, войдя в состав бедных слоёв населения.

Например, каковы преимущества формы производства, основанного на цифровых сетях, созданных с помощью Интернета? По сравнению со старым разделением, впервые проанализированным А. Смитом, а затем усовершенствованным Ф. Тейлором (1856–1915), как на фабрике, так и в обществе в целом, первое преимущество состоит в возможности использования процесса экспериментальной корректировки для того, чтобы справиться со сложной ситуацией, которая не может быть познана априори посредством понимания. Второе преимущество – это возможность избежать тирании закона убывающей доходности[170], который господствует в экономике и встречается повсюду как скрытое наследие Т. Р. Мальтуса. Однако очевидно, что проклятие уменьшения прибыли – это лишь частный случай. Этот «закон» кажется очевидным для ряда явлений, которые по существу являются физическими и энтропийными. Мир информации и наукоёмких товаров больше не характеризуется дефицитом. В настоящее время понятие дефицита применимо, скорее, к областям времени и внимания.

Меркантилистской экономике в своё время пришлось столкнуться с двойной нехваткой капитала и рабочей силы. Классическая политэкономия имела дело с фактом нехватки ресурсов с точки зрения капитала, в то время как рабочая сила была в изобилии. Неоклассическая экономика обратилась к распределению изобилия капитала в ситуации дефицита рабочей силы. Современной цифровой экономике приходится иметь дело с миром, в котором существует изобилие «нематериального», но катастрофически не хватает времени и внимания. Сторонники «классической» доктрины начали оперировать исключительно совокупными величинами ресурсов и предлагали искать объективные законы в их соотношениях. Действия отдельных людей для них не играли никакой роли в этом объективном механизме и были в лучшем случае «эпифеноменами», объясняемыми совокупными отношениями, но не объясняющими их. Такова была «инновация» Д. Рикардо и Т. Р. Мальтуса, которую подхватил даже К. Маркс. Система важнее людей.

Михаил Эпштейн в своей статье «Информационный взрыв и травма постмодерна», которую он посвятил Мальтусу, описывает это так:

«200 лет спустя после Мальтуса обнаруживается новая растущая диспропорция в развитии человечества – уже не демографическая, а информационная. Диспропорция между человечеством как совокупным производителем информации – и отдельным человеком как её потребителем и пользователем. Основной закон истории – отставание человека от человечества. Возрастают диспропорции между развитием человеческой индивидуальности, ограниченной биологическим возрастом, и социально-технологическим развитием человечества, для которого пока не видно предела во времени… С каждым поколением на личность наваливается всё более тяжелый груз знаний и впечатлений, которые были накоплены предыдущими веками и которые она не в состоянии усвоить. Отсюда – проблема отчуждения, поставленная XIX веком, и проблема утраты реальности, поставленная XX веком. Постмодерн на исходе ХХ века снимает проблему отчуждения тем, что снимает саму проблему реальности. Реальность не просто отчуждается, овеществляется или обессмысливается – она исчезает, а вместе с ней исчезает и общий субстрат че-

ловеческого опыта. Каждая раса, культура, пол, возраст, местность, индивид создают свою «реальность» – само это слово в современных гуманитарных науках редко употребляется без кавычек… [Поэтому п]остмодерновая «чувствительность» – как бы безучастная, притуплённая по отношению ко всему происходящему…

По Мальтусу, человечество как производитель отстаёт от себя же как потребителя, то есть речь идёт о соотношении совокупной биологической массы и совокупного экономического продукта человечества. Но в состязании с самим собой у человечества всё же гораздо лучшие шансы, чем у индивида в состязании со всем человечеством. Сегодняшний кризис – это кризис не перенаселённости, а недопонимания, кризис родовой идентичности. Человечество может себя прокормить – но может ли оно себя понять, охватить разумом индивида то, что создано видовым разумом?»[171].