Метаморфозы. Новая история философии

Кондорсеанское и мальтузианское наследия

Итак, Мальтус открыто объявил «[ц]ель [его] сочинения заключается не столько в предложении проектов улучшения, сколько в том, чтобы указать необходимость довольствоваться способом улучшения, предписываемым нам природой, и не противодействовать успехам которые явятся следствием этого способа, если ничто не будет препятствовать его действию…

[Н]е во власти богатых доставить бедным работу и пропитание, поэтому бедные, по самой сущности вещей, не имеют права требовать oт них того и другого. Эти важные истины вытекают из закона народонаселения. Поэтому, раз убедившись в них, низшие классы выказывали бы больше терпения в перенесении тягостного положения, в котором они могут оказаться. Нужда не вызывала бы в них такого негодования против правительства и богатых людей; они не выражали бы постоянной готовности к неповиновению и мятежу, а, получая вспомоществование от общественного учреждения или частного лица, они чувствовали бы больше признательности и лучше ценили бы его…

Если эти истины со временем получат всеобщее распространение, что вовсе не представляется невероятным, низшие классы народа станут более миролюбивы и склонны к порядку; они не так легко будут готовы на возмущение в неурожайные годы; их труднее будет волновать возмутительными книжонками, ибо они будут понимать, как мало зависят от революции высота заработной платы и средства для содержания семьи… (179) [Вследствие этого], высшие и средние классы получат возможность постепенно улучшать порядок управления, не боясь больше… революционных насилий… Возрастание населения, которое будет вызвано улучшением общественных условий, не окажет угнетающего влияния на прогресс, ибо влияние это определяется отношением между численностью населения и средствами существования, а никак не абсолютным числом людей»[140].

Как видим, рецепт, предлагаемый Мальтусом, всё тот же – смириться и ждать, когда природа всё решит за нас, не мешать ей. То есть никогда!

Тем не менее, люди более склонны отождествлять себя с развитием, нежели сохранением своего потенциала. Это означает, что мы не являемся «людьми» на 100 % до тех пор, пока наши биологические тела не будут каким-то образом улучшены. С этой точки зрения, бедность следует объяснять не отсутствием решимости следовать своим благим намерениям, а изначальной неспособностью (греховной природой?) признать невозможность человеческой природы соответствовать своим собственным идеалам.

Когда биология в конце XVIII – начале XIX веков вступила в «научную» фазу своего развития, отказавшись от «типологического» подхода к видам, понимаемого либо как платоновские «архетипы», либо как «естественные виды» Аристотеля, в пользу «популяционного» подхода, общего для Ч. Дарвина и Г. Менделя, индивид, человек стал рассматриваться в одном из двух значений: либо как средство улучшения вида, либо всего лишь как средство его воспроизводства. Слово «вид» в этих двух случаях имеет принципиально разные смыслы: первое предполагает чёткий «телос», то есть цель; второе категорически отвергает его наличие и даже возможность. В наших сегодняшних представлениях это различие соответствует фигурам Ж.-Б. Ламарка и Ч. Дарвин, но им предшествовали популяционные теории, соответственно, маркиза де Кондорсе и Т. Р. Мальтуса. Кондорсе считал, что неограниченный рост населения следует оценивать с точки зрения воплощения принципа «одна голова – хорошо, а две – лучше», в то время как Мальтус рассматривал рост населения как этап развития, на котором Бог демонстрирует нам своё господство над природой, и которое люди способны постичь лишь в статистических терминах.

Идея о том, что человеческие общества являются взаимосвязанными и развивающимися системами, подобными системам природного мира, была широко распространена в социально-политической и экономической мысли, по крайней мере, с середины XIX века. Более того, она лежит в основе таких академических дисциплин, как социология и политология, что можно проиллюстрировать, например, взглядами Карла Маркса на борьбу между социальными классами и «эволюционирующими» способами экономического производства в его magnum opus «Капитал» (1867). Но в течение второй половины XX – начале XXI веков возникло множество школ мысли, которые стали использовать термин «экология» и связанные с ним концепты для изучения человеческих обществ. В основе такого анализа лежит надежда на то, что люди смогут понять те социальные системы, частью которых они являются, и потому управлять ими более устойчивыми (sustainable) способами.

Следует отметить, что понимание динамичности и взаимозависимости человеческих и природных системы было распространено в доиндустриальных культурах и системах религиозных верований, таких как, например, буддизм и индуизм. Но теории эволюции и экологии, которые возникли в середине XIX века, заставили людей задуматься, можно ли использовать эти концепции и для анализа человеческих обществ. Чарльз Дарвин, Герберт Спенсер, Льюис Генри Морган и Карл Маркс – все они рассматривали, как социальные системы могут развиваться способами, аналогичными естественным системам. Джордж Перкинс Марш (1801–1882), которого считают вообще самым первым экологом и «защитником дикой природы» в Америке, проанализировал влияние человеческих систем на естественную экологию в работе «Человек и природа» в 1864 году, в то время как, например, Фредерик Лоу Олмстед (1822–1903), отец ландшафтной архитектуры, заходил с противоположной стороны, задаваясь вопросом о том, как тщательно спроектированные ландшафты (например, Центральный парк Нью-Йорка, спроектированный им в 1858 году) могут положительно влиять на человеческое общество. Несколько десятилетий спустя, в 1907 году, Эллен Своллоу Ричардс (1842–1911) ввела термин «экология человека» для своего анализа систем снабжения домашних хозяйств.

И всё же вся современная мысль о проблеме народонаселения начинается с Томаса Роберта Мальтуса, представителя «классической британской политической экономии». Он показал, что даже в обычные, спокойные времена рост населения снижает заработную плату и усугубляет нищету рабочего класса, что привело его к утверждению, что любые законы и экономические меры помощи бедным только стимулируют безудержный рост населения и отсрочивают неизбежный кризис. На протяжении многих лет идеи Мальтуса использовались для оправдания консервативных классовых интересов, движения за «евгенику» (расовую гигиену)[141] и бездушного империализма. В середине XX века так называемые «неомальтузианцы» адаптировали демографический детерминизм Мальтуса, чтобы предупредить об истощении земельных и природных ресурсов в целом, а не только запасов продовольствия. Такие бестселлеры, как «Дорога к выживанию» Уильяма Фогта (1902–1968) и «Наша разграбленная планета» Генри Фэрфилда Осборна младшего (1887–1969) (обе – 1948 года издания), спровоцировали опасения, что безудержный рост населения и индустриализация приводят Землю к пределу её «пропускной способности». Тезис о перенаселении стал одним из столпов современного экологического движения благодаря работе Пола Эрлиха (1932–), популяционного биолога из Стэнфордского университета, чья книга «Демографическая бомба» (1968) предсказала глобальный экологический кризис. С философской точки зрения неомальтузианцы выделялись своей убежденностью в том, что естественные законы – в частности, принципы демографии и экологии – управляют судьбой глобального человеческого общества. Наложив естественнонаучные рамки на динамику человеческой политической экономии, П. Эрлих, по сути, совершил мальтузианский «полный круг» мышления, поскольку Мальтус вдохновил эволюционную теорию Дарвина, которая, в свою очередь, послужила основой для современной популяционной биологии. Идеи Мальтуса оказали мощное позитивное воздействие на развитие биологии, во-первых, через их влияние на Чарльза Дарвина, а, во-вторых, через развитие на их основе математических моделей популяционной биологии, начиная с логистической модели Пьера Франсуа Ферхюльста (1804–1849).

Мальтузианский закон народонаселения можно рассматривать как «естественный» закон о человеке. Это был важный шаг в серии попыток преодолеть веру в то, что человек и его окружающая среда находятся в гармонии, который привёл к тому, что человека стали рассматривать как животное, то есть часть природы, включая как его тело, так и разум. Ведь именно эволюционизм поставил под сомнение различие между разумом и телом: если человек – личность с социальной точки зрения, он всегда остаётся организмом с биологической точки зрения. Можно также увидеть в Т. Р. Мальтусе источник такого взгляда на природу, который привёл к «социальному дарвинизму» с его социальной борьбой за существование, выживанием наиболее приспособленных и т. д.

Мальтус полагал, что Кондорсе и Годвин в своих утопических спекуляциях достигли стадии, которая предполагала безграничный прогресс и полное отсутствие борьбы между людьми: ни болезней, ни сексуального влечения, ни забот. Они зашли слишком далеко в удалении человека от природы[142]. Несмотря на то, что Мальтус смягчил свою доктрину в более поздних изданиях «Опыта», в целом она изменила представление о благожелательной гармонии с природой на неумолимый дисбаланс между природными ресурсами и потребностями человека – как в пище, так и в сексе. Именно это учение послужило важным катализатором для развития эволюционной теории. Оно обеспечило существенное изменение перспективы для того, чтобы раз и навсегда поместить человека в природу.

Известно, что опровержения теории Мальтуса сыпались непрерывным дождём в течение 30 лет после первой публикации «Опыта» (в 1798 году). Возникшая в результате полемика распространилась повсюду. Идеи Мальтуса были столь же распространены в первой половине XIX века, как идеи Фрейда в веке XX. Одна только частичная библиография полемики (1793–1880) занимает 30 страниц. Но информация из Google Ngram Viewer показывает, что это не идёт ни в какое сравнение с популярностью Мальтуса, как положительной, так и отрицательной, в XXI веке (Рис. 3).

Рис. 3. Количество упоминаний в научной литературе Мальтуса по данным Google Ngram Viewer.

В первом издании «Происхождения видов» (1859) первые главы посвящены Ч. Дарвином вопросам изменчивости при одомашнивании и в естественных условиях, а в резюме к ним говорится, что «в следующих главах будет рассмотрена борьба за существование между всеми органическими существами по всему миру, которая неизбежно вытекает из их высокой геометрической способности к увеличению. Это доктрина Мальтуса, применяемая ко всему животному и растительному царствам… Рождается больше, чем может выжить. Это приводит к борьбе за существование; любая незначительная благоприятная вариация приведёт к увеличению шансов на выживание и будет естественным образом отобрана, и эта новая форма будет передана будущим поколениям».

В 1960-х годах датский экономист Эстер Босеруп (1910–1999) фактически перевернула мальтузианскую логику с ног на голову, заявив, что сельскохозяйственное производство имеет экологически гибкие пределы, а землеустроители реагируют на локальное демографическое давление интенсификацией землепользования, что демонстрируется бесчисленными примерами. И что, наоборот, сокращение местного населения (например, из-за эмиграции рабочей силы) может фактически привести к ухудшению состояния окружающей среды из-за упадка «земельного капитала» или поворота к менее трудоёмким, но разрушительным практикам хозяйствования, таким как вырубка лесов для выпаса скота.